Раздел II. Прикладная наука как эпистемологический феномен

работа каждого ученого¹⁴. Рациональность охватывает значительно более сложные формы деятельности ученого, нежели это предпола­гает попперовский критицизм, а ее анализ становится особой забо­той историка науки. «Попперовская теория условного подтвержде­ния, — утверждал Агасси, — является явно ложной; она приложима только в социальном и научном вакууме, но не работает внутри ка­кого бы то ни было конкретного концептуального каркаса или при­нятой системы»¹⁵. Наука является исторической деятельностью, и концепция рациональности науки должна учитывать этот аспект по­знания. Эти тонкие рассуждения и различения, с помощью которых критические рационалисты пытались обосновать рациональность науки, сегодня поучительны, пожалуй, только с одной точки зрения. Они демонстрируют тщетность попыток восстановить философ­ский, по сути, статус рациональности и приверженность ученого к рациональным установкам, опираясь на процедурные аспекты мето­дологии (в данном случае на процедуру фальсификации), выродив­шиеся впоследствии в «технологии принятия решений». Утерянный культурный смысл рационального познания в лучшем случае подме­няется в представленной аргументации критических рационалистов апелляцией к ближайшей социокультурной реальности науки, окру­жающей ее как культурный институт. Ни о каком экзистенциально­смысловом обосновании научного познания речи здесь нет. Сегодня эта позиция, к сожалению, остается одной из ведущих тенденций в рамках философско-методологической рефлексии над наукой.

Универсальный логический критицизм, утверждали критические рационалисты, кристаллизуется в исторических формах стандартов рациональности науки, и демонстрация критической ориентирован­ности этих форм становится главным направлением решения пробле­мы рациональности. Однако то обстоятельство, что в основе осмыс­ления исторических форм рациональности науки у критических рационалистов лежала антиисторическая и формалистичная в своей основе концепция К. Поппера, вызывает непреодолимые трудности. В работе Агасси, откуда только что было приведено антипопперовское высказывание, он как раз и пытался примирить агностицизм, прямо вытекающий из фальсификационистской установки, и идею опреде­ленной исторической «гарантированности» приложения процедур, соотносящих теории с опытом, ибо неясно, на чем, собственно, осно­вывается «гарантирующий» их приложение исторический опыт, если

¹⁴ См.: Settle Т. Op. cit.

¹⁵ Agassi J. Assurance and Agnosticism // Boston Studies in the Philosophy of Science. PSA. 1974. 1976. \bl. 32. P. 457.

175

мы исходим из самодовлеющей значимости для субъекта познания только формальных аспектов процедуры фальсификации.

Более радикально вопрос о неформальных аспектах оснований рационального познания ставила «историческая» ветвь постпозити­вистской «философии науки». Что позволяло ей полнее представлять роль экзистенциально-культурных ориентиров научной деятель­ности. Возвращаясь к современной ситуации в методологии, нужно сказать, что трудности, с которыми столкнулся здесь постпозити­визм, сегодня приобретают более острый характер и подталкивают философов науки к более радикальным релятивистским выводам.

В статье с характерным названием «По ту сторону мирного сосу­ществования» один из основоположников логического эмпиризма — Г. Фейгл писал: «Несмотря на глубокие различия межцу представи­телями философии науки <...> они были согласны в том, что хорошо обоснованное научное знание с необходимостью предполагает ядро объективной факгуальности. Ослепленные действительно радикаль­ными изменениями (“революциями”) в “суперструктуре” науки, различные исследователи (особенно М. Полани, П. Фейерабенд, Н. Р. Хансон, Т. Кун), как мне кажется, вводят в заблуждение читате­лей, <...> подчеркивая зависимость науки от “эмоциональной при­верженности” (passion commitment) к тем или иным теоретическим предпосылкам, от относительности языковых каркасов или даже их непосредственно воспринимаемых оснований. Они внесли свой вклад в распространение модного скептицизма и субъективизма»¹⁶.

С последней оценкой «исторического» направления англо- американской «философии науки» можно было бы согласиться при одном существенном уточнении. В концепциях перечисленных выше постпозитивистов субъективистские и релятивистские тенден­ции действительно проступают достаточно отчетливо, но источни­ком их является не отрицание «ядра объективной факгуальности», как это утверждал Фейгл, а отрицание объективной истинности на­учного знания, что характерно и для позитивистов. Что же касает­ся роли эмпирических данных, то постпозитивисты отнюдь не от­рицали их значимости как фактической основы науки — они лишь отказывались признавать наличие в науке особого, нейтрального по отношению к теории языка наблюдения, соотнесение с которым должно было служить абсолютной основой рациональной оценки теоретических систем. Такой независимый от теории опыт, замечал Кун, «следовало бы оставить в стороне как таинственный флюид».

¹⁶ Feigle Н. Beyond Peaceful Coexistence // Minnesota Studies in the Philosophy of Sci­

ence. Minneapolis, 1970. Vbl. V. P. 7.