ное единство, «функционируют как единое целое»²⁰, и невозможно устранить хотя бы один из элементов без изменения всей системы. Для Шпета холистический принцип становится своеобразным ме­тодологическим основанием для определения понятия структуры. «Структура, — писал Шпет, — есть конкретное строение, отдельные части которого могут меняться в “размере” и даже качестве, но ни одна часть из целого in potentia не может быть устранена без разру­шения целого. In actu некоторые “члены” могут оказаться недораз­вившимися, в состоянии эмбриональном, или дегенерировавшими, атрофированными. Схема структуры от этого не страдает. Структура должна быть отличаема от “сложного”, как конкретно разделимого, так и разложимого на абстрактные элементы. Структура отличает­ся и от агрегата, сложная масса которого допускает уничтожение и исчезновение из нее каких угодно составных частей без изменения качественной сущности целого. Структура может быть лишь рас­членяема на новые замкнутые в себе структуры, обратное сложение которых восстанавливает первоначальную структуру»²¹.

В статье В. А. Шупера плоскость методологического обсужде­ния концепции Лёша задается общей дихотомией эмпирического и теоретического, дихотомией, достаточно давно и хорошо отра­ботанной в методологии и философии науки. Почти сто лет назад идеи различения эмпирического и теоретического уровней знания пришли в методологию, и сегодня, опираясь, так сказать, на эту методологическую классику, мы можем довольно строго оценить по целому ряду параметров методологическую ситуацию в лю­бой науке, в том числе, в географии. При этом в данном методо­логическом комментарии мне важно подчеркнуть, что различение уровней позволяет, помимо всего прочего, довольно точно оценить степень рациональности географического знания, уровень его ра­циональной системности.

Наука не терпит концептуальных лакун и, по возможности, стремится их заполнить. Логическая системность знания реализу­ется в наибольшей мере на теоретическом уровне, когда мы строим некоторую систему идеальных объектов, которая, в свою очередь, позволяет рационально увязать различного рода эмпирические данные. И чем более мощным является теоретическое обобщение (система идеальных объектов), тем большую область эмпирически доступной реальности мы можем увязать в логически целостную

20 Лёш а. Географическое размещение хозяйства. М., 1959. С. 191.

21 Шпет г. Г. Эстетические фрагменты // Шпет г. Г. Искусство как вид знания. Избранные труды по философии культуры. М., 2007. С. 209.

Раздел II. Прикладная наука как эпистемологический феномен

систему. Эмпирический уровень куда более терпим к концептуаль­ным разрывам, он допускает некоторую случайность в поисковом исследовании. На этом уровне научно-познавательной деятельно­сти мы можем просто наткнуться на новые эмпирические обстоя­тельства, получить неожиданный, внесистемный, в этом смысле случайный, но именно желанный в своей неожиданности, «инте­ресный» результат. Анализируя системы научного знания на базе дихотомии эмпирического и теоретического, мы, таким образом, эксплицируем важнейшую характеристику научного познания — его устремленность к рациональной системности. На мой взгляд, сегодня эта системность знания теряется или, во всяком случае, проблематизируется в ее качестве сущностной характеристики на­учного знания. И соответственно, методологическая задача сохра­нения этой системности смещается в несколько иную плоскость. Если, конечно, остается сама эта задача — уточнять и разрабаты­вать условия рациональной системности научного знания как та­ковые. В этом плане методологические устремления В. А. Шупера и мои совпадают, что и позволяет, опираясь на его размышления, уточнить суть моей методологической позиции. На мой взгляд, все более заметную роль в анализе научно-познавательной деятельно­сти приобретает ныне дихотомия фундаментального и прикладного и оценка тех или иных концептуальных построений в этом методо­логическом контексте. Эта роль теперь отнюдь не ограничивается организационно-практическими аспектами науки. Сегодня дихо­томия фундаментального и прикладного обнаруживает все большее методологическое значение. Я полагаю, что, во всяком случае, она позволяет пролить дополнительный свет на традиционную методо­логическую оппозицию эмпирического и теоретического.

Как и всякая наука, география методологически устремлена к рациональной системности. В. А. Шупер, указывая на это обстоя­тельство в самом начале своей статьи, с гордостью констатиру­ет, что география (благодаря, в частности, трудам А. Лёша) в зна­чительной мере уже обрела собственный теоретический уровень. Она обрела собственные идеальные объекты, строит собственную теорию, разрабатывает как-то по-своему структурированное пред­ставление о геопространстве и на этой базе пытается систематизи­ровать эмпирически данную географическую реальность. Иными словами, пафос его статьи, как мне кажется, состоит в том, чтобы в полной мере раскрыть для географов концептуальные возможно­сти уже имеющихся ее собственных идеальных объектов. Но важно уточнять каждый раз, когда мы обращаемся к работам Лёша (и во­обще к современным научным исследованиям, ориентированным

на приложения), для каких целей использованы эти возможности. Для развития географической науки вообще или для целей вполне прикладных? Это и есть, с моей точки зрения, главный методоло­гический вопрос современной географии.

Поиск пути в Индию имел, очевидно, определенные теоретиче­ские основания. Однако эти основания вряд ли можно назвать соб­ственно географической теорией. В этих основаниях, конечно, были элементы идеальных объектов — представления о форме Земли, например, и пр. Но для чего они использовались? Для развития географической теории? В любом знании мы всегда можем обнару­жить элементы эмпирического и теоретического. Вопрос в том, как они функционируют в динамике научно-познавательной деятельно­сти? Когда эта деятельность в целом направлена от эмпирического к теоретическому, когда исследователи стремятся к рациональной систематизации эмпирически данного материала, мы можем гово­рить о развитии теории данной науки. Даже если соответствующие идеальные объекты были заимствованы из других наук. Но если, возвращаясь к данному примеру, эти объекты использовались лишь для поиска пути в Индию? Что дает науке такое использование иде­альных объектов, и если дает что-либо, то при каких методологиче­ских условиях?

Колумб обосновывал свой план плыть на запад и таким образом достичь берегов Азии целым рядом разнородных соображений и идеальных конструкций из науки своего времени, увязанных между собой отчасти логически, отчасти под страстным желанием проло­жить торговый путь в Азию и тем самым обогатиться и прославить­ся. В обосновании средств достижения Азии момент логической связности (системности) не был достаточно высоким, во всяком случае не исчерпывал суть этого обоснования. Его концептуальная связность восполнялась прагматическим устремлением: страстным, вполне корыстным стремлением открыть новые азиатские торговые возможности. Причем в некоторых случаях эта прагматическая со­ставляющая «работала» вполне успешно и «укрепляла» («вери­фицировала») идеи Колумба. Изабелла Кастильская и Фердинанд Арагонский сочли аргументы Колумба убедительными настоль­ко, что согласились снарядить экспедицию и даровать ему звание вице-короля всех земель, которые он по дороге в Азию откроет. А король Португалии, которому Колумб предложил к реализации свой план прежде испанцев, не поддержал его. Здесь, видимо, не сра­ботала прагматическая составляющая проекта Колумба — порту­гальцы в это время были заняты прокладыванием морских путей и