Раздел III. Псевдонаука вчера и сегодня

участников казни, будь то грешные или безгрешные соучастники, фраза не может приобрести такой смысл. Лишена она этого смыс­ла и в устах тех, кто с помощью апелляции ко всеобщей греховно­сти присваивает себе право миловать — даже благое использова­ние права судить отнюдь не оправдывает способ присвоения этого права через всеобщее уничижение. А ведь без высокого оправдания самого права судить вся евангельская притча превращается в забав­ный анекдот, свидетельствующий не более чем об интеллектуаль­ной изворотливости.

Есть, кажется, лишь один смысловой план, в котором приве­денная евангельская сентенция приобретает глубину и мудрость, достойную тысячелетней памяти, — это план, заданный не стрем­лением судить других, а стремлением служить другим, подчиняя этому стремлению также и способность суждения. Именно этот смысловой план, думаю, и наделил фразу силой, которая позволи­ла ей, согласно притче, пробиться сквозь озлобление толпы к само­сознанию личностей, способных устыдиться, а стало быть, способ­ных стать лучше, способных совершенствоваться. К возвышению, а не к унижению приводит здесь апелляция ко всеобщей греховно­сти, и весь этот положительный эффект достигается благодаря кон­тексту служения, контексту, который почти полностью отсутствует в постпозитивистских методологических программах 70-х гг. XX в.

В методологии того периода в целом (а не только в ее крайних проявлениях) стало как бы забываться, терять конструктивное зна­чение и отодвигаться на третий план то принципиальное обстоя­тельство, что учение о методах научного познания призвано совер­шенствовать научные методы в соответствии с целями науки, а не просто констатировать или с некоторой «незаинтересованной пози­ции» критически оценивать сложившееся положение дел. Конечно, и критицизм, и объективность необходимы для решения этой за­дачи, но методолог должен отдавать себе отчет в том, что, ограни­чивая свои задачи лишь объективным отображением реальности и ее критикой, он теряет, по существу, основной ориентир методоло­гической рефлексии над наукой и потому постоянно рискует пре­ступить предел, за которым указание на дефекты рациональности в реальной науке перестает служить совершенствованию науки и пе­рерастает в утверждение иллюзорности целей рациональной науки, ценности рационального знания и эффективности разума.

Что ж, такая позиция вполне возможна, но это тоже будет пози­ция, предполагающая служение вполне определенным целям. И не­допустима не смена позиций, а представление дела так, будто объ­ективизм и критицизм могут составлять самостоятельную позицию

353

в нормативной, по самой своей сути, оценке науки, В своих основа­ниях методология есть философское учение, а это значит, что в сфе­ре его содержания фиксируется не только сущее, но и должное⁴.

Можно, скажем, просто указав на несоответствие реальности науки ее же собственным целям и идеалам, уравнять с ней в гно­сеологическом статусе миф, но это будет отнюдь не абсолютно объективный взгляд на науку, свободный от всяких догматических установок, а выбор вполне определенной оценочной позиции вне науки, скорее всего в мифе. Поэтому забавно и поучительно на­блюдать, как «последовательный» Фейерабенд путается в основа­ниях своих собственных суждений о науке, отрицая ради последо­вательности («дадаизм») эти самые основания. Если все это имеет смысл, то лишь тот, что всякое суждение предполагает определен­ную позицию. Можно разделять такую позицию с наукой, можно с псевдонаукой или мифом, например, но если выбор все же сделан в пользу науки, то именно ее цели и идеалы задают стандарт для оценки и ее собственной реальности, и различных наукоподобных образований типа астрологии.

Карл Поппер, вскользь коснувшись астрологии в одной из своих работ, заметил, что ее нельзя квалифицировать как науку, ибо она не ориентируется в своих построениях на принцип фаль­сификации: астрология всемерно подчеркивает положительные свидетельства и игнорирует контрпримеры⁵. Такую оценку следу­ет, очевидно, отнести на счет методологических установок первой половины прошлого столетия, хотя сам Поппер весьма неорто­доксален в этом плане. Тем не менее весьма показательно, что в этом пункте постпозитивизм, при всем его радикальном отрица­нии позитивизма, является, по существу, преемником последнего. Провозглашая значение метафизики для науки, постпозитивисты весьма мало озабочены «метафизическими» предпосылками своих собственных методологических программ.

Если не основоположник, то во всяком случае предтеча крити­ческого рационализма — Эдвард Джеймс, «философ науки», очень уважительно относящийся к Попперу, но принадлежащий все же

⁴ Забвение философской природы методологии является, видимо, одним из наибо­лее тяжких последствий длительного влияния на методологию, особенно на Западе, позитивистской философии науки. В главе 1.7 я демонстрировал, что этим дефектом страдает ныне почти вся неклассическая философия науки: от «социальной эпи­стемологии» до «радикального конструктивизма». В преодолении этого дефекта, в возвращении философской составляющей в методологическую рефлексию над наукой и состоит функция культурно-исторической эпистемологии.

⁵ Popper К. R. Science: Conjectures and Reflitations // Conjectures and Refutations. N.Y., 1968. Ch. 1.