3. Черты технократических региональных элит

Во многом различия в сознании и поведении региональных элит объясняются отличиями в происхождении и образовании их членов: естественнонаучном или гуманитарном. Так, технократическим является менталитет элит городских, индустриальных регионов (Москвы, Петербурга и их областей, Нижегородской и Екатеринбургской областей, РТ и др.), а также региональных элит, в которых преобладают лица с агротехническим образованием (большинства республик и многих областей). Даже в ЮФО 59% состава кокуса элит в республиках и 80% - в областях-краях своим базовым считают техническое или сельхозобразование (правда, в цитоплазме доля гуманитариев растет). Сходное по методологии обучение прошли и лидеры регионов, вышедшие из силовых структур и имеющие военное образование (братья Лебеди, генералы А.Руцкой, В.Шаманов, Г.Шпак, Б.Громов, В.Егоров, В.Кулаков, В.Маслов, губернаторы республик Кавказа). Тренд к преторианизации элит усилился в 2000-е гг., при Путине 13,9% состава элит имело военное образование или опыт работы.

Однако технократизация элит в 2000-е гг. чаще идет в виде вхождения во власть бизнесменов (их доля в первые 2 года правления Путина выросла в 6 раз; примеры бизнесменов-губернаторов: К.Илюмжинов, Ю.Евдокимов, В.Бутов, А.Ткачев, В.Логинов, Р.Абрамович, А.Хлопонин, Б.Золотарев, В.Штыров, Х.Совмен, С.Дарькин, Ю.Трутнев, С.Катанандов, Д.Зеленин, Н.Белых; еще выше их доля в парламентах регионов; а в СовФеде РФ их более двух третей), особенно в сырьевых регионах. Бизнес-элиты в 2000-е гг. тоже вытеснены из общероссийской политической элиты в региональные.

В целом в региональных элитах наблюдается рост доли технократов-индустриалов. Удельный вес выходцев из села снизился в 1990-е гг. в 2,5 раза с 57,3% в брежневской элите и 54,6% в горбачевской, в региональных – вдвое (с 66,7 и 65,6 до 33,8%, соответственно). Правда, это нивелирует дифференциацию по регионам. Одно дело – сельчане из хрущевско-брежневского окружения (десятилетиями утрачивавшие маргинальность в городе) и cовсем иное – сельчане в ряде республик, не имеющие ни городского образования, ни опыта неноменклатурной работы в городе. Поэтому рурализация элит в республиках включает и приход к власти маргиналов из экс-сельчан. Всего, по Н.Лапиной [2], снизилась доля глав регионов с гуманитарным образованием и выросла их доля с дипломом инженера до 41,4% и с сельхоздипломом до 15,8%.

Как правило, технократические элиты встречаются в регионах-донорах, а не в регионах-реципиентах, причем первые имеют больше ресурсов для оппонирования Центру и более рационально строят отношения с последним. Нынешнее превращение политиков-глав регионов в чиновников-завхозов дает массу шансов людям с технократической, а не с гуманитарной подготовкой.

Политическое сознание технократических элит различается по тому, какие отрасли традиционно развиты в регионе: добывающие или обрабатывающие. Особо явно это проявляется в случае наложения отраслевых предпочтений на этнические особенности региона и его элиты. Так, уклон в сторону жесткого авторитаризма и сепаратизма свойственен элитам в регионах, сочетающих национальную специфику и развитую добывающую промышленность. Так, все региональные элиты стремились воспользоваться ослаблением центральной власти, но не у всех это могло получиться. Ряд авторов выделяет особые достижения в этом национальных регионов (Татарстана и др.), имеющих природное сырье, что позволило сформировать олигархические, кланово-корпоративные элиты. Фрагментация политического пространства в РФ, недостаток политической воли и слабость «административного ресурса» федерального центра привели к тому, что местные «олигархии» стали устанавливать административный контроль над институтами гражданского общества, и прежде всего над СМИ. Однако, кроме этнонациональной специфики такой элиты, важную роль в монополизации ею власти играют и дополнительные ресурсы. Можно согласиться с авторами, отмечающими, что во много раз усилилось влияние властных группировок этнократической элиты в республиках РФ, среди них есть те, кто для укрепления личной власти встал на путь конфронтации, в первую очередь в республиках, обладающих сырьевыми ресурсами и имеющих шанс опереться на помощь зарубежных соотечественников (Татарстан, Башкортостан и Чечня). Вместе с тем компрадорская линия властей РФ в 1990-е гг. заставила часть населения республик психологически дистанцироваться от федерального центра, что облегчило их правящим элитам присвоение большей части экономического потенциала республик. Как пишет В.Пастухов, пока же радикальное отчуждение воплощается в региональном отчуждении. В глазах провинции Россия все больше ассоциируется с московской бюрократией. Региональные элиты завоевали статус полуфеодальной, никому и ни в чем подотчетной аристократии. Так этничность и обладание ресурсами вступают в резонанс, воспроизводя сепаратистские настроения в элитах. Эти настроения распространялись в 1990-е гг. и на работников сырьевых отраслей (в РТ – нефтяной, в Якутии – золотодобывающей и т.д.), вместе с элитой остававшихся в выигрыше от присвоения природных ресурсов. Нынешняя сырьевая стагнация РФ дает шанс возрождению сепаратизма элит.

Противоположное воздействие на элиту оказывает развитость в регионе обрабатывающей промышленности и науки, сужающая возможности манипулирования национальным и сырьевым факторами. Высокоразвитые регионы более завязаны на общероссийский рынок, экономически зависимы от остальной России.

Сочетание же наличия природных ресурсов и продвинутых отраслей (как в РТ) создает в менталитете и населения, и правящей элиты разнонаправленные и часто гасящие друг друга тренды из-за действия «перекрестных конфликтов».

Вместе с тем методологическая основа социополитического сознания технократических элит также весьма специфична. Естественнонаучная (техническая, агрозоотехническая и военная) составляющая образования и начального профессионального опыта объективно подталкивает элиты к неосознанно позитивистскому (а не гуманитаристскому) восприятию социальной реальности, они – прирожденные «физики», а не «лирики», что проявляется в их ориентации на признание постулатов позитивизма:

1) наивный натурализм в виде упрощенческого редукционизма, органицизма и механицизма (веры в сходство законов развития природы, механизмов и общества, уверенности в простоте и управляемости социальных процессов, подход к людям как аналогу механизма или организма, даже – как к популяции, стаду);

2) вытекающий из предыдущего стихийный сциентизм (методы «работы с человеческим материалом» выбираются простейшие – административно-командные и противоправные (приказ, нажим, телефонное право, вброс бюллетеней в избирательные урны) вместо сложных экономических, политических, идеологических и психологических, что, якобы, позволяет контролировать жизнь людей, как контролируются процессы в физике и химии);

3) неосознанный бихевиоризм – игнорируются мысли, чувства, намерения, цели, сложные конгломераты интересов людей, человек оценивается лишь по открытому поведению; при этом не учитываются уникальные реакции людей, предполагается, что люди реагируют одинаково по сигнальной системе «стимул – реакция», аналогично собакам И.Павлова;

4) малоосмысленный верификационизм, когда правители считают себя вправе экспериментировать на людях, целом регионе, ставя непроверенные опыты при создании «модели Татарстана» и т.п., и предполагают, что действия людей суть простое производное от социальных структур;

5) квантофрения, псевдонаучное увлечение чрезмерной и неадекватной квантификацией общих положений и данных (вера в возможность измерения всех социальных явлений) при недооценке качественного анализа (интерес к валовому производству, а не к внедрению новшеств науки, к показателям среднего уровня жизни, а не к децильному коэффициенту и к качеству жизни, к тому, что дает измеряемый эффект, а не к социальной и духовной сферам);

6) увлечение естественнонаучной и постноменклатурной номотетикой (доходящее до социал-дарвинизма и функционализма), когда игнорируются как специфика социальных законов (формационно-классовый, цивилизационный, социокультурный (понимание сдвигов в культуре, идеально-типическое моделирование общественных процессов) подходы; законы малых групп и средних социумов), так и идиография, т.е. анализ уникального, неповторяющегося – как химик не изучает процесс, если его нельзя повторить, так и правящую элиту РТ не интересуют уникальные таланты, реакции и явления (а в обществе почти все неповторимо);

7) абсолютизация методов внешнего наблюдения, сравнения вместо феноменологизма как метода познания сущности социальных явлений;

8) объяснение вместо понимания (технократы ищут лишь причины явлений, ответ на вопрос «Почему?», как при изучении природы, а не цели действий людей, они не ставят вопрос «Зачем? Для какой цели?», без решения которого не выявить подлинной сути событий). Технократическим уклоном вызвана известная проговорка Шаймиева «А почему? А потому что». Главное в методе понимания составляет анализ субъективного смысла действия, мотива, вкладываемого в последний индивидом, его намерений и цели; для чего надо поставить себя в положение других, что недоступно членам технократических элит;

9) идейно-политический объективизм, ценностная нейтральность – свобода от связи с реальными идеологиями и доктринальными партиями, от моральной оценки последствий своих действий; от защиты отдельных базовых ценностей; ведь даже признание правителями РТ высокого уровня бедности, неравенства или самоубийств не говорит, что они станут выкорчевывать социальные корни этих явлений или что они осудят своих подчиненных, чья деятельность привела к этому. Из позитивизма элиты вытекает ее деидеологичность и инструментальный подход к людям, отношение к ним, как к вещам и «черным ящикам», где на «входе» – простейшие стимулы, на «выходе» – нужные реакции.

Таким образом, олигархия, милитократия (власть военных), технократия и агротехнократия в регионах обладают особенностями сознания, не всегда помогающими развитию демократии и модернизации общества.