4. Особенности аграрных элит

Деградация региональной элиты в ряде регионов проявляется и в изменении ее качественного состава и источников пополнения: если в годы правления Брежнева в высшем эшелоне элиты республик РСФСР (как и в центральной) преобладали люди с техническим образованием и городским менталитетом, говорящие по-русски без акцента, а при Горбачеве элита пополнилась выпускниками гуманитарных факультетов, то ныне в республиках господствуют лица с сельскохозяйственным образованием и сельским менталитетом. Именно более быстрой, чем в центре, перегруппировкой местной элиты и ее клановой сплоченностью вызвана слабость народного движения. Выходцы из села с его авторитарными традициями быстро выдернули с корнем зачатки взаимной независимости ветвей и уровней власти, укротили лавину гласности, приструнили ректоров вузов и директоров предприятий.

Аграриями по происхождению являются большинство членов элит хлеборобных регионов (Краснодарского и Ставропольского, а также ряда областей и большинства национальных регионов, где развито скотоводство и/или произошла рурализация правящей элиты). Аграрно-промышленными можно назвать 16 областей (кроме 2 вышеуказанных, Белгородскую, Брянскую, Вологодскую, Воронежскую, Курганскую, Курскую, Липецкую, Орловскую, Пензенскую, Псковскую, Рязанскую, Смоленскую, Тамбовскую, Тюменскую), Алтайский край, республики Адыгею, Алтай, Башкортостан, Бурятию, Калмыкию, Мари-Эл, Мордовию, Чувашию, республики Кавказа (без С.Осетии), ряд АО. Аграрно-маргинальная элита встречается и в урбанизированных регионах. Аграрность сознания таких элит отнюдь не противоположна технократичности по своей методологической основе, она не является гуманитаристской (антипозитивистской). Дело в другом.

Аграрность черт этих элит порождена особенностями доиндустриального общества, породившего почти всю элиту в таких регионах и сказывающегося на маргиналах. Наиболее интересно взаимодействие аграрной элиты и городского населения. В советский период сельская неономенклатура в силу плохого владения русским языком имела мало шансов на занятие высших постов. В 1990-2010 гг. способы и источники пополнения и ротации правящей элиты изменились: аульная постноменклатура РТ совершила исторический реванш, вытеснив из власти городскую неономенклатуру, «назначив» ее бизнес-элитой или выдавив из республики. Первая волна рурализации и этнизации правящей элиты закончилась снятием с постов за фронду М.Шаймиеву всех «силовиков» и назначением агрономенклатуры главами администрации на волне суверенитета начала 1990-х гг. Вторая волна инициирована нарушающим принципы равенства избирателей и разделения властей законом о выборах, по которому эти главы и их заместители стали большинством Госсовета РТ в 1995 г. Третья волна в 1998 г. стала расплатой за 2-ю фронду остатков городского чиновничества (ок.50 депутатов Госсовета) клану Р.Минниханова. Неуважение к горожанам прорывается и в градостроительной политике правящей элиты, мстительно и методично уничтожающей Город как систему.

Важно понять причины, по которым выходцы из села и лица с аграрным образованием преобладают в правящей элите республик, т.е. почему они столь политизированы, хотя и по-своему – они не идеологичны, а властолюбивы.

1) Этнокультура имеет основным источником и потребителем именно село и экс-сельчан. Поэтому для ее возрождения гуманитарная интеллигенция считает необходимым получить властный ресурс. Она сама, как отмечает Т.Исламшина, формировалась из сельчан, несмотря на городской характер профессиональной этнокультуры. В силу этого гуманитарии в республиках с конца 1980-х гг. начали поход во власть, но были допущены в состав не кокуса элиты, а лишь политического актива.

2) При сталинизме для сельчан важнейшим массовидным способом выхода из колхозного статуса было вхождение в состав управленцев. Ведущую часть элиты республик составляют не просто аграрии, а агротехнари, т.е. выпускники механизаторских факультетов сельхозинститутов. А.Кустарев обосновывает эту тенденцию как общую для сельчан любых регионов, ибо диплом открывал путь к карьере, давал свободу передвижения. Но в городе продвижение экс-сельчан лимитировалось как уровнем их подготовки, так и спецификой «гезельшафта», с трудом воспринимаемой маргиналами, в силу чего у последних оставались в основном связанные с селом каналы социального лифта.

3) Агротехническое образование было единственным каналом модернизации этнического сообщества при опоре на этноязык. Во власть через агротехническое образование шли те, кто, обладая склонностью к технике и стремлением к социополитической эмансипации, не желали порывать с этнокультурой.

4) Предпочтение элитой выпускников сельхозинститутов объясняется тем, что они были лояльными власти этноязычными вузами, а не базой этнической мобилизации, в них не формировались подпольные национальные кружки.

5) Причиной рурализации правящих элит стали особенности политической психологии сельчан. Лишь теперь сельхоз- и ветинститут стали чуть ли не единственной кузницей кадров правящей элиты, более престижной для постноменклатуры, нежели классический Университет. По М.Фарукшину, лишь 13,7% членов правящей элиты РТ вышли из крупных городов, 43,6% закончили сельхоз- и ветинституты и лишь 12,8% - университеты, выходцев из села в ней 74,7%, а с учеными степенями – 8,7%. Шаймиев посчитал более сервильных сельских чиновников подходящим инструментом для формирования автократии. Сходные тренды выражены и в иных республиках: экс-сельчане в РБ составляют ок.70% ее правящей элиты, св.60% ее писателей [12]. В целом выходцы из села составляют 56,5% лидеров всех регионов, а вместе с родившимися не в крупных городах – почти 70%.

По названным причинам в аграрных элитах сохранилась группа черт психологии аграрного общества, раскрытые в Главе про менталитет. Спроецируем их на элиты:

1) Личная мотивация: приверженность села общинным обязанностям аграрные элиты привнесли в жизнь города: переехав, они утратили черты мудрого сельского менталитета (сострадание, эмоциональную восприимчивость), так и не усвоив глубокой культуры города (индивидуализма вместо чиновничьего эгоизма). Так, в Конституцию РТ включено множество обязанностей человека перед властями. Советники Президента РТ отрицают приоритет прав человека. Аграрные элиты неспособны перейти и к опоре на экономические методы, предпринимательство, личный успех, ибо в колхозах отсутствие риска разориться заменялось равенством в бедности. Авторитаризм же режимов прикрывается имитацией «коллективного руководства».

2) Социальный контроль: поскольку сельская общность основана на неписаных обычаях, то, придя у власти, сельчане опираются не на законы, а на номенклатурные обычаи, личные договоренности. Более того, правящие кланы предстают в виде клики, ибо, например, М.Шаймиев утверждал, что «Стремление реализовать свои неотъемлемые права порой сопровождается вынужденным нарушением ряда существующих законов» [9, С.6], и до 2000 г. правящие кланы республик не считали зазорным нарушение законов РФ и международных норм. На вопрос о том, что особый статус РТ нарушает Конституцию РФ, О.Морозов отвечал: «Считаю, что хорошее самочувствие республики гораздо важнее слепого поклонения каждой букве Основного Закона». Теперь они утверждают противоположное в «Единой России», хотя правовой нигилизм не исчезает. М.Афанасьев характеризует этот нигилизм, борьбу региональных олигархий за «между собой равноправие» во взаимоотношениях с центром как типичную советскую очередь, в которой все пекутся о порядке и каждый норовит пролезть без очереди. Однако элита РТ явно лидировала в игнорировании законов РФ. Сейчас и Фонд ИНДЕМ признает ее особую подверженность коррупции. Вместо экономических и правовых санкций правители РТ предпочитают использовать административное давление («позвоночное» право, окрики), не гнушаются и ветхозаветными обычаями отмщения «око за око» вместо правового возмездия. М.Фарукшин, характеризуя правящую элиту РТ, подчеркивает, что «элемент мести характерен для татарского сельского менталитета».

3) Разделение труда: ограниченность специализации на селе делает аграрные элиты либо самоуверенными, либо вынужденными дилетантами и самоучками, тормозя развитие. Их некомпетентность порождена и быстрым продвижением, опережающим накопление знаний и опыта.

4) Культурные ценности: поскольку на селе нет диверсифицированной светской культуры, это является одной из причин предпочтения аграрными элитами отнюдь не «высоких» видов науки и искусства, когда в дни российских катастроф (переворотов или терактов) на местном ТВ транслируются не «Лебединое озеро», а веселые пляски и песни. Незнание языков, мировой культуры и международного опыта ведут и к неприятию идейно-политической и экономической свободы. Сохраняются склонность маргиналов к сезонной работе, их ностальгия по самодеятельным уровням искусства, стремление упрощать действительность, непонимание значения глубокой теории, методологии, академической науки, университетского образования, сложных видов искусства (классической музыки, балета, оперы, архитектуры, нереалистических направлений в живописи и литературе).

5) Превалирование в деревне в качестве основных социальных институтов семьи, соседей и самого села вместо крупных ассоциаций (деловых, общественных, политических) позволяет элите игнорировать значимость независимых от нее фирм, партий, групп интересов, подминать институты гражданского общества. Использование реликтов расширенной семьи маргиналами «повязывает» правящий клан непотистско-трайбалистской сетью. Так, Шаймиев открыто заявляет: «У меня племянник работает в «Татэнерго», возглавляет… Почему он должен страдать только из-за того, что это мой племянник? Есть еще один, его брат… – главой администрации работает… они заслуживают этого… Ну, младший сын, конечно, в бизнесе и вообще продвинутый парень по натуре оказался. …Ну, талантливый, что я могу сказать… Вот о главах администраций еще говорят: на таких машинах ездят, коттеджи есть у них.… Я же не могу послать туда менее способного человека, который не может себе даже дом построить». Элита прямо ссылается на особое доверие к землякам как на фактор карьерного продвижения.

Дополним эти характеристики иными чертами аульной элиты:

1. Круговорот и застойность природных процессов формируют как метафизический материализм, так и консерватизм и ретроградность в сознании не только крестьян, но и аграрной элиты. Тотальная зависимость от власти Города порождает у сельских начальников чрезмерную лабильность, абсолютный прагматизм и нравственно-политический релятивизм, отсутствие приверженности каким-либо идеалам, умело проведенная роль "неприсоединившегося". Используя крестьянскую хитрость, эти элиты начали игру на противоречиях в руководстве страны. Шаги к сепаратизму они делали в период ослабления центральной власти, беря назад ходы по мере ее консолидации.

2. Особое уважение к старшим по возрасту благоприятствует геронтократии, когда в республиках разрешено пожизненное правление, даже в официальных изданиях президента РТ Шаймиева называли «бабай», а для восхождения в правящей элите важен в первую очередь возраст рекрута и его стаж номенклатурной работы.

3. Патриархальное, моногамное и антисексуальное отношение к браку, распределению власти в семье формирует, согласно Франкфуртской школе, «авторитарную личность» с ее патриархальностью и автократичностью. Личный операциональный опыт способен сказаться на политическом поведении отдельных элит, причем омоложение не всегда ведет к либерализации. Например, Шаймиев вынужден был пройти через период господства «лис» в политике до 1995 г., а Минниханов вошел в политику в период правления «львов». Лисы умеют согласовывать интересы, лавировать между вышестоящим начальством и народом, способны на более или менее равноправное сотрудничество с оппозициями, причем двусторонними, горизонтальный диалог, взаимное обсуждение проблем. А львы, подчиняясь вышестоящему начальству и умело отчитываясь перед ним раз в год, в своем регионе видят лишь послушно склоненные одинаковые затылки подчиненных и способны только диктовать. Есть время, требующее лис, есть время, нуждающееся во львах. Так, лев Хрущев жил в эпоху, когда нужны были лисы, и потому не смог проскочить точку возврата, необратимости преобразований: его просто сняли. Лиса Горбачев, привыкший к более или менее равноправному диалогу в Политбюро, был способен к компромиссу, что долго успокаивало обе крайние стороны в политической борьбе, особенно его собственную среду номенклатуры. Это позволило ему сформировать, пусть и небольшую, армию перестройки, и проскочить «точку Хрущева», возврата к застою. На его месте лев Ельцин с его неуклюжими телодвижениями был бы снят, как Хрущев или как он сам был убран с поста московского руководителя. Однако путч ГКЧП потребовал льва – и невозможно представить Горбачева верхом на танке. Там нужен был Ельцин – «этот новый большевик вновь залез на броневик». Позже Ельцин стал неадекватен задаче развития демократии, не способен к диалогу с оппозицией, и вся демократия закончилась расстрелом парламента, запретом ряда партий и газет. Точно также «старый лис» Шаймиев окунулся в политику перестройки, когда ему приходилось использовать противоречия между союзной и российской властью в 1990-1991 гг., между законодательной и исполнительной ветвями российской власти в 1992-1993 гг., лавировать между национальным и демократическим движениями в Татарстане в 1991-1994 гг. С 1995 г. Шаймиев, победив всех и почувствовав перемену климата в стране, стал по номенклатурной традиции львом и просто убрал любую оппозицию из парламента республики, правя с тех пор самодержавно и авторитарно. Другое дело – Минниханов, сформировавшийся как руководитель уже в условиях после 1995 г. и потому приобретший качества льва, знающий лишь «вертикаль власти», диктат и подчинение. Он пока не имеет жизненного опыта строительства компромиссов, не пытался слышать «глас народа», качеств лисы не просматривается. Вместе с тем в ближайшее время в России и Татарстане, в частности, понадобится именно «лиса», ибо заморозки и застой вынужденно сменятся оттепелью.

4. Сельская элита наследует деревенскую ксенофобию, провинциализм, этнорелигиозную автаркию, эндогамию и патрилинейность. По М.Фарукшину, «Специфическая деревенская культура, привнесенная значительной частью правящей элиты во властеотношения, включает в себя традиционные нормы чинопочитания, внутреннего неприятия оппозиции и инакомыслия, благоволения выходцам из собственной среды, еще больше – землякам, подозрительности к «чужакам», особенно из городских и образованных слоев, представление о собственной непогрешимости, самолюбование и т.д. По сути своей эта культура имеет антидемократическую окраску».

5. Колхозы и совхозы явились питательной средой для тоталитаризма и патриархальной легитимации, сохранения пиетета к традиционным авторитетам, игнорирование легально-рационального авторитета, что позволяло сохранять назначаемость глав администраций, проводить выборы бесконтрольно и безальтернативно, совмещать посты в разных ветвях власти. Добавим окарикатуренные черты бюрократии, включая корпоративность и клановость, «бумажный» стиль работы, трусость, безответственность и сваливание ответственности на Москву, бесконтрольность и жесткий отказ от введения даже элементов надзора общественности за властью. Аграрным элитам присущи и черты колхозной неономенклатуры: они по привычке опираются лишь на подневольный труд, всестороннюю зависимость, патронажно-клиентельные отношения, основанные на сервильности и фаворитизме, не признают гласность, иные ограничения власти.

Сказанное не означает, что аграрные элиты являются сугубо сельскими по менталитету. Они переходны, маргинальны. А маргинальность не является стабильной, она эволюционирует. По Э.Стоунквисту, в случае успеха индивид покидает слой маргиналов или остается частично адаптированным маргиналом. Если трудности чрезмерны или маргинальность стала привилегией, маргинальность консервируется. Урегулирование конфликта может осуществляться тремя способами: а) ассимиляция в доминирующую группу (характерна для иммигрантов при невысоких барьерах, как в Поволжье), б) ассимиляция в подчиненную группу, в) частичное, временное и неполное приспособление, балансирование между двумя группами. Второй и третий способ были характерны для вестернизации и русификации традиционных обществ в республиках. Третий носит имитационный характер, второй рожден движением протеста и формирует страстных националистов, которые, будучи использованы правящей элитой, со временем сами стали политическими маргиналами, аутсайдерами. Второй же способ стал преобладающим для сельской элиты, сохранение маргинальности становится привилегией. В итоге после агрономенклатурной революции 1990-х гг. доминирующая и подчиненная группы в республиках поменялись местами и отсутствие этноакцента, раньше мешавшего продвижению, ныне минимизирует шансы на политическую и профессиональную карьеру. Поэтому элиты и не добиваются преодоления своей маргинальности, где сохраняя двойственность сознания, а где теряя черты сельского менталитета, так и не приобретя городской культуры.

Специфический менталитет маргиналов включает такие черты:

1. Войдя в неономенклатуру еще юношами, теперешние руководители совершенно оторвались от простых людей, не знают жизни, которой живет большинство. Они видят народ лишь из окон кабинетов, и для рядовых граждан «доступ к их телу» десятилетиями был крайне ограничен. После себя они оставляют преемников со сходным жизненным путем, надеясь на взаимопонимание: так, Шаймиев убежден, что сохранит все, что нажил непосильным трудом, поскольку и Минниханов тоже почти не работал среди простого народа; почти сразу после сельхозинститута оба возглавили сельскорайонные структуры, затем были министрами и, наконец, премьерами республики, занимались руководством экономикой, не помышляя о политике. Оба неожиданно для себя стали политиками (Шаймиев: «Я занялся политикой по нужде»). То есть оба не имеют опыта работы с простым народом, в его повседневном окружении, оба – сугубая номенклатура. Вместе с тем расчеты Шаймиева не во всем точны, не учтена разница в возрасте в 20 лет, а следовательно, и в эпохе, когда они формировались: «при Катееве» и «при Табееве». Шаймиев рассказывал, что его отец, будучи председателем колхоза при Сталине, все время был между молотом плана, заставлявшего отнимать последнее у крестьян, и наковальней рядовых колхозников, и потому завещал ему «стать таким, как Катеев». Крестьяне были в полукрепостной зависимости и видели рядом лишь один канал освобождения от нее – МТС (машинно-тракторные станции), где рабочие если хотели – работали, а не хотели – пили и увольнялись, а от главного инженера МТС Катеева, согласно М.Ш.Шаймиеву, «зависело, сколько и какую технику дадут колхозу. ...Для нас он был, образно выражаясь, "и царь, и Бог"». Потому Шаймиев и пошел учиться на только что открытый механизаторский факультет сельхозинститута как близкий ему ментально (связан с татарской деревней) и диспозиционно (единственный способ восхождения). Минниханов формировался в иную эпоху, при 1-м секретаре Обкома Ф.А.Табееве, когда сельчане уже дышали свободнее, а индустриализация пронизывала быт крестьян: у них появились телевизоры, холодильники и даже машины – с чем и связано увлечение Минниханова автоспортом и компьютерами (он не скажет, что «говорят, у компьютера есть какой-то мышонок»). Эта технизация позволяет надеяться на остановку тренда возврата РТ к аграрному обществу.

2. У выходцев из села формируется комплекс неполноценности, выплескивающийся или в агрессивность, нахрапистость, или в трусость и неуверенность в своих силах и способностях. Первый вариант толкает к корпоративности, сплочению маргиналов против коренных горожан, к введению маргиналами языковых привилегий и ценза республиканской оседлости как единственных своих преимуществ. Создается и психология «осажденной крепости», когда собственное непонимание тенденций развития РФ маргиналы возводят в политический принцип неприятия всего российского. Комплекс неполноценности проявляется и в беспринципности и лабильности их ориентации на суверенизацию, и в желании возместить свои недостатки самозахваливанием и культом личности главного маргинала, олицетворяющего самодостаточность и успешность консервации маргинального статуса. Они соединяют высокомерие парвеню и азиатскую хитрость с византийской сервильностью, не имея ни европейского образования, ни серьезной профессии.

3. Утрата ориентиров в жизни, аномия и фрустрация маргиналов, их полное неумение рефлексировать прорываются в сублимации, замене высших, нравственных диспозиций (Каким быть?) на средние диспозиции, на статусное позиционирование (Кем стать, где работать?), когда цель начинает оправдывать средства, должность становится важнее человеческих отношений, а ученая степень – значимее знаний.

4. Ряд черт постноменклатуры составляют характеристики, адекватные первобытному и потестарному обществам. Эти черты всегда были свойственны элитам Кавказа, но в 1990-2000-х гг. они широко возрождаются в элитах республик Поволжья и Урала. Во-первых, власти сориентированы на примитивный политический строй, что отражается на превалировании квазиинститутов над институтами. Во-вторых, элиты республик этнизировались, рурализировались и, наконец, приобрели черты примитивного родственного и земляческого патронажно-клиентельного клана, руководствующегося непотизмом и трайбализмом. В-третьих, вследствие такой трансформации в аграрных элитах господствует аскрипция: роль предписанного и возрастного статуса снова стала решающей, отодвигая на вторые роли статус достигнутый: решающими показателями являются не компетентность, а а) этническая принадлежность, б) сельское и неономенклатурное происхождение, в) вхождение в семейно-земляческую «сеть» и г) степень преданности, коррелируемая с выслугой лет на неономенклатурных должностях. Такая элита сочетает черты социумократии и квазиэлиты. В-четвертых, межпоколенческая мобильность становится во многом «горизонтальной» (между привилегированной и правящей): при Советах дети неономенклатуры получали элитное образование и пополняли ряды неполитических элит; ныне часть прежней политической элиты, прежде всего городская, и дети сельских начальников, перешли в состав бизнес-слоя.

Вместе с тем потребность в модернизации требует и трансформации аграрных элит, отказа от принципов И.Лойолы, отца ордена иезуитов («Подчиненный должен смотреть на старшего, как на самого Христа. Надо совершить грех, смертный или простой, если начальник того требует») и сатирически описанных Э.Ла Боэси в его «Рассуждении о добровольном рабстве» («Тиран опирается на нескольких приближенных, каждый из которых имеет своих приближенных и т.д. В итоге сила тирана в том, что он раскалывает народ, выделяя тех, кому становится выгодна тирания. Государство – это объединение и иерархия тиранов, каждый из которых стремится обеспечить себе долю в добыче и быть самим маленьким тиранчиком при большом тиране») и М.Е.Салтыковым-Щедриным в «Истории одного города» в Уставе «О нестеснении градоначальников законами» («Ежели чувствуешь, что закон полагает тебе препятствие, то, сняв оный со стола, положи под себя»). Неизбежно придется отходить от цезаризма как балансирования между законом и беззаконием, как взаимного натравливания разных сил к подлинному центризму, основанному на Законе и совмещении интересов различных слоев, исходить из того, что «закон суров, но это Закон».

В целом, социальная трансформация аграрных элит не вызывает сомнений. Правящим слоем остался прежний эшелон чиновников, лишь освободившийся от таких сдерживающих произвол составляющих: а) городской неономенклатуры, б) коммунистической окраски, в) разнарядки, требовавшей этнической, социальной и поселенческой пропорциональности и запрещавшей непотизм, г) полной зависимости от московского правящего клана, д) «народного контроля» и прочих форм частью работавшего влияния народа на власть (заменены на назначаемость), е) ограничительной силы закона. Кокус ранее правившей элиты мигрировал в Москву, ее городская цитоплазма отодвинута в бизнес-элиту, к власти пришла примордиалистская элита.