Риторичность литературного языка

англ. RHETORICAL CHARACTER OF FICTIONAL LANGUAGE. Постмодернистское понимание языка провозглашает риторику основанием для всех семантических интерпретаций; при этом структура языка становится насквозь «тропологической», на первый план в качестве смыслопорождающих выдвигаются внутренние элементы языка, якобы имманентная ему «риторическая форма», освобождающая его от прямой связи с внеязыковой реальностью.

Самый авторитетный представитель американского деконст­руктивизма П. де Ман, как и Деррида, исходит из тезиса о «риторическом характере» литературного языка, что, якобы, в обязательном порядке предопределяет аллегорическую форму лю­бого «беллетризированного повествования». При этом литератур­ному языку придается статус чуть ли не живого, самостоятельного существа. Отсюда и соответствующее описание «жизни текста». По мере того, как текст выражает присущий только ему особый модус написания, он заявляет о необходимости делать это косвен­но, фигуральным способом, зная, что его объяснение будет непра­вильно понято, если будет воспринято буквально. Объясняя свою «риторичность», текст тем самым как бы постулирует необходи­мость своего собственного неправильного прочтения, т. е. он знает и утверждает, что будет понят превратно: «Он рассказывает исто­рию аллегории своего собственного непонимания» (De Мап:1971, с. 136). Он может рассказать эту историю только как вымысел, зная, что вымысел будет принят за факт, а факт за вымысел. Та­кова якобы неизбежно амбивалентная природа литературного языка. Ошибочность как таковая не только принципиально заложена, по де Ману, в критическом методе, но и возводится в сте­пень его достоинства: «Слепота критика — необходимый корре­лят риторической природы литературного языка» (там же. с. 141). Отсюда логическое заключение американского исследователя:

«Поскольку интерпретация не что иное, как возможность ошибки, то, заявляя, что некоторая степень слепоты заложена в специфике всей литературы, мы также утверждаем абсолютную независи­мость интерпретации от текста и текста от интерпретации» (там же).

В результате критику де Ман рассматривает «как способ раз­мышления о парадоксальной эффективности ослепленного виде­ния, которое должно быть исправлено при помощи примеров ин­туитивной проницательности, представляющих это видение» (там же, с. 1 /б).

Символическое психические инстанции симулякр

Франц., анг. simulacre (от лат. simulacrum — образ, подобие). Один из наиболее популярных в последнее время терминов по­стмодернистски ориентированной философской и просто теорети­ческой мысли, введенный в широкий обиход Ж. Бодрийаром. Обычно и создание этого термина приписывают Бодрийару, что не совсем верно — другое дело, что он дал ему наиболее приемле­мое для современного (разумеется, постмодернистского) сознания определение и довольно удачно его применял для характеристики самого широкого круга явлений: от общефилософских проблем современного сознания до политики и литературы. Но при этом сам Бодрийар опирался на уже довольно прочную философскую традицию, сложившуюся во Франции и представленную такими именами как Жорж Батай (собственно, он и ввел в современный обиход актуальное значение этого термина), Пьер Клоссовский и Александр Кожев. Но как и Батай, Бодрийар не был в этой об­ласти первопроходцем, а лишь дал новое истолкование старого термина Лукреция, который попытался перевести словом simulacrum эпикуровский eicon (т. е. отображение, форма, познава­тельный образ). Именно Эпикур и предложил ту классификацию симулякров, которая оказалась наиболее близкой нашей проблема­тике. В качестве критериев истины Эпикур указывает восприятия, понятия и чувства; при этом под восприятиями он понимает как чувственные восприятия, так и образы фантазии. И те и другие способствуют проникновению в нас образов вещей, но одни из них проникают в наши органы чувств, в другие — «в поры нашего тела, и тогда возникают фантастические представления вроде хи­меры, кентавра и т.д.» (История греческой литературы:1960, с. 360). Восприятие для Эпикура всегда истинно, ложь же возни­кает в том случае, если мы прибавляем что-либо от себя в своем суждении к чувственному восприятию. Как настаивал Эпикур, «ложь и ошибка всегда лежат в прибавлениях, делаемых мыслью [к чувственному восприятию] относительно того, что ожидает подтверждения или неопровержения, но что потом не подтвер­ждается» (там же).

Подход Бодрийара заключается в том, что он попытался объ­яснить симулякры как результат процесса симуляции, трактуемой им как «порождение гиперреального» «при помощи моделей ре­ального, не имеющих собственных истоков и реальности» (Baudrillard:1981, с. 10). Под действием симуляции происходит «замена реального знаками реального», в результате симулякр оказывается принципиально несоотносимым с реальностью напря­мую, если вообще соотносимым с чем-либо, кроме других симу­лякров. Собственно в этом и заключается его фундаментальное свойство. Признавая симуляцию бессмысленной, Бодрийар в то же время утверждает, что в этой бессмыслице есть и «очарованная» форма: «соблазн», или «совращение». Совращение проходит три исторические фазы: ритуальную (церемония), эсте­тическую (совращение как стратегия соблазнителя) и политиче­скую. Согласно Бодрийару, совращение присуще всякому. дискурсу и всему миру (Гараджа:1989, с. 45).

Чтобы стать законченным, или, как предпочитает его называть Бодрийар «чистым симулякром», образ проходит ряд последова­тельных стадий:

«он является отражением базовой реальности;

он маскирует и искажает базовую реальность;

он маскирует отсутствие базовой реальности;

он не имеет никакого отношения к какой-либо либо реальности:

он является своим собственным чистым симулякром» (там же, с. 17).

В. результате возникает особый мир, мир моделей и симу­лякров, никак не соотносимых с реальностью, но воспринимаемых гораздо реальнее, чем сама реальность, — этот мир, который основывается лишь только на самом себе, Бодрийар и называет гиперреальностью.^2y

Всем этим процессом правит симуляция, которая выдает отсут­ствие за присутствие и смешивает всякое различие между реальным и воображаемым. При этом симуляция обладает силой соблазна или совращения. Это «совращение, — отмечает иссле­дователь Бодрийара А. Гараджа, — проходит три исторические фазы: ритуальную (церемония), эстетическую (совращение как стратегия соблазнителя) и политическую. Согласно Бодрийару, совращение присуще всякому дискурсу» (Гараджа: 1991, с. 45).

Современность для Бодрийара — это эра тотальной симуля­ции, и он всюду обнаруживает симуляционный характер всех со­временных социальных и культурных феноменов: власть лишь си­мулирует власть, при этом столь же симулятивно и сопротивление ей; что же касается информации, то она не производит никакого смысла, а лишь «разыгрывает» его, поскольку подменяет комму­никацию симуляцией общения, что и порождает специфику миро­ощущения современного массмедиированного состояния общества и общественного сознания. В результате, по мнению Бодрийара, люди имеют дело не с реальностью, а с гиперреальностью^2y, вос­принимаемой гораздо реальнее, чем сама реальность.