32.Основные черты мировоззрения Петрарки

Однако это верно лишь в какой-то, при том весьма незначительной мере. Типологически философская позиция Петрарки напоминала не столько скептицизм Пиррона или Монтеня, сколько критицизм Декарта или Канта. Основоположник европейского гуманизма отверг всю современную ему науку и философию во имя утверждения новой науки и новой философии, соответствующих, как ему казалось, реальным потребностям человека в счастье, духовном равновесии и гармонии с окружающим его миром. «Я люблю философию,— писал он своему брату,— но не ту бол­тливую, схоластическую, пустую, которой смешно гордятся наши ученые, но истинную, обитающую не только в книгах, но и в умах, заключающуюся в делах, а не в словах».Петрарка жестоко высмеял метафизику, натурфилософию, причем как античную, так и аверроистскую, а также то, что в его времена называлось диалектикой, то есть замкнутые в себе структуры логических построений. Его еще не интересовали естественно-научные проблемы — интерес к ним пробудится лишь на исходе Возрождения и ознаменует собой начало другой, технократической эпохи — но его уже не занимали и вопросы богословия. Теологи, говорил Петрарка, «лгут столь же беззастенчиво, как и языческие натурфилософы: одни желают навязать законы собственного наглого невежества Богу, который смеется над ними, другие же рассуждают о тайнах природы так, словно бы они только что сошли с небес, где присутствовали на совете всемогущего Господа».

Предметом науки и философии, с точки зрения гуманизма, не мог быть Бог, ибо он находится за пределами, доступными человеческому разуму, но их объектом, по мнению Петрарки, не должны становиться ни звезды, ни минералы, ни животный мир, то есть ни космос, ни природа как таковая, вне ее непосредственных связей с внутренним, духовным миром человека и проблемой его счастья. В философии Петрарки оказался своего рода утилитаристом. Высмеивая не только алхимиков и астрологов, но и естественно-научные увлечения падуанских аверроистов, поэт-гума­нист иронически спрашивал у последних: какую пользу человеку могут принести сведения о том «сколько волос имеется на голове у льва, сколько перьев в хвосте у ястреба, каким образом совокупляются слоны и как феникс, спаливши себя на костре из ароматических веток, вновь воскресает?!». «Для чего,— продолжает он,— познавать зверей, птиц, рыб, змей, если не знаешь природы людей, не знаешь для чего мы существуем, откуда пришли и куда идем или пренебрегаешь всеми этими вопросами».

Объектом философии, считал Петрарка, должен быть только человек, а ее орудием — опыт: прежде всего внутренний опыт личности, т. е. самопознание и самоанализ. Неприкасаемых авторитетов в области философии для Петрарки уже не существовало. Петрарка очень решительно отверг авторитет Аристотеля. И сделал он это вовсе не потому, что склонен был в чем-то недооценивать заслуги крупнейшего древнегреческого мыслителя: просто Аристотель рассматривался Петраркой уже не как орудие божественного откровения в сфере логики и естествознания, а как реально-исторический философ, знания которого были по необходимости ограничены и временем, в которое он жил, и его субъективными возможностями как человека. Петрарка писал: «Я считаю Аристотеля великим i! ученейшим человеком, но все-таки человеком и поэтому полагаю, что он мог не знать кое-чего и даже весьма много:». Аристотель и в этом проявился зарождающийся историзм европейского гуманистического мышления — был поставлен Петраркой в реально-исторический ряд развития античной философии. «Я знаю, что его произведения могут научить многому,— писал Петрарка,— но считаю, что кое-чему можно научиться и у прочих; я нисколько не сомневаюсь в том, что еще до того как Аристотель начал писать, учить и вообще появился на свет, существовали уже другие писатели: Гомер, Гесиод, Пифагор, Анаксагор, Демокрит, Диоген, Солон, Сократ и князь Философии Платон».

Петрарка был первым, кто в новое время поставил Платона, тогда в Западной Европе известного больше понаслышке, выше Аристотеля. И в этом тоже проявился формирующийся европейский гуманизм, с его антидогматизмом, культом свободы, любовью к слову и гармонии. Как говорит Э.Гарен, «в определенный момент предпочтение Платона означало прежде всего освобождение от давления аристотелевского мира, замкнутого, иерархичес­кого, ограниченного, и обретение, вопреки всем системам, нового духа поисков, не знающего предрассудков и подлинно свободного».