44. Институциональные изменения и зависимость от пути развития.

Роль прошлого в современном развитии институтов  Какую роль играет прошлое в современном развитии инсти-тутов? Можно выделить два основных подхода к этому вопросу.  Сторонники первого считают, что в обществе действует эволюционный механизм, который отбирает наиболее эффектив ные институты и организации, приносяшие наибольшую пользу обществу.  Другие авторы уверены, что выживают не обязательно са мые эффективные институты и организации. Развитие в прошлом могло пойти по неоптимальномупути.  Круг авторов, которые считают (иногда в неявном виде), что эволюционные процессы в целом ведут в направлении к оптималь-ности и эффективности, достаточно широк. Их иногда называют историческими оптимистами, а этот подход — панглоссианским по имени героя философской повести Вольтера .  В современной экономической литературе этот подход прояв ляется в попытке оправдать гипотезу о максимизирующем поведении экономических агентов или гипотезу о рациональном поведении ссыл кой на естественный отбор. Впервые такая попытка была предприня та Алчианом в 1950 году в его знаменитой статье «Неопределенность, эволюция и экономическая теория» [Алчиан, 2006].  Статья была написана как ответ на критику предпосылки не оклассической теории о максимизирующем поведении экономи ческих агентов. Это направление критики маржиналистской тео рии возникло в 1930-х годах в Англии и в 1940-х годах в Америке на базе эмпирических исследований поведения предпринимателей, которые показали, что при принятии решений предприниматели не осуществляют расчет и сопоставление предельных величин из держек и выгод. Зачастую они даже не располагают информацией, необходимой для этих расчетов.  В ответ на эту критику Алчиан заявил, что выживают те фир мы и индивиды, которые максимизируют прибыль, даже если они и не делают это целенаправленно. Он выдвинул аргумент о есте-ственном отборе, который был призван доказать, что обезличен ные рыночные силы действуют таким образом, что соблюдаются все теоремы, описывающие поведение фирмы в неоклассической теории, даже если предпосылки о поведении фирмы, направлен ном на максимизацию прибыли, неверны. В условиях неопреде ленности, неполной информации и несовершенного знания мак симизация прибыли не может быть руководством к действию. Заранее, ex ante, мы не можем сказать, какое поведение приведет к наилучшим результатам. Лишь задним числом, ex post можно определить, какие действия принесли наибольшую прибыль.  В теории Алчиана не предполагается, что экономические агенты действуют целенаправленно и сознательно. Индивид мо жет реагировать на неопределенность, строго придерживаясь при вычек и обычного поведения, которые ассоциировались с успе хом в прошлом, он может использовать метод проб и ошибок, или имитировать поведение наиболее удачных фирм. Рынок же от берет те виды поведения, которые были бы правильными в усло виях совершенного предвидения. Подобный тип рациональности Уильямсон называет органической (organic rationality). C этим типом рациональности ассоциируются эволюционные теории (Алчиан, Нельсон и Уинтер), а также австрийская школа (Хайек, Менгер, Кирцнер) [Уильямсон, 1996].  Фридмен в статье 1953 года пошел еще дальше и заявил, что естественный отбор ведет к оптимизирующему поведению аген-тов и фирм. Естественный отбор у Фридмена — это основание для того чтобы предполагать, что агенты действуют так, как будто они рационально стремятся максимизировать ожидаемый результат, независимо от того, делают они это или нет. «Таким образом, они как будто знают соответствующие функции спроса и издержек, вычисляют предельные издержки и предельный доход от всех до-ступных им видов деятельности и увеличивают масштаб каждого из видов деятельности до такого момента, пока соответствую щие предельные издержки и предельный доход не сравняются» [Фридман, 1994. с. 34].  У этих авторов, однако, остается неясным сам механизм естественного отбора. Алчиан предполагает, что фирмы имити руют тех, кому удается максимизировать прибыль. Но остается невыясненным вопрос о том, откуда фирмы знают, какие харак теристики они должны имитировать. В качестве критики идеи Алчиана Пенроуз высказывает аргумент о том, что в экономике нельзя проводить аналогию с естественным отбором в биологии, поскольку не обнаружен экономический аналог наследственным характеристикам, передаваемым с помощью генов.  Уинтер и Нельсон нашли подобный аналог в рутинах, ко торым следует фирма. Рутина для них — это общий термин для всех нормальных и предсказуемых образцов поведения фирмы: конкретных технических методов производства товаров и услуг, заказа нового оборудования, политики в области инвестирования и НИОКР, реклама и стратегия деловой активности в отношении диверсификации продукта и заграничных инвестиций. Они на-следуются в том смысле, что у организмов завтрашнего дня мно гие характеристики те же, что и у породивших их современных организмов. «Рутины являются основным понятием, характери-зующим постоянство поведения в нашей экономической теории: «рутины подобны генам». В первом приближении можно ожи дать, что фирмы поведут себя в будущем соответственно рутинам, применявшимся ими в прошлом» [Нельсон, Уинтер, 2006, с. 65]. Рутины подвержены отбору: организмы с определенными рути нами могут функционировать лучше других, и их относительная значимость в отрасли возрастает.  Итак, этот подход основывается на идее о том, что капита листическая конкуренция действует подобно эволюционному процессу в биологии, отбирая наиболее эффективные институ циональные формы и способы организации. Эта идея прослежи вается в работах Йенсена, Уильямсона, Меклинга, Норта и других институционалистов. Так, Норт в работе 1981 года «Structure and Change in Economic History» утверждает, что конкуренция забо тится о том, что выживают наиболее эффективные институты, а неэффективные гибнут, а Йенсен, Меклинг и Уильямсон предпо лагают, что типичная иерархическая капиталистическая фирма — это наиболее эффективная форма потому, что она преобладает в современном мире.  Сторонники второго подхода обращают внимание на те яв ления, которые противоречат тезису о том, что выживают только наиболее эффективные институциональные структуры и органи-зационные формы. Одно из таких явлений — это зависимость от траектории развития (path dependence).  Если бы институты существовали в мире, где трансакци- онные издержки равны нулю, то предшествующее экономиче ское развитие не имело бы никакого значения. Изменения в от носительных ценах или в предпочтениях немедленно влекли бы за собой соответствующую перестройку институтов. Но в реаль ном мире, где трансакционные издержки не равны нулю, важное значение приобретает сам процесс, в ходе которого возникли со временные институты, ведь этот процесс ограничивает выбор в будущем. Именно он определяет расходящиеся направления раз вития общества, политических систем и экономик. «Зависимость от траектории предшествующего развития означает, что история имеет значение. Нельзя понять альтернативы, с которыми мы сталкиваемся сегодня (и определить их содержание в процессе моделирования экономической деятельности), не проследив путь инкрементного развития институтов» [Норт, 1997б, с. 130]. 

Норт иллюстрирует расходящиеся пути развития на примере двух стран: Англии и Испании. В начале XVI века между Англией и Испанией существовало много общего, и перед ее правителями стояла одна и та же проблема: получение дополнительного источ ника дохода. Чтобы получить доход правителям приходилось до говариваться со своими подданными, и в обмен на рост налогов появились новые формы народного представительства.  В ходе революции 1688 года в Англии удалось добиться кон ституционного ограничения произвола правителя, после чего стали возникать экономические институты, вызвавшие относи тельное упрочение прав собственности. Возросшая надежность и устойчивость прав собственности во времени привела к воз никновению финансовых рынков в Англии, что способствовало экономическому росту страны. Одновременно распространялись и укреплялись идеологические установки, которые сыграли свою роль в институциональных изменениях.  В Испании, напротив, в противостоянии между короной и кортесами верх брала корона, что означало постепенный упадок органа народного представительства. Правителям удавалось соз давать неэффективные права собственности, которые мешали экономической деятельности, однако, приносили значительный доход короне. Постепенно возник громоздкий и сложный бюро-кратический аппарат.  Институциональная структура метрополий отразилась позд нее на различных путях развития их колоний. «Контраст между историями Северной и Южной Америки дает, вероятно, наилуч ший пример того, к каким последствиям приводит различие путей институциональной эволюции» [Норт, 1993].  Первым, кто привлек внимание ученых, занимающихся эко номической историей, к проблеме зависимости от пути развития, был Поль Дэвид, написавший небольшую статью под названием «Клио и экономическая теория QWERTY». Он попытался объяс нить, как возник и был закреплен необычный стандарт располо жения клавиш на пишущей машинке, какой набор случайных об-стоятельств придал устойчивость этому стандарту, вопреки мно гим более удобным решениям [Дэвид, 2006].  Первые шесть букв на клавиатуре компьютера образуют по следовательность QWERTY. Первоначально подобная клавиатура использовалась на печатных машинках. Но эта клавиатура не самая удобная. В 1932 году Дворак запатентовал клавиатуру, которая приво дит к рекордной скорости печатания — так называемая «упрощенная клавиатура Дворака». В 1940-х годах эксперименты, проведенные морским флотом США, показали, что возросшая эффективность ис-пользования этой клавиатуры окупит издержки переобучения груп-пы машинисток в течение десяти дней их работы в течение полного рабочего дня. Дворак умер в 1975 году, а его клавиатура так и осталась непризнанной. Мир упорно отказывался от его изобретения.  Расположение QWERTY на печатной машинке возникло потому, что оно позволяло уменьшить частоту столкновения ли терных рычагов. В 1880-х годах были изобретены более удачные машинки без литерных рычагов, с цилиндрическими рукавами, и на них стали использовать другое расположение букв. Но в пе риод 1895-1905 гг. на рынке предлагались в основном машинки QWERTY, которые назывались универсальными. Почему этим машинкам удалось вытеснить другие, более удобные?  Печатные машинки были элементом большой довольно сложной системы производства, все составные части которой были взаимосвязаны. Кроме производителей и покупателей печатных машинок в нее входили машинистки и ряд организаций, частных и общественных, которые осуществляли подготовку машинисток. Эта система сложилась эволюционно, ее никто не планировал и не разрабатывал в отличие от самих технических средств, усовер-шенствованием которых занимались целенаправленно.  В конце 1880-х годов наступила эпоха печатания вслепую. Машинистки должны были учиться этому на определенной кла виатуре. Фирмы приобретали машинки QWERTY, потому что большинство машинисток обладало навыками печатания на них. Фирмам было безразлично, какую машинку приобретать, маши нисткам было безразлично, на каких машинках учиться печатать. Но каждое случайное решение в пользу QWERTY повышало веро ятность того, что следующий экономический агент также выберет машинку QWERTY.  Нетрудно отыскать и другие примеры технологических ано малий подобного рода. Упорное существование узкой железнодо рожной колеи, вытеснение системами с переменным током других систем, работающих на токе постоянном, победа бензинового ав томобильного двигателя над паровым и электрическим — все это иллюстрация того факта, что выбранное однажды направление изменений в технологической сфере может привести к преобла данию одного технического решения, даже, если оно оказывается менее эффективным по сравнению с альтернативным решением, которому не удалось закрепиться.  Это явление зависимости от пути развития в сфере технологии объясняется тем, что развитие явления может сопровождаться на растанием связанной исключительно с ним и благоприятствующей ему внешней среды. Именно эта внешняя среда и направляет раз витие явления по определенной траектории [Нестеренко, 1997]. В нашем примере эта среда включала производителей и потребителей печатных машинок, а также машинисток с их навыками печатания вслепую и организации, которые занимались их подготовкой.  Что такое зависимость от траектории развития применительно к экономическим институтам общества? Применительно к обще ству это понятие означает, что общество и экономика воспроизво дят социальные и культурные институты прошлого, постепенно внося в них изменения. В наиболее простом виде эту зависимость от траектории развития можно представить следующим образом. Мы имеем первоначальный набор институтов, который создает, напри мер, отрицательные стимулы к производственной деятельности. В этой институциональной среде создаются организации и группы, которые получают выгоду в рамках действующих правил. Возникает идеология, которая не только оправдывает существующую структу ру общества, но и объясняет слабое функционирование экономики. Результатом будет политика, усиливающая существующие институ ты и организации, а также действующие в этой системе стимулы.  Формы зависимости от предшествующего пути развития  В литературе выделяется несколько форм зависимости от траектории развития. Идею о существовании различных форм данного явления предложили Марк Ро, который говорит о сла бой, средней и сильной степени зависимости от траектории раз вития [Roe, 1996] а также Стэн Либовитц и Стефен Марголис, которые выделили зависимость первой, второй и третьей степени [Liebowitz, Margolis, 1995].  Чтобы понять различие между этими формами зависимости от траектории развития, рассмотрим следующий условный при мер. Мы едем по дороге, на которой много поворотов и думаем о том, что прямая дорога была бы более удобной. Но современ ная дорога зависит от того пути, который был выбран много веков тому назад торговцем мехами, прорубавшем эту дорогу в дремучем лесу, где водились волки. Чтобы избежать встреч с хищниками, он обходил места их обитания. Поскольку он не был хорошим охот ником, то путь получился не прямой, а с множеством поворотов. По этой дороге позже ездили люди, расширяли ее, вдоль дороги стали вырастать селения, возникла промышленность. Дорогу за-асфальтировали, сделав ее пригодной для современного транспор та. Но вот настало время ремонтировать дорогу и возник вопрос, не стоит ли сделать эту дорогу прямой? Но тогда придется сносить дома и закрывать фабрики. Конечно, если бы дорогу строили сей-час, то выбрали бы прямой путь. Но общество уже осуществило инвестиции в эту дорогу и в инфраструктуру, связанную с ней, и вся система будет приспосабливаться к этой дороге: водители бу дут приобретать соответствующие навыки езды, будут разрабаты ваться специальные автомобили, рассчитанные на большое коли чество поворотов и т.д. 

С помощью этого примера мы теперь проиллюстрируем раз личные формы зависимости от траектории развития  Слабая форма или зависимость от пути развития первой степени. Эта форма имеет место тогда, когда один институцио нальный (или технологический) результат был бы не хуже аль тернативного. Каждый хорош по-своему, каждый достаточно эффективен. В прошлом общество осуществило выбор между дву мя институтами, и этот выбор закрепился. Выбранный институт функционирует не хуже, чем альтернативный, от которого отказа лись. Примером зависимости от траектории развития этого вида может служить выбор в пользу правостороннего или левосторон него движения, сделанный в различных странах.  Средняя форма или зависимость от траектории развития второй степени. Зависимость от траектории развития этого типа связана с неэффективностью выбранного пути. Она определяется неспособностью индивидов к совершенному предвидению буду щего, поэтому решения, которые представлялись эффективными ex ante, не всегда могут оказаться эффективными ex post. Если бы мы осуществляли свой выбор сейчас, то выбрали бы другую аль-тернативу, поскольку неэффективность выбора уже очевидна. Но инвестиции в связи с выбранной альтернативой уже осущест влены, и перестраивать систему неэффективно. Мы сожалеем о сделанном в прошлом выборе, но нет никакого экономического смысла в изменении. В нашем абстрактном примере предполо жим, что издержки уничтожения волков были равны выгоде от прямой дороги. Развитие могло пойти по любому пути, но первый торговец, который путешествовал через лес, был плохим охотни ком, поэтому у нас теперь дорога с множеством поворотов. Для этого торговца прямая дорога была более дорогостоящей, но если бы первым прошел хороший охотник, то дорога была бы прямой. Но сейчас издержки выравнивания дороги слишком высоки, и мы лишь сожалеем о том, что было сделано, однако выбор другой аль тернативы сейчас был бы неэффективным.  Можно применить эти абстрактные рассуждения к выбору модели корпоративного управления. Любая из моделей корпо ративного управления имеет свои недостатки и связана с опреде ленными издержками. В американской системе — это агентские издержки, связанные с положением управляющих, слишком ко роткий временной горизонт принятия решений, издержки, свя занные с жесткой вертикальной интеграцией. В германской и японской моделях — это агентские издержки, связанные с финан-совыми институтами, чрезмерные вложения в долгосрочные ин-вестиционные проекты, подавление инновационной активности. Однако переход от одной модели корпоративного управления к другой в каждой из этих стран был бы неэффективным.  3. Сильная форма или зависимость от пути развития третьей степени. Она имеет место тогда, когда ценность новой дороги превышает издержки сноса зданий и строительства новой дороги. Однако мы не строим новую дорогу, потому что кроме невозврат ных издержек есть еще издержки другого рода, которые препят ствуют строительству новой дороги, причем эти издержки созда ются самой старой дорогой и связаны, во-первых, с информаци ей, которой мы располагаем (и нашей идеологией) и, во-вторых, с общественным выбором и трансакционными издержками по литических рынков. Сторонники новой дороги, возможно, не имеют никакого влияния в законодательных органах, а те группы, которые связаны со старой дорогой и которые возникли благодаря этой дороге, возможно, весьма влиятельны, и могут блокировать перемены. В этом случае осуществить перемены помешают транс- акционные издержки политических рынков. Возможно также, что информацию, которая помогла бы обосновать выбор новой доро ги и определить, где должна проходить эта новая дорога, очень трудно оценить, потому что мы ничего не знаем о новой дороге, а когда начинаем над этим задумываться, то наши рассуждения принимают направление, заданное нашими представлениями о «нормальных» дорогах. Имеющиеся в наших головах менталь ные конструкции, заданные нашим движением по определенной траекторииразвития, мешают нам выбрать новый путь. Для чело веческого мышления характерна ограниченность возможностей воображения. Эти пределы определяются опытом и привычным мышлением, которые зависят от той культуры, частью которой является человек. Общество не может эффективно рассуждать о новом пути, потому что у него нет соответствующего словаря, кон цепции и даже веры в то, что другой путь вообще может существо вать. Таким образом, дополнительным источником возможной неэффективности институтов могут быть идеи и идеологические установки, которые определяют те ментальные конструкции, при помощи которых люди обрабатывают информацию, необходимую для принятия решений.  При третьей форме зависимости от траектории развития следование по старому пути ведет к результату, который неэффек тивен, но в этом случае результат можно исправить. Траекторию движения общества в случае зависимости слабой и средней формы нельзя исправить при нашем состоянии знания и тех альтернати вах, которые доступны. Сильная степень зависимости в принци пе предполагает возможность исправить траекторию движения, и она в наибольшей степени и привлекает внимание экономистов.  Выделенные нами два подхода: оптимистический, рассма тривающий конкурентный рынок как механизм естественного отбора, и подход, уделяющий основное внимание неэффектив ным институциональнымструктурам и зависимости от траекто рии развития, приводят к различным рекомендациям в области политики. Сторонники эволюционной теории, указывающие на то, что эволюционные процессы в обществе не ведут с неизбеж ностью к оптимальным результатам, считают желательными не которые ограниченные формы государственного вмешательства в экономическую жизнь с целью исправления траектории, по кото рой движется общество.

45. Институциональные изменения в российской эконо­мке.

Общим местом анализа происходивших последние 10 лет в России преобразований стали представления о них как о радикальном изменении, о ликвидации административно-командной, централизованно планировавшейся экономики, о переходе к рыночной модели или, по крайней мере, о начале такого перехода. Я не буду пытаться рас-

смотреть все его стороны или составляющие и остановлюсь только на институциональных изменениях, произошедших за указанный период.

Если формулировать кратко, суть институционального подхода к экономике заключается в признании того, что богатство (народов, фирм, отдельных граждан) зависит не только (или даже не столько) от тех ресурсов, которыми обладает или располагает соответствующий субъект, сколько от тех правил, по которым он может использовать эти ресурсы. Ведь именно правила вместе с механизмами принуждения к их выполнению и представляют собой, согласно Д. Норту, институты. Как связаны правила и богатство? Экономическая теория (модель общего равновесия), как известно, утверждает, что стоимость максимизируется, когда ресурсы - путем добровольных обменов - способны перераспределяться таким образом, что оказываются там, где могут быть использованы наиболее эффективно. Процессы распределения ресурсов требуют трансакционных издержек (затрат на поиск партнеров, измерение качеств предмета обмена, на ведение переговоров, на мониторинг реализации согласованного контракта, на предотвращение оппортунистического поведения сторон и т.п.), структура и величина которых явным образом и определяется теми правилами, по которым происходит обмен. Следовательно, правила, облегчающие обмен, минимизирующие трансакционные издержки, способствуют максимизации стоимости (богатства), в то время как правила, ему мешающие, не максимизируют стоимость, а лишь перераспределяют ее - обычно в пользу тех или иных индивидов или их групп (так называемых групп специальных интересов).

Проанализировав сложившиеся правила действий индивидов в условиях современного российского капитализма, мы можем попытаться определить, какие из них способствуют, а какие препятствуют свободным и добровольным обменам, т.е. эффективному использованию тех ресурсов, которыми так богата наша страна. Важно подчеркнуть, что эти сложившиеся институты мы будем рассматривать с точки зрения изменений: какие из старых правил ушли, какие новые правила возникли, а также - как они возникли. Дело в том, что в зависимости от источника появления того или иного порядка действий сильно меняются и возможности сознательного влияния на этот порядок, если он по каким-то причинам не удовлетворяет тех или иных экономических агентов.

Какие институты исчезли за прошедшие 10 лет, какие новые правила ведения дел, напротив, вошли в хозяйственный обиход? Представляется, наиболее значимым правилом, которое перестало действовать в российской экономике, является — для значительного числа хозяйствующих субъектов - институт всеобщего принудительного назначения поставщиков ресурсов и покупателей продукции. Разумеется, частично (и притом для многих экономических агентов) он все еще сохраняется, проявляясь в таких феноменах, как регулярно издаваемые губернаторами предписания продавать зерно только определенным элеваторам и т.п. Однако подобные предписания формально антиконституционны, т.е. государственное введение такого рода предписаний в принципе само стало нарушением формальных правил. Все прочие институты, свойственные централизованно планировавшейся экономике, - увы! - продолжают бытовать и сегодня.

Вместе с тем, необходимо подчеркнуть принципиальную важность этой новации которая открыла перед хозяйствующими субъектами возможности использовать доступные им ресурсы наиболее эффективным образом. Причем некоторые из этих субъектов даже воспользовались предоставленной возможностью.

Однако сам по себе отказ от прямого принуждения в сфере производства и торговли оказался недостаточным для того, чтобы вся российская экономика заработала как рыночная система. В стране до сих пор фактически отсутствует развитой рынок такого фактора производства, как земля (хотя неформальные сделки с землей повсеместны, их неформальность сама по себе обусловливает высокие издержки спецификации и защиты правомочий собственности, сужая тем самым возможности оптимального распределения данного ресурса между производителями). Рынок же труда в силу известных ограничений по мобильности работников также функционирует лишь в зачаточной форме (за исключением отдельных крупных городов). Очевидно, фактическое отсутствие указанных рынков как легальных и массовых (нелегальные сделки с землей, как известно, происходят постоянно) приводит к тому, что соответствующие трансакционные издержки велики и препятствуют свободному движению ресурсов с целью повышения эффективности их использования. Именно в неполноте системы рынков современной российской экономики некоторые исследователи усматривают основную причину продолжающегося падения производства [18].

А какие принципиально новые правила хозяйственного поведения возникли за истекшее десятилетие? Обнаружить их не так-то просто. Чаще всего в качестве масштабных институциональных инноваций, осуществленных государством и означающих решительный переход к рынку, называют либерализацию цен и введение частной собственности на производственные активы (средства производства).

Более внимательный анализ первого из названных феноменов показывает, что в данном случае реальное введение данного правила произошло задолго до принятия соответствующего нормативного документа, который только формализовал, разрешил делать без обещания наказания то, что фактически уже несколько лет было нормальной практикой для хозяйствующих субъектов. В качестве элементов такой практики можно назвать бартерные обмены дефицитными товарами и ресурсами, договорные цены, функционирующий черный рынок и т.п.

Что же касается введения частной собственности, то для внесения ясности в этот вопрос нужно вспомнить, что данный феномен представляет собой набор различных частичных правомочий. Фактически все из них, за исключением права беспрепятственной продажи, уже принадлежали менеджменту государственных предприятий.

Приватизация, тем самым, опять-таки явилась не более чем формализацией фактического распределения правомочий собственности, возникшего еще в дореформенные времена. О том, насколько сейчас расходятся формальная и фактическая структуры собственности и контроля, красноречиво говорят ответы на вопросы одного из обследований, проведенного в рамках проекта ИСАРП "Неформальный сектор в российской экономике": на промышленных предприятиях, находящихся в государственной собственности, в 68% случаев контроль принадлежит администрации, в 6% случаев - трудовому коллективу, в 2% случаев - внешнему собственнику, в 6% случаев полного контроля нет ни у кого, и только в 18% случаев - органами власти. Таким образом, обе рассмотренные инновации, успешно введенные - внедренные - государством, на поверку оказываются формализацией практики, сложившейся спонтанно, без использования принудительных усилий государства.

Что же действительно изменилось в институциональной структуре российской экономики за прошедшие 10 лет? Представляется, таких изменений три:

- отказ государства от попыток повсеместного указания хозяйствующим субъектам, что и сколько производить, кому и по какой цене продавать (о чем упоминалось выше);

- резкое снижение уровня и сужение сферы государственной защиты правомочий собственности и принуждения к исполнению контрактов;

- существенная регионализация правил хозяйствования.

Рассмотрим эти изменения подробнее. В рамках первого речь идет именно об отказе от попыток диктовать производителям и продавцам параметры производства и обмена, поскольку в действительности фактическое размывание централизованного планирования началось задолго до перестройки. Оно выражалось в первую очередь в

феномене массовой корректировки планов, т.е. подгонки плановых "заданий" к фактическому объему выпуска. Что же касается установления цен, то формулярный характер определения оптовых цен (себестоимость плюс нормативная прибыль) давал производителям возможность, увеличивая издержки, децентрализованно влиять и на

цены. Разрешение на установление так называемых договорных цен в конце 1980-х годов окончательно размыло централизованное планирование.

Однако поскольку формального отказа от него вплоть до начала рыночных реформ не было, у органов государственного управления экономикой всегда оставалась возможность давления на менеджеров, "не выполняющих план". Кроме того, именно плановые "задания" служили отправной точкой для установления масштабов легального денежного поощрения и менеджеров, и других работников. Вследствие этого объемы фондов стимулирования находились вне какой-либо связи со спросом на производимую продукцию. Тем самым отказ от попыток планировать все и вся заложил легальную основу для рыночного поведения хозяйствующих субъектов, устранил разрыв между их фактическим поведением и формальным запретом на такое поведение.

Если первое из выделенных изменений можно оценивать как позитивное, снимающее некоторые барьеры на путях обменов, т.е. повышающее эффективность использования ресурсов, то второе, напротив, существенно сузило потенциальные границы обменов. Ведь государство, как известно из экономической теории, - это организация, имеющая конкурентные преимущества при осуществлении легального насилия (Норт), а защита прав собственности и контрактов - деятельность, сводящаяся в конечном счете к насилию или его угрозе. Поскольку спецификация правомочий собственности является непременным условием всякого (неаутистического, по Л. фон Мизесу) обмена, неисполнение данной функции государством понуждает исполнять ее прежде всего самому собственнику, который практически неизбежно затрачивает на это большее количество ресурсов, чем если бы он передал ее специализированной организации - государству. По моим оценкам [19], доля сделок, защищаемых без обращения к государству, ныне составляет у нас около 70% всего их количества,

увеличившись по сравнению с дореформенным периодом в 2,5 раза. Интересно отметить, что эмпирические исследования, проведенные в 1997-1998 годах, показали, что в случае нарушения контракта на покупку пострадавшие стороны склонны обращаться к государству в лице Арбитражного суда в 24-25% случаев [20, с. 128]. При этом преобладание частного порядка улаживания хозяйственных конфликтов не следует отождествлять с преобладанием криминального характера такого улаживания. Разумеется, роль частных силовых организаций в выполнении функции улаживания конфликтов существенно возросла за последние 10 лет, но отнюдь не стала ведущей. Это подтверждается многими, в том числе упомянутыми, независимо проведенными эмпирическими исследованиями.

Важнее другое: данный процесс не только сузил границы обменов, но и стал основным барьером на пути превращения сбережений в инвестиции. Надежно, т.е. с издержками, не являющимися запретительно высокими, сегодня можно защитить только активы в их наиболее ликвидной - денежной - форме, а также реальные дорогостоящие активы, имеющие одного владельца. Следовательно, институт распределенного собственника - акционерный капитал, имеющий достаточно качественную законодательную основу, не может реально функционировать. Тем самым значительные сбережения частных лиц либо трансформируются в инвестиции за пределами России, либо хранятся в форме сокровищ, т.е. функционируют непроизводительно.

Третий из отмеченных моментов - регионализация правил хозяйствования, сам по себе негативно сказывающийся на расширении обменов, "отягощен" в российских условиях дополнительной особенностью - персонификацией разрешительно-запретительной практики местных властей. Иными словами, вместо рыночных соглашений в России в

массовом порядке действуют соглашения клановые [21].

Подытоживая сказанное, можно дать следующую общую характеристику совокупности экономических институтов современного российского капитализма: за последние 10 лет в стране сложился и функционирует, т.е. находится в состоянии равновесия, рынок разнотипных институтов обмена. Не более одной пятой обращающихся на нем "товаров" относится к типу белого, цивилизованного рынка (с государственным гарантом правомочий собственности и их изменений), в то время как остальная часть его объема поделена примерно поровну между обменами, относящимися к частным клановым соглашениям (с групповым частным гарантом) и к огосударствленным клановым соглашениям (с государственным гарантом, действующим избирательно, т.е. не на основе закона, а на основе отдельных решений, принимаемых представителями исполнительной власти) [17].

Хозяйствующий субъект, столкнувшийся с необходимостью осуществить ту или иную трансакцию, оказывается перед выбором: в рамках какого из указанных правил ему действовать? Устойчивость сложившегося предложения указанных типов институтов говорит о том, что издержки, которые вынуждены нести субъекты выбора при приобретении прав на использование соответствующих правил, примерно равны:

они не сильно различаются по величине для разных секторов этого рынка, хотя, конечно, и имеют разные структуры. Наличие равновесия на рынке экономических институтов означает, что изменения в пользу преобладания любого из его секторов, прежде всего сектора цивилизованного рынка, не могут произойти спонтанно, самопроизвольно - необходимы источник и причина изменений.

В этой связи может возникнуть следующий вопрос: заключается ли основная причина сложившейся ситуации в том, что мы не можем ввести новые формальные правила, способные изменить сложившиеся, привычные практики хозяйствования, или в том, что мы не можем должным образом формализовать эти привычные неформальные практики? Представляется, что подобная постановка охватывает не все существующие в данной сфере альтернативы. Реальная причина сложившегося неэффективного равновесия заключается в том, что оно выгодно (а значит, эффективно) для тех социальных сил (групп специальных интересов), от чьих позиций зависит как введение новых формальных правил, так и формализация бытующих неформальных практик.

Другими словами, в приведенном вопросе употреблена не та модальность: если слово "можем" заменить на слово "хотим", уточнив при этом, кто именно (какая группа специальных интересов) подразумевается под словом "мы", он становится гораздо более корректным. По крайней мере, допускающим определенный ответ, звучащий примерно так: "мы" не хотим вводить новые правила хозяйствования, которые обеспечили бы возможность ресурсам перераспределиться так, чтобы с их помощью создавалась максимальная стоимость, поскольку "нам" вполне достаточно того, что "мы" получаем при действующих правилах.

Можно долго и бесплодно спорить о том, кто суть упомянутые "мы" - властвующая российская элита в целом, отдельные ее фрагменты, те или иные политические партии, мафия, аполитичные слои населения, не желающие избирать того, "кто знает, как надо", и т.д., и т.п. При всем том трудно избавиться от ощущения, что в основе нежелания тех, кто может изменить действующую институциональную структуру российского капитализма лежит богатство России - обилие на ее территории первичных (природных) ресурсов, доходов от продажи которых (пока) вполне хватает для их нормального существования.

Если эта гипотеза верна, то решительные технологические изменения, происходящие в мировой экономике и обусловливающие долговременную тенденцию к относительному снижению цен на первичные ресурсы, составляют источник для исторического оптимизма в отношении будущего нашей страны: как только доходы от продажи первичных ресурсов перестанут покрывать "их" расходы, "они" неизбежно будут вынуждены менять правила, которые не дают остальным гражданам страны эффективно использовать доступные им ресурсы.