существования стран за морем, на Западе. Кроме того, он знал и об опыте путешествий Марко Поло на восток и пр., и пр. Но логическая связность этих сведений его не занимала. Он рассматривал их как средство решения практической задачи — добраться до Азии.

Предположим, что Колумб был движим целями непрагматическими. Тогда бы его интересовала прежде всего концептуальная связность всех сведений, которыми он располагал. Достижение такой системной связности позволило бы ему избежать ошибки и действительно совер­шить открытие Америки, а не «Индии». Но для этого он должен был обнаружить логические неувязки сведений, полученных из разных ис­точников. Этой мотивации у Колумба не было. Он был вполне практи­ческий человек, фундаментальная наука его не интересовала.

Пример с «прагматичным» Колумбом наглядно демонстрирует, что отсутствие экзистенциально-культурной мотивации способ­ствует накоплению фрагментарных сведений, кумуляция которых не может привести к возникновению научно-познавательной дея­тельности, о чем свидетельствует также и историография геогра­фии²². И если вплоть до конца XIX века наука справлялась с праг­матическими установками, то в XX веке она уже этого делать не могла и стала терять свое фундаментальное основание — отноше­ние к знанию как самоценности. Сегодня такое отношение в зна­чительной степени сохраняется только в фундаментальной науке. Вот почему на фоне прикладнизации науки проблема сохранения фундаментального познания становится важнейшей.

И в заключение. Выбор мотивации — ценностный выбор. На­ука, конечно, человеческое предприятие. Здесь с Т. Куном не со­гласиться просто невозможно. Она — исторический феномен. Но помимо всего прочего это означает, что однажды она может закон­читься. Это проблема для науки и для нас. Сегодня, как я уже го­ворил, можно констатировать наличие социокультурного кризиса науки, но приятие или неприятие мира, в котором науки не будет, остается за нами. И в связи с этим еще один комментарий к ста­тье В. А. Шулера. «Чтобы осознать современное значение теории Августа Лёша, — пишет он, — надо отказаться от ряда предрассуд­ков, прежде всего от представлений о линейно-поступательном развитии науки»²³. На мой взгляд, это утверждение нуждается в

22 Вепко с., Strohmayer u., Bassin м., Berdoulay V. Horizons gcographiques. Paris, Вгёа1. 2004.

²³ Шупер В. А. Теория экономического ландшафта на фоне XX столетия // Вопросы истории естествознания и техники. 1995. № 4. С. 18.

Раздел II. Прикладная наука как эпистемологический феномен

дополнении. Если представить себе науку лишь как тип линейно­кумулятивной деятельности («камень на камень, кирпич на кир­пич», строим здание науки, где новые этажи надстраиваются над уже готовыми и неизменными), то В. А. Шупер безусловно прав. Альберт Эйнштейн, конечно, многое изменил в нашем представле­нии об идеях И. Ньютона. Но ведь есть и иное измерение в этом образе науки, очень важное и Куном упущенное: образ науки как непрерывно расширяющейся из себя сферы знания, где ученые концентрируют свои усилия на том, чтобы ликвидировать разры­вы в преемственности. К теории относительности нельзя прийти, минуя Ньютона. Голубизна неба — квантовый эффект, который мы можем наблюдать непосредственно, но для того, чтобы понять голубизну неба именно как квантовый эффект, нужно начинать с «доквантовых» представлений. Научное знание развивается непре­рывно (преемственно). Это — сущностная черта фундаментальной науки и условие ее существования вообще.

Прикладные, прагматические мотивы в познании «разрывают» непрерывность науки, вытесняют установку на преемственность знания из мотивации исследования. В этом, на мой взгляд, скрыва­ется главная опасность, подстерегающая современную науку, и осо­бенно ее прикладные разделы. Мое личное общение убедило меня в том, что современные ученые-географы с чрезвычайно большим интересом и вниманием относятся к фундаментальным методо­логическим проблемам. Экзистенциально-культурная устремлен­ность к фундаментальности всегда уберегала эту прикладную науку от крайностей прагматизации. Я надеюсь, убережет и в нынешней непростой ситуации.

_М

етодологические проблемы и перспективы современ- ного российского психоанализа невозможно сегодня обсуждать вне исторического контекста, вне истори- ческого развития этой области знания¹. Такой подход представляется в данном случае наиболее продуктив-

ным, поскольку позволяет привлечь к обсуждению методологиче- ских параметров этой, бесспорно, прикладной науки конкретный культурно-исторический контекст ее функционирования и тем са- мым обеспечить конкретность рефлексивных оценок ее мотивации и, соответственно, ее перспектив. В эффективности именно такого подхода к психоанализу я убедился в начале 1990-х гг.², когда обра- щение к истории отечественного психоанализа было продиктовано прежде всего желанием ускорить, в общем, и без того интенсивно протекавшие процессы внедрения психоаналитической тематики в обновляющуюся жизнь российской психологической науки и, что особенно важно, российского общества в целом. В тот момент и общая политическая ситуация, и ситуация в научных гуманитар- ных кругах представлялась принципиально оптимистической — снимались запреты, и, казалось, нужно лишь еще немного усилий (прежде всего просветительских и практически-организационных), чтобы психоанализ в России наконец занял достойное место.

Надо сказать, что мотивация, стимулировавшая тогда внедре­ние у нас психоанализа, была именно такого рода по вполне оче­видным социально-прагматическим соображениям. Психоанализ выполняет в обществах определенного, европейского, скажем так,

' Пружинина А. А., Пружинин Б. И. Психоанализ в России — между прошлым и будущим // Вопросы философии. 2000. № 10.

² Пружинина А. А., Пружинин Б. И. Из истории отечественного психоанализа (историко-методологический очерк) // Вопросы философии. 1991. № 7.