Раздел II. Прикладная наука как эпистемологический феномен

соответствие данному фрагменту бытия, но и способность знания донести до познающего смысл бытия как блага. Признание практи­ческой эффективности истинного знания в Новое время только спо­собствовало этому пониманию. Практическая полезность знания налагалась на его фундаментальный онтологический смысл, приоб­ретая глубинные онтологические основания и транслируя затем этот смысл в практическую деятельность, основанную на знании, — в преобразование мира. В этом, а далеко не только в чисто прагмати­ческом плане знание приравнивалось к силе у Р. Бэкона. И это на­деляло познание самодостаточной, имеющей онтологический статус ценностью для ученого, имевшего в виду также и практическую по­лезность науки. Ныне это основание самоценности знания уходит, а остается лишь его полезность. Претензия ученых на постижение ис­тины всегда была мощным мотивирующим фактором именно в силу своей культурной самодостаточности. Что же касается практической, в узком смысле, мощи научного познания, то эффективность его результатов отнюдь не предполагает его самодостаточности и, соот­ветственно, культурообразующей роли. Напротив, сама по себе апел­ляция к пракгико-прагматической мощи научного познания как раз полагает для него роль служебную по отношению к внешним целям.

По мере нарастания прагматического элемента в использова­нии научного знания онтологическое обоснование научно-позна- вательной деятельности стало отодвигаться в ее методологическом сознании на второй план, а к началу XX столетия почти исчезло из поля зрения философии науки. Да и во внутреннем, так сказать, са­мосознании науки нарастает прагматический элемент — знание по­лезно, а что же касается приобщения через знание к бытию, то сегод­ня, как говорится, каждый знает: такое приобщение ничего не несет в себе кроме полезной информации об устройстве этого бытия. Так что философия науки практически утеряла нужду в понятии истины. Не «операционально» это понятие. К тому же чревато парадоксами даже в том случае, когда оно трактуется как соответствие наших суждений некоторым правилам их соотнесения между собой. Теряется нужда и в гносеологии как учении о путях истинного познания, ибо правила эти устанавливаются в соответствии с конкретными методологиче­скими потребностями практикующей науки, которая, очевидно, ни­кому ничего не «должна», кроме прикладного результата. К началу XX в. центральным в «философии науки» стал вопрос о стандартах научности знания, а затем, к середине столетия, его постепенно вы­теснил вопрос об эффективности (приемлемости) знания. Постпози­тивистская «философия науки» утвердила как факт, что цели позна­ния изменились, и как бы освятила это изменение.

Действительно, можно констатировать (что и делают социология науки и науковедение) — цели науки и научно-познавательной дея­тельности каждого ученого сегодня иные, нежели это было в Новое время. Для значительной части научного сообщества, ищущей ре­шения конкретных прикладных задач, стало терять смысл знание, потенциально имеющее общепознавательное, так сказать, значение, но при этом не имеющее никакого отношения к решению данной прикладной задачи. Попытается ли ученый-прикладник включить это знание в контекст науки как таковой, т. е. превратить получен­ное знание из потенциально значимого в реально значимое для по­знания мира, — его сугубо личное дело. Прикладная наука, конеч­но, не запрещает ему сделать это, но институционально не требует. Более того, она напоминает такому ученому, что если полученное им знание данную задачу решить не позволяет, то оно должно оце­ниваться внутри прикладной науки как негативный исследователь­ский результат, свидетельствующий о том, что целей своих ученый как прикладник не достиг. Иными словами, ученый-прикладник на вполне «законных основаниях» не должен принимать во внимание знание, не ведущее к решению данной конкретной прикладной за­дачи. Между тем такая ориентация прикладной науки имеет для ре­ализующейся внутри нее познавательной деятельности последствия эпистемологического характера. Мы фактически получаем здесь иной тип знания, с иными, отличными от научного знания когни­тивными параметрами, даже если это знание внешне совпадает с научным. Впрочем, чаще и не совпадает.

В 1934 году в одном из своих писем П. Л. Капица заметил: «У нас вечно путают чистую науку с прикладной. Это естественно, конечно, и понятно, но в то же время [в этом] несомненный источ­ник многих ошибок. Разница [между] прикладной научной работой и чисто научной [в] методах оценки. В то время, как всякую приклад­ную работу можно непосредственно оценить по тем конкретным результатам, которые понятны даже неэксперту, чисто научная дея­тельность оценивается куда труднее и [эта оценка] доступна более узкому кругу людей, специально интересующихся этими вопросами. Эта оценка может производиться правильно только при широком контакте с мировой наукой»⁴. Петр Леонидович хорошо знал, о чем писал. Он был создателем и руководителем, пожалуй, самой пер­вой лаборатории, оборудование которой создавалось промышлен­ным путем. П. Л. Капица констатирует, что результаты прикладных

⁴ Капица П. Л. Письма о науке. 1930-1980. М., 1989. С. 34-35.