Раздел II. Прикладная наука как эпистемологический феномен

приходит к выводу, что основой фрейдизма является не половая теория, но принцип удовольствия, принцип реальности и описание процессов вытеснения, цензуры, бегства в болезнь и т. д.

Второй важной особенностью постреволюционного психоанализа была резко возросшая в нем теоретическая значимость ссылок на физиологические механизмы. Многие сторонники психоанализа, в частности Залкинд, еще до революции апеллировали в такого рода объяснениях к рефлексологии Бехтерева. Но на первом психоневро­логическом съезде Залкинд настаивал уже даже не на обращении, а на соединении с рефлексологией, полагая при этом, что послед­няя тем и ценна (заметим, для марксизма), ибо позволяет перенести центр тяжести проблемы соотношения социального и биологического с отдельного человека на социальную среду, благодаря чему позво­ляет оперировать с «цельным» человеком, не разделенным на «фик­тивные» категории «физиологических» и «психологических» явлений. Это, полагал Залкинд, как раз и позволяет соотнести рефлексологию с фрейдизмом, который, вводя в научный обиход важный социально­физиологический материал, со своей стороны раскрывает богатей­шую диалектическую пластичность человеческого организма¹⁸.

«Состав революционной среды» — вот то главное, что опреде­ляет все психофизиологические процессы в эпоху революции. Та­кой вывод, считает Залкинд, логично вытекает из соответствующим образом переработанных фрейдовских построений. И в этой связи он, например, считал возможным говорить о «рефлексе революци­онной цели» (ссылаясь, кстати, на И. П. Павлова)¹⁹.

«Социологизация» постреволюционного психоанализа демон­стрирует нам старую истину: крайности сходятся. Когда в русле социологизации психологии преступали известный предел, совер­шенно безразличным становилось, имеем ли мы дело с редукцией социального к психофизиологическому или психофизиологического к социальному. И в том и в другом случае результатом будет своео­бразный психоидеологический фантом, далекий не только от науки, но и от здравого смысла.

Однако вопрос, каким образом закончил свое существование отечественный психоанализ в 1930-е гг., принципиально важен для того, чтобы уяснить обстоятельства, действительно необходимые для существования психоанализа. Дело в том, что если, в отличие от многих других направлений отечественной науки в те годы, пси­

¹⁸ См.: Залкинд А. Б. Фрейдизм и марксизм // Красная новь. 1924. Кн. 4. С. 182.

¹⁹ См.: Залкинд А. Б. Очерки культуры революционного времени. М., 1924. С. 118.

235

хоанализ именно исчез, а не пал жертвой прямого вмешательства внешних для него сил, то появляется реальная возможность про­следить, какое, собственно, внутреннее условие существования психоанализа было в данном случае нарушено.

Именно по этой причине столь важно подчеркнуть, что никто из отечественных психоаналитиков, насколько мне известно, не пострадал непосредственно за свои психоаналитические взгля­ды. Даже признанный лидер послеоктябрьского психоанализа А. Б. Залкинд, лишенный к середине 1930-х гг. возможности как- то влиять на развертывание исследований в области психологии и психиатрии, был отстранен не за свою психоаналитическую актив­ность, а за пропаганду педологии. Собственно, к середине 1930-х гг. психоанализа практически уже не было и большинство его сторон­ников (таких, например, как ученый секретарь образованного в 1920-е гг. Русского психоаналитического общества А. Р. Лурия или профессор Б. Э. Быховский) занимались разработкой совсем иной проблематики. Что же касается тех уничтожающих, в буквальном смысле слова, характеристик, которыми в достопамятные времена наделялось у нас фрейдовское учение, то они были по большей ча­сти отзвуками значительно более поздних идеологических демар­шей 40—50-х гг. XX в., ритуальные цели которых лишь косвенно имели в виду отечественный психоанализ.

Короче, психоанализ у нас перестал существовать раньше, чем были осознаны причины для его идеологического осуждения и прямого административного запрета. У него были противники, были враги, идейные и безыдейные, были внутренние склоки и раздоры. Но свое существование отечественный психоанализ пре­кратил не из-за них, а потому, что самоустранился. А устранился, видимо, потому, что потерял социокультурную значимость для об­щества «побеждающего социализма». Эта особенность его судьбы уже сама по себе заслуживает внимания историков и философов науки. Но еще более важным мне представляется выяснить причи­ны, которые, судя по всему, действуют в России и сегодня, мешая утверждению психоанализа. Во всяком случае, обращение к исто­рии позволяет хотя бы отчасти пролить свет на ту странную ситуа­цию, в которой психоанализ находится сегодня у нас.

В начале 20-х гг. XX в. наши психологи и психиатры, движимые гуманистическим пафосом, охотно вписывались в революционные практические программы большевиков. Ибо эти программы не просто манили перспективами, но вполне реально предоставляли возможность работать. Отечественные психоаналитики, как и во­обще подавляющее большинство психологов и психиатров, активно