119

гии). Чтобы понять, почему конструктивистское умонастроение (никогда не исчезавшее из европейской культуры) кристаллизова­лось сегодня в методологическую программу, необходимо принять во внимание целый ряд нарастающих сегодня релевантных социо­культурных процессов, в частности нарастание массива приклад­ной науки и быстрое распространение коммуникативных систем, вытесняющих реальное общение, заменяющих его виртуальным. Конструктивизм сегодня и как умонастроение, и как методология приобрел радикальный характер. Но именно эта радикализация конструктивизма толкает его к поиску «первой природы» внутри самого человека. И это отличает конструктивизм сегодняшнего дня от умонастроения 20-х гг. XX в.

Конструктивистское умонастроение (как контекст) раскрывает для нас сегодня неявные предпосылки, так сказать, тайну «ради­кального конструктивизма». Если конструктивисты начала XX в. стремились формировать новую среду обитания, чтобы в ней по­степенно менялся Человек (абстрактный), то современные кон­структивисты не ставят себе такой масштабной задачи. Они ра­ботают на «микроуровне», на уровне изменения сознательного и бессознательного отношения конкретного человека к непосред­ственно окружающей его реальности. Конструктивисты 1920-х гг. меняли мир вещей для того чтобы изменить человека, строили вокруг него «вторую» природу, для того, чтобы в ней изменился он сам. Сегодняшние конструктивистские установки связаны с попытками изменить самого человека, поскольку граница между ним и миром, между «первой» и «второй» реальностью перемести­лась в сознание. Такая позиция имеет основания, на которых се­годня «стоит» практически вся гуманитарная наука. Как замечает Н. С. Автономова: «сама граница между познаваемым и непозна­ваемым <...> рушится: она перестает быть внеположной человеку. Эта граница как бы переходит вовнутрь самого человека и знания о человеке, внутри него отмечая различные уровни, слои, разрывы и пределы»¹⁷. Тем не менее современные попытки сконструировать «мягкий» и «удобный» мир напрямую связаны с манипулировани­ем сознанием.

Но это уже тема другого исследования, из которого для данной работы важны два обстоятельства. Во-первых, радикальный кон­структивизм как методологическая программа фактически сводит рефлексию над знанием к прагматической оценке ситуации, лиша­

17 Автономова н. С. Идея символизма у Канта и Лакана // Труды семинара по гер­меневтике (Герменеус). Вып. 1. Одесса, 1999. С. 94.

Раздел I. Методологическая рефлексия над наукой: функции и структура

ет ее практически полностью философского, смыслового измере­ния. Так что творческий элемент познания, некогда утвердившийся в культуре как уподобление воле Бога, вырождается здесь в поиск душевного благополучия и коммуникативных удобств. По сути, это радикальный проект отказа от рефлексии как экзистенциально­личностного и социально-культурного самосознания человека по­знающего. Вместе с тем, во-вторых, это ведь и отказ от знания как такового, от знания как культурного феномена, суть которого со­стоит в отображении объективной, т. е. от сознания не зависящей, реальности. Здесь действительно уже нет никакой нужды в разли­чении науки и псевдонауки. Поскольку же меня интересует как раз это различение, то в следующей главе я вернусь к реальным кон­текстам, где оно все еще имеет культурно-исторический смысл.

_П

редшествующие рассуждения позволяют, как мне ка- жется, предположить, что методологическая рефлексия, собственно методология науки была вызвана к жизни на рубеже позднего Средневековья и Возрождения двумя разнородными потребностями. С одной стороны, новая

наука, ориентированная на творческое преобразование объекта, на конструирование знания, нуждалась в достаточно эффективных средствах контроля над этим конструктивным творчеством. С дру- гой стороны, сам этот новый тип научно-познавательной деятель- ности нуждался в культурном и экзистенциальном утверждении. Необходимо было представить само свободное конструирование знания как деятельность, порождающую значимые для социокуль- турной среды смыслы. Новый тип познания, ориентированный на творчество, необходимо было не только контролировать в когни- тивном плане, но и оправдать в глазах самих агентов новой науки культурно значимым образом, представить как жизненно важную и далеко не только прагматически мотивированную деятельность. Тем более, что таким образом понятая познавательная деятельность далеко выходила за рамки прагматических контекстов. В Новое вре- мя, во времена Декарта и Ф. Бэкона, тема прагматического оправ- дания звучала уже настолько громко, что зачастую просто заглуша- ла мотивы экзистенциально-культурного обоснования. Во времена Оккама экзистенциально-личностное обоснование науки было еще самостоятельной темой рефлексии над научным познанием, и я надеюсь, что сумел в предыдущей главе показать ее важность для становления новой науки, непосредственно ведущей к науке сегод- няшней, со всеми ее философско-методологическими проблемами.

Но применительно к сегодняшней ситуации опять возникает вопрос: а что, собственно, дает эта культурно-историческая сто­

Раздел I. Методологическая рефлексия над наукой: функции и структура

рона методологии? И конкретно: что дает акцентирование этой стороны методологии для решения поставленной задачи — про­ведения демаркационной линии между наукой и псевдонаукой? С процедурной стороной методологии все более или менее ясно, она всегда присутствовала в науке, коль скоро наука была. И в Античной науке, и в Средневековой корректность идейных обра­зований, претендующих на статус знания, так или иначе рефлек­сивно отслеживалась. Собственно, эта сторона методологической рефлексии присутствует в самосознании науки на всех этапах ее исторического пути. Преемственное совершенствование логико­методологической функции рефлексии достаточно отчетливо про­слеживается до сего дня. Но именно сегодня и стало видно, что при отсутствии другой стороны рефлексии, куда более нагруженной историко-культурными смыслами, логико-методологическая со­ставляющая рефлексии не способна ни выполнять свои функции идентификации знания, ни даже сохранить себя как форму само­сознания научно-познавательной деятельности.

Можно предположить, что именно в периоды серьезных пово­ротов в судьбе науки и, соответственно, той культуры, которая де­лает существование науки по крайней мере возможным, как раз и формируются в самосознании научно-познавательной деятельно­сти культурно-исторические идеи, определяются цели, придающие смысл ее существованию в данной культуре в тот или иной период ее судьбы. Причем выступают они именно в формах исторически кон­кретных, культурно-исторических, что и делает прослеживание их присутствия, их идентификацию и тем более перенос на проблемные ситуации сегодняшнего дня весьма затруднительными. Но их значе­ние для научно-познавательной деятельности от этого ведь не умень­шается. Поэтому я хочу подчеркнуть всей этой книгой, что сегодня отсутствие или слабость именно аспектов рефлексии, фиксирующих экзистенциальный, культурно-исторический смысл познания, не способны компенсировать ни мощь логико-методологического ин­струментария, ни блеск прагматической эффективности науки.

Я не могу указать точно и пафосно на идею, которая могла бы представлять цель современной науки так, чтобы ее просто при­няли, как просто принимаются ценности живой культуры. Да это, наверное, не входит в задачи философа. Все, что я могу сде­лать здесь — это вновь уточнить, какую роль в современной философско-методологической рефлексии должен играть культур­ный слой самосознания (рефлексии) и чего мы лишаемся в позна­вательном плане, теряя этот слой рефлексии. С этой целью, я вновь воспользуюсь понятием «внутренняя форма слова».