8. Человек из народа в изображении и. Шмелева (повесть «Человек из ресторана»)

Доп.инфа: Существенные тенденции развития реалистической литературы общедемократического направления выразились в твор­честве Ивана Сергеевича Шмелева (1873–1950). Был участником "Знания".

Герои Шмелева –«маленькие люди» из «городских углов», кото­рые в годы революции увидели неясную надежду на будущее, или «задумавшиеся» под влиянием революционных событий люди средних слоев городского населения. В рассказах чувствуется влияние приемов психологического реализма Толстого и мотивов горьковского творчества.

Сюжеты и ситуации произведений Шмелева характерны и для других писателей «знаниевского» круга –С. Гусева-Оренбургского, С. Найденова, С. Юшкевича, А. Куприна. Конфликт человека с окружающей средой решается в творчестве этих писателей в двух планах – либо растворяется в абстрактном авторском сострадании «маленькому человеку» и превращается в конфликт «общечеловеческий», либо разрешается в гражданских традициях русской демократической лите­ратуры 60–70-х годов. У Шмелева как бы синтезируются оба эти варианта. Он с гневом пишет о виновниках бесправия и нищеты трудового человека, о социальных контрастах русской действительно­сти, но путей реального «облегчения жизни» не видит. Человек у Шмелева всегда одинок.

Наиболее художественно зрелыми произведениями Шмелева были рассказ «Гражданин Уклейкин» и повесть «Человек из ресторана». В них отчетливо выразилось то новое, что несла в традиционную тему «маленького человека» литература реализма XX столетия.

В «Гражда­нине Уклейкине» Шмелев хотел изобразить, по его собственным словам, «заплеванную и разгульную жизнь, сбитую с толку и неумело протестующую». Уклейкин – из тех «беспокойных людей», котореы ищут справедливости. В этом смысле герой Шмелева традиционен. Но в его протесте отразилось «новое русское, юное недовольство жизнью», пробужденное револю­цией. Искания героя Шмелева носят уже не только нравственный, но и социальный характер. В нем зреет гражданское чувство. Однако «жизнь не открылась» ни Уклейкину, ни другим героям Шмелева. Надежда Уклейкина обрести гражданские права оказалась иллюзорной. Герой мечтает о будущем, но мечта эта не находит опоры в жизни. Не видит ее и сам автор.

Если в России Шмелев снискал себе славу «художника обездолен­ных», то в литературе русской эмиграции –художника старой России и «бытописателя русского благочестия». В эмиграции Шмелев печатался много; выпускал одну за другой книги рассказов, воспоминаний, романы. Тематически одна группа произведений Шмелева–это книги о дореволюционной России, другая – о «русском человеке в эмиграции». Вся критика обращала внимание на истиннонародный язык шмелевских очерков, который можно сопоставить только с языком Лескова.

Проза Шмелева вобрала в себя многие традиции русской литературы – и Чехова, и Лескова, и русской житийной литературы. Из этого синтеза и выработалась особая «шмелевская» стилевая система, в которой нашли место и добродушный юмор, и задушевная мягкость, и явное следование фольклорной традиции.

Ответ: Повесть «Человек из ресторана» была написана под влиянием настроений революции (1911). Написана в характерной для Шмелева форме сказа от лица пожилого официанта (Человек мирный и выдержанный при моем темпераменте-тридцать восемь лет, можно так сказать, в соку кипел"). Герой повести - официант Скороходов, как и Уклейкин, мечтает о справедливости. Но и его мечта парализуется расплывчатостью представлений о социальной правде. Пережив духов­ный кризис после потери близких, Скороходов находит нравственную опору в моральном учении Л. Толстого. Сильной стороной повести является социальное обличение хищничества, лицемерия, лакейства, свидетелем которых становится старый официант. Но критическая сила ее ослабляется иллюзорностью нравственного вывода героя. «Гражда­нин Уклейкин» и «Человек из ресторана» – вершины дореволюцион­ного творчества Шмелева.

Шмелев жадно следил за общественным подъемом в стране, видя в нем единственный выход для облегчения участи миллионов. И такой же очистительной силой становится революционный подъем для его героев. Он поднимает забитых и униженных, будит человечность в тупых и самодовольных, он предвещает гибель старому укладу. Но рабочих – борцов с самодержавием, солдат революции – Шмелев знал плохо. Он увидел их и показал в отрыве от среды, вне "дела", запечатлев тип революционера без "типических обстоятельств". В "Человеке из ресторана" это сын официанта Скороходова иколай и его друзья.

Главным, новаторским в повести "Человек из ресторана" было то, что Шмелев сумел полностью перевоплотиться в своего героя, увидеть мир глазами другого человека. "Хотелось,– писал Шмелев Горькому, раскрывая замысел повести,– выявить слугу человеческого, который по своей специфической деятельности как бы в фокусе представляет всю массу слуг на разных путях жизни". Действующие лица повести образуют единую социальную пирамиду, основание которой занимает Скороходов с ресторанной прислугой. Ближе к вершине лакейство совершается уже "не за полтинник, а из высших соображений": так, важный господин в орденах кидается под стол, чтобы раньше официанта поднять оброненный министром платок. И чем ближе к вершине этой пирамиды, тем низменнее причины лакейства.

Мудрой горечью напитана исповедь Скороходова, старого, на исходе сил труженика, обесчещенного отца, изгоя, потерявшего жену и сына. Хотя "порядочное общество" лишило его даже имени, оставив безликое "человек!", он внутренне неизмеримо выше и порядочнее тех, кому прислуживает. Это благородная, чистая душа среди богатых лакеев, воплощенная порядочность в мире суетного стяжательства. Он видит посетителей насквозь и резко осуждает их хищничество и лицемерие. "Знаю я им цену настоящую, знаю-с,– говорит Скороходов,– как они там ни разговаривай по-французски и о разных предметах. Одна так-то все про то, как в подвалах обитают, и жалилась, что надо прекратить, а сама-то рябчика-то в белом вине так и лущит, так это ножичком-то по рябчику, как на скрипочке играет. Соловьями поют в теплом месте и перед зеркалами, и очень им обидно, что подвалы там и всякие заразы... Уж лучше бы ругались. По крайности сразу видать, что ты из себя представляешь. А нет... знают тоже, как подать, чтобы с пылью". Скороходов и в своем социальном протесте остается "средним человеком", обывателем, предел мечтаний которого – собственный домик с душистым горошком, подсолнухами и породистыми курами-лангожанами. Его недоверие к господам – недоверие простолюдина, в котором ощущается и неприязнь к образованным людям "вообще".

Образ Скороходова показан в ней с замечательной художественной силой. Повествование о своей несчастной жизни старого официанта, в чьем языке сплетаются "образованные" выражения ("не мог я томления одолеть"), канцелярские штампы ("произвожу операцию"), поговорки ("захотел от собаки кулебяки"), жаргонные словечки ("елозить", "жигуляст", "испрокудился", "кокнуть", "оттябель"),– имеет точную целевую направленность. Сквозь скороходовский слог просвечивают особенности речи других персонажей: чистый язык революционера Колюшки, архаично-книжный и одновременно парикмахерски-"интеллигентный" Кирилла Саверьяныча, хамски-купеческий – миллионера Карасева, исковерканный акцентом – дирижера Капулади и т. д. Происходит как бы наложение речи Скороходова на речь остальных персонажей. Однако, восхищаясь мастерством Шмелева-художника, критика одновременно отмечала некоторую тяжеловесность самого приема: "На протяжении 187 страниц человек из ресторана говорит на специфическом полупрофессиональном жаргоне".

Кр.содержание: (посвящена Ольше Шмелевой) По прошествии времени Яков Софроныч понял: все началось с самоубийства Кривого, их жильца. Перед тем он рассорился со Скороходовым и обещал донести, что Колюшка с Кириллом Северьянычем про политику спорят. Он же, Кривой, в сыскном отделении служит. А удавился-то он оттого, что выгнали его отовсюду и жить ему стало не на что. Как раз после этого Колюшкин директор вызвал к себе Якова Софроныча, и Наташа с офицером встречаться стала, и квартиру сменить пришлось, и новые жильцы появились, от которых Колина жизнь пошла прахом.

В училище требовали, чтобы сын (он и вправду резок, даже с отцом) извинился перед преподавателем. Только Колюшка стоял на своем: тот первым унизил его и с первого класса издевался, оборвышем звал и не Скороходовым, а Скомороховым. Одним словом, исключили за полгода до окончания. На беду, еще подружился с жильцами. Бедные, молодые, живут как муж с женой, а не венчаны. Вдруг исчезли. Явилась полиция, сделали обыск и Колю забрали — до выяснения обстоятельств забрали, — а потом выслали.

Не радовала и Наталья. Зачастила на каток, стала еще более дерзкой, приходила поздно. Черепахин, влюбленный в нее жилец, предупредил, что за ней ухаживает офицер. Дома стоял крик и рекой лились оскорбления. Дочь заговорила о самостоятельной жизни. Вот скоро выпускные экзамены, и она будет жить отдельно. Ее берут в приличный универмаг кассиршей на сорок рублей. Так и произошло. Только жила она теперь, невенчанная, с человеком, обещавшим жениться, но лишь когда умрет его бабушка, завещавшая миллион. Конечно, не женился, требовал избавиться от беременности, совершил растрату и подсылал Наташу просить денег у отца. А тут как раз директор г-н Штосе оповестил об увольнении Скороходова. В ресторане им очень довольны, и работает он уже двадцать лет, все умеет и знает до тонкости, но... арест сына, а у них правило... Вынуждены уволить. Тем более сын-то к этому времени бежал из ссылки. Это была правда. Яков Софроныч уже виделся с Колюшкой. Был — не как раньше, а ласков и добр с ним. Мамаше передал письмо и снова скрылся.

Луша, как прочитала весточку от сына, плакать начала, а потом за сердце схватилась и умерла. Остался Яков Софроныч один. Тут, правда, Наталья, не послушав сожителя, дочку Юленьку родила и отдала отцу. Он уже работал приходящим официантом, тоскуя по белым залам, зеркалам и солидной публике.

Конечно, на прежнем месте бывали обиды, предостаточно было безобразий и несправедливостей, было, однако, и своего рода искусство, доведенное до совершенства, и Яков Софроныч этим искусством владел вполне. Пришлось научиться держать язык за зубами. Почтенные отцы семейств просаживали здесь с девицами тысячи; уважаемые старцы приводили в кабинет пятнадцатилетних; тайком подрабатывали мужние жены из хороших фамилий. Самое страшное воспоминание оставили кабинеты, обитые плюшем. Можно сколько угодно кричать и звать на помощь — никто не услышит. Прав все же был Колюшка. Какое в нашем деле благородство жизни?! На что уж Карп, приставленный к этим комнатам человек, — так и тот раз не вытерпел и постучал в дверь: так одна кричала и билась.

А то вот еще играл при ресторане дамский оркестр, состоявший из строгих барышень, окончивших консерваторию. Была там красавица, тоненькая и легкая, как девочка, и глаза — большие и печальные. И вот стал заглядываться на нее коммерции советник Карасев, чье состояние невозможно было прожить, потому что каждую минуту оно прибывало на пять рублей. Посидит он в ресторане три часа — вот и тысяча. Но барышня даже не глядит, и букет из роз в сотни рублей не приняла, и на шикарный ужин, заказанный для всего оркестра Карасевым, не осталась. Якову Софронычу на утро наряжено было отнести букет ей на квартиру. Букет приняла старушка. Потом вышла сама тоненькая и захлопнула дверь: «Ответа не будет». Много времени прошло, но в ресторане все-таки сыграли свадьбу господина Карасева. Тоненькая от него с другим миллионером за границу укатила из-за того, что господин Карасев все от брака с ней отказывался. Так нагнал он их на экстренном поезде и силой привез. Колю все-таки нашли и арестовали. В письме писал: «Прощайте, папаша, и простите за все, что причинил». Но перед самым судом двенадцать арестантов убежали, и Коля с ними, а спасся чудом. Спасался от погони и оказался в тупике. Бросился в лавочку: «Спасите и не выдавайте». Старик лавочник отвел его в подвал. Яков Софроныч ездил к этому человеку. Благодарил, но тот в ответ только и сказал, что без Господа не проживешь, а верно сказал, будто глаза ему на мир открыл.

Через месяц пришел неизвестный и передал, что Колюшка в безопасности. После этого стало все понемножку налаживаться. Лето Яков Софроныч проработал в летнем саду, управлял кухней и буфетом у Игнатия Елисеича, из того же ресторана, где он когда-то работал. Тот очень был доволен и пообещал похлопотать. А тут еще профсоюз (с ним директору пришлось теперь считаться) потребовал восстановить незаконно уволенного.

И вот Яков Софроныч снова в том же ресторане за привычным делом. Только детей нет рядом.