Сокращенная истина

Ученый считает, что сегодня отсутствие фактора уверенности приводит к тому, что «ни в каком плане (научном политическом, этическом, даже религиозном) уже более не представляется воз­можным опираться на свидетельства, все стало условным, а цен­ности относительными» (там же, с. 241). «Более того, под вопро­сом оказалась сама проблема истины. В мире изменчивости и кажимости, в будущем, где возможное преобладает над необходи­мым, ответы исчезают или становятся невнятными. Идея оказыва­ется тем, что не обладает фактами, а лишь интерпретациями, а сама интерпретация истины — лишь своеобразный акт насилия, своего рода злоупотребление. Отсюда и возникло предложение согласиться с признанием существования «сокращенной истины», где разграничение истинного и ложного, истины и вымысла теряет свою четкость (Джанни Ваттимо). Утверждение, что Истина непостижима, что существует лишь переход от одной истины к другой и что люди не порождают ни истинного, ни ложного, а лишь “существующее” (Поль Вейн), уже не кажется более столь провокационной. Как любой предмет современности, истина рас­палась и утратила свою целостность, она рассеялась, и ее движе­ние, с некоторым преувеличением, можно определить как одно блуждание. Твердый порядок, или постулат позволил бы понять истину как единую, но постоянные изменения и беспорядок дела­ют ее неизбежно плюралистичной»(там же).

ХОРА

Франц. chora, греч. хоpa. Термин Ю. Кристевой и Ж. Дерриды. В поэтике Кристевой — особый «семиотический ритм», ото­ждествленный ею с платоновским понятием «хоры» (из диалога «Тимей») — «кругового движения вечного бытия в самом себе, движения, не знающего пространственных перемен и не завися­щего от перемены» (Лосев:1971, с. 673). Фактически Кристева попыталась обозначить «хорой» то, что у Лакана носит название «реального» (психические инстанции), обусловив ее функцио­нирование действием «семиотического», в свою очередь порож­даемого пульсационным, «дерганным», неупорядоченным ритмом энергии либидо. Тот, условно говоря, «слой», который образуется «над» первично разнородными, т. е. гетерогенными по своей при­роде импульсами (Кристева недаром использует выражение «пульсационный бином» — Kristeva:1974, с. 94) и уже претендует на какую-то степень «упорядоченности», поскольку в нем живая энергия либидо начинает застывать, тормозиться в «стазах» и представляет собой «хору» — «неэкспрессивную целостность, конструируемую этими импульсами в некую непостоянную мо­бильность, одновременно подвижную (более точным переводом, очевидно, был бы «волнующуюся» — И. И.) и регламентируе­мую» (там же, с. 23).

Аналогии (непосредственно восходящие к Фрейду) в понима­нии действия либидо, «застывающего в стазах» и у Делеза и Гваттари, и у Кристевой, сразу бросаются в глаза. Специфической особенностью Кристевой было то, что она придала «хоре» под­черкнуто семиотический характер. Исследовательница никогда не скрывала специфичность своего толкования «хоры»: «Если наше заимствование термина «хора» связано с Платоном, следовавшего в данном случае, очевидно, за досократиками, то смысл, вклады­ваемый нами в него, касается формы процесса, который для того, чтобы стать субъектом, преодолевает им же порожденный разрыв (имеется в виду лакановская концепция расщепления личности — И. И.) и на его месте внедряет борьбу импульсов, одновременно и побуждающих субъекта к действию и грозящих ему опасностью.

Именно Ж. Деррида недавно напомнил об этом и интерпре­тировал понятие "хоры" как то, посредством чего Платон несо­мненно хотел предать забвению демокритовский "ритм", онтологизировав его (см. его "Интервью с Ж.-Л. Удебином и Г. Скарпеттой" в кн.: Derrida:1972b, с. 100-101).

В нашем понимании этого термина речь идет, как мы надеемся в дальнейшем показать, о том, чтобы найти ему место — некую диспозицию, — придав ему составляющие его голос и ритмические жесты; чтобы отделить его от платоновской онтоло­гии, столь справедливо раскритикованной Ж. Дерридой.

Голос, который мы заимствовали, состоит не в том, чтобы ло­кализировать хору в каком-либо теле, чьим бы оно ни было, будь даже оно телом его матери, чем оно как раз и является для детской сексуальной онтологии, «вместилищем всего того, что является предметом желания, и в частности патернального пениса» (Klein:1969, с. 210). Мы увидим, как хора развертывается в и через тело матери-женщины, — но в процессе означивания» (Kristeva:1977, с. 57).

Кристева хотела избежать платоновского идеализма и мате­риализовать хору в «эрогенном теле» сначала матери, потом ре­бенка с целью объяснить тот же самый лакановский процесс становления субъекта как процесс его «социализации», понимаемой как его стадиальная трансформация, мутация из сугубо биологиче­ского «реального» к «воображаемому» и, наконец, «символи­ческому». Для Кристевой с самого начала ее деятельности было характерно повышенное внимание к самым начальным фазам этого процесса, что в конце концов привело ее к проблематике «детской сексуальности» и стремлению как можно более тщатель­но детализировать ступени ее возрастных изменений.

Что же такое все-таки «хора»? Это, очевидно, самый поверх­ностный бессознательный уровень деятельности либидо, то «предпороговое состояние» перехода бессознательного в созна­тельное, которое пыталась уловить и зафиксировать Кристева. Тщетно было бы стараться найти у исследовательницы достаточно четкую систематику этого перехода: иррациональное всегда с тру­дом переводится на язык рациональности. Фактически, как это объясняется в «Революции поэтического языка», «хора» у Кри­стевой сливается с гено-текстом, да и с «семиотическим дис-позитивом». Заманчиво было бы, конечно, выстроить стройную иерархию: хора, гено-текст, семиотический диспозитив, фено-текст, — но мы не найдем четких дефиниций — все осталось (и не могло не остаться) на уровне весьма приблизительной и мало к чему обязывающей описательности, позволяющей делать довольно противоречивые выводы.