Е.А. Климов, О.Г. Носкова

История психологии труда в России

Учебное пособие

М.: Изд-во Моск. ун-та, 1992. – 221 с.

В пособии рассматривается система психологических представлений о труде и трудящемся, реконструированная на основе памятников материальной и духовной культуры нашего народа в разные периоды его истории (Древняя Русь и средневековье, XVII, XVIII, XIX вв., начало XX в.).

Материал впервые освещается с историко-психологических позиций и существенно дополняет и отчасти меняет сложившиеся взгляды на возникновение и развитие отечественной и советской психологии труда и смежных отраслей психологии.

Предназначено для студентов психологических отделений и факультетов университетов, индустриально-педагогических факультетов вузов и для всех специалистов, интересующихся проблемами человеческих факторов труда и производства.

Введение

...Противу мнения и чаяния многих толь довольно предки на­ши оставили на память, что, применяясь к летописателям дру­гих народов, на своих жаловаться не найдем причины. Немало свидетельств, что в России толь великой тьмы невежества не было, какую представляют многие внешние писатели.

М. В. Ломоносов

Полагаем, что наука, как область истинного знания, не имеет национальной принадлежности, хотя и имеет соответ­ствующее происхождение. В конечном счете, истина не может быть русской, татарской и так далее, в этом же роде. Авторам хотелось бы в будущем видеть историю психологии труда, построенную на основе интеграции материалов, добытых в культурах самых разных народов. Но пока что соответствую­щие вопросы мало разработаны, и далее мы в порядке неиз­бежного ограничения чаще всего опираемся на материалы, имеющие славянское, русское происхождение.

Представим себе, что наши далекие потомки будут ана­лизировать вещественные памятники нашего времени и, в частности, заметят, что кабина большого трактора подрессо­рена, снабжена виброфильтрами, установкой искусственного климата. Вполне естественно, что на основании этих вещей они реконструируют психологические, эргономические идеи, которые были свойственны их создателям, включая заботу о комфортных условиях труда водителя, о средствах, снижаю­щих утомление, повышающих производительность труда. Но если мы в свою очередь анализируем вещественные памятни­ки труда наших предков, включая и далеких, то мы тоже не должны приписывать появление «умных» вещей случайным обстоятельствам, но видеть в них реализацию здравых душеведческих идей. Если далекие предки могли придумать и сде­лать колесо, то не откажем им в способности придумать адек­ватные и полезные психологические модели.

Здесь необходимо признать существование следующей за­висимости. Представим себе некоторую шкалу или параметр: «психологическая идея - внедрение (овеществление идеи), и чем в большей степени рассматриваемый исторический мате­риал характеризуется признаками правого полюса указанного параметра, тем в большей мере требуется именно рекон­струкция самой идеи. В самом деле человек дописьменной эпохи был, так сказать, «принципиальным внедренцем» - он не мог стремиться делать трактаты, но делал полезные вещественные или функциональные (например, социально-ор­ганизационные) продукты со следующими эффектами: ска­жем, удачно организованную охоту на опасного зверя, погоню за ним или соблюдал порядок хранения собранных плодов и пр. Иначе говоря, что касается дописьменной эпохи суще­ствования человека, то здесь мы можем располагать только именно памятниками, свидетельствами о внедрениях душеведческих идей. В эпоху письменности с ее речевыми сред­ствами фиксации идей создаются возможности сравнительно легко отслеживать собственно их «драму», но зато возникает риск двоякого рода: а) погружения в мир нежизнеспособных схоластических домыслов и б) ухода, отвлечения исследова­тельского внимания от массива овеществленных идей, от то­го, что К. Маркс называл «раскрытой книгой человеческих сущностных сил», «чувственно предлежащей перед нами че­ловеческой психологией» [1. С. 628-629].

Психология труда дописьменного периода не была, разу­меется, «немой». Но речевой этап фиксации психологических идей этого периода - этап устной и, возможно, внутренней речи - канул в вечность, отразившись лишь в явлениях фольклора, мифах, речевых формулах по поводу типичных жизненных ситуаций, ритуалов, обычаев.

Итак, задачи истории психологии труда сводятся к ре­конструкции психологического знания о труде и трудящемся (включая и группу как «совокупный» субъект труда) на ос­новании всего доступного комплекса исторических свиде­тельств - как вербальных так и невербальных. Мы примем в качестве предмета истории психологии труда историю преж­де всего внедренных идей, связанных с овладением челове­ком (и человечеством) своей психикой в труде, ее фактами и закономерностями.

Следует признать, что историки, палеоантропологи, фило­логи, искусствоведы и другие специалисты, обращаясь к ана­лизу тех или иных процессов и результатов деятельности че­ловека в прошлом, фактически очень часто реконструируют явления сознания, психики человека. И специалисту-психоло­гу здесь нередко остается, реализуя свои задачи, сделать только еще один шаг - сличить реконструированные факты и зависимости с категориальным строем современной психо­логии, дать интерпретации им в рамках собственно психоло­гических понятийных схем, включить добытое другими в кон­цептуальный строй истории психологии труда. При этом воз­можна и реинтерпретация ранее известных фактов - новое слово по поводу старого материала. Так, мы полагаем, что многие исследователи сознания первобытного человека не­сколько акцентированно приписывают ему собственные моти­вы, намерения, в частности, намерение «объяснить» мир. По­лагаем, что первобытный человек мог быть не менее озабочен вопросами фиксации, сохранения частного успешного и по­лезного опыта, и многие магические действия, ритуалы несли не предрелигиозную функцию, а функцию фиксации дости­жений. В самом деле, зачем (и это при бедности позитивного знания) первобытному человеку культивировать мистические, далекие от истины объяснения реального мира? Человек пер­вобытной эпохи, как и современный человек, нуждается во внутренних средствах удержания в сознании важных, добы­тых опытом истин. Миф, например, это своеобразная общая технологическая карта; представления о добрых или злых духах - детальная разработка этой карты, указывающая на необходимость, в частности, состояния бдительности, на ос­торожность, на необходимые защитные действия или дей­ствия эмоционально окрашенные, чтобы дольше не забыть что-то или дольше сохранить нужное состояние души. Пред­ставления древних славян об упырях, берегинях, божествах [72] - все это, за неимением лучшего, достаточно удобные модели в голове, обеспечивающие саморегуляцию, регуляцию поведения, взаимопонимания и согласованный совместный труд. Современные математики сколько угодно пользуются представлениями о памяти электронной вычислительной ма­шины как о некоем шкафе с ячейками, расположенными в определенном порядке. Все понимают, что никакого «шкафа» и «ячеек» нет, но это мифологическое по своей гносеологичес­кой сути представление позволяет правильно обращаться с памятью ЭВМ; оно полезно и поэтому живет в профессиональ­ной практике. И таких психотехнических средств можно встретить много в любой современной профессии. Будем ис­ходить из предпосылки, что «социум не терпит пустоты зна­ний»: если какие-то представления, мысленные модели жи­вут и передаются из поколения в поколение, значит, они по­лезны (а то, что эти модели, представления могут быть кем-то использованы злонамеренно, характеризует не их сами по себе, а уровень общественных отношений).