Глава 7
ПСИХОЛОГИЯ ЛИЧНОСТИ И ЖУРНАЛИСТИКА
1. На кого ориентироваться?
В первой главе было подчеркнуто, что проблема личности составляет центральный вопрос современной научной психологии. Важное место занимает она и в психологии пропаганды, поскольку личностный фактор в журналистике играет большую роль. Вопросы, связанные с этим фактором, возникают в двух плоскостях: во-первых, когда речь идет об аудитории СМИ и, во-вторых, когда рассматривается роль личности самого коммуникатора.
Любая информационная деятельность, затрагивающая интересы и потребности людей - независимо от того, касается ли она вопросов политики, экономики, социальных проблем,- направлена не только на информирование граждан, но и на формирование или изменение их позиций, точек зрения, т. е. говоря языком психологии, социальных установок по отношению к тем или иным явлениям общественной жизни. Этот аспект журналистской деятельности приобретает особое значение в переломные периоды жизни общества, когда возникает необходимость в глубокой и часто принципиальной переоценке не только точек зрения, но и жизненных позиций многих людей. А ведь каждый из них - это личность со своим сложным миром субъективных представлений о реальной действительности, о возможностях и способах ее изменения.
Говоря о личности, необходимо внести хотя бы некоторую ясность в содержание этого понятия, поскольку единства мнений на этот счет нет. Начнем с того, что на уровне житейских представлений мы обычно считаем личностью лишь людей, которые выделяются какими-то индивидуальными качествами, например способностями, целостностью и твердостью взглядов, целеустремленностью, заметными достижениями в какой-то деятельности или карьере. Нередко понятие "личность" используется лишь как термин для обозначения ("неизвестная личность", "эта личность" и т. п.) или даже с оттенком нарицательного смысла ("темная личность", "подозрительная личность" и т. д.).
Для науки, особенно психологической, вопрос о личности более сложен. Ученым необходимо выделить и достаточно четко определить те свойства и особенности человека, которые составляют его качество, называемое личностью. Дело в том, что в быту мы часто смешиваем такие понятия, как человек, индивид, индивидуальность и личность, рассматривая их как однозначные, почти синонимы. На самом деле это не так. От природы мы получаем только человеческий организм, содержащий в себе генетически предопределенные психофизиологические особенности и свойства, благодаря которым из этого организма при надлежащих условиях развивается и формируется человек. В исключительных случаях, когда новорожденный оказывается вне человеческого общества, например среди животных (феномен Маугли), он, не получив возможностей для человеческого развития, может остаться на уровне животного. В истории известен ряд случаев, когда дети, подобно Маугли, оказались и росли без людей в среде диких животных. Будучи возвращенными в человеческое общество, они были неспособны обрести человеческую речь, изменить навыки поведения и в конце концов погибали. Это еще одно из многих свидетельств того, что генетические свойства организма составляют лишь исходный материал, а условия развития и воспитания образуют среду формирования человека. Тем не менее новорожденный - это уже человек, поскольку в нем генетически заложены все необходимые предпосылки и свойства человека. Это также - индивид как новая единица человеческого рода. Более того, даже новорожденного можно считать уже индивидуальностью, поскольку он имеет свои особенности, отличающие его от других, начиная от самых простых, таких, как вес, рост, цвет глаз и т. д., и кончая теми, которые проявятся позже, скажем физическая сила, темперамент, подвижность и многие другие. Короче говоря, индивидуальность определяется суммой черт и особенностей, свойственных лишь данному человеку и отличающих его от других. С возрастом эти черты и особенности становятся более четко выраженными и многообразными.
Но все это еще не делает человека личностью. Ни новорожденный, ни даже ребенок в первые годы его жизни не обладают этим качеством.
Что же это такое? Не наша задача вдаваться в пространный обзор многочисленных точек зрения по этому вопросу, сформулированных как советскими, так и зарубежными психологами. Главный предмет споров составляет вопрос о роли и соотношении биологических и социальных свойств человека, об интерпретации этих свойств и их происхождения, о том, какие из них рассматривать или не рассматривать как характеристики личности и т. п. По этому вопросу написано огромное количество трудов. С различными взглядами советских ученых можно ознакомиться по материалам специального симпозиума, проведенного в 1975 г.1
На наш взгляд, основным, что определяет общее в позициях большинства советских психологов в проблеме личности, является признание социально-г о происхождения и социального содержания этого человеческого качества.
Эту мысль очень точно выразил крупнейший советский психолог А. Н. Леонтьев. Он писал: "Реальным базисом личности человека является совокупность его общественных по своей природе отношений к миру, но отношений, которые реализуются, а они реализуются его деятельностью, точнее совокупностью его многообразных деятельностей"2. Это значит, что поскольку мир человека - это прежде всего то общество, в котором он живет, то личность человека определяется его отношением к обществу, его представлениями о своем месте и роли в нем, его отношением к себе и другим людям. С этой точки зрения каждый человек является личностью. Но вот оценка личности - положительная или отрицательная,- ее качеств и роли в полной степени зависит от того, как она видит себя в системе общества и как она реализует это видение в своих конкретных делах и поведении.
1 Соотношение биологического и социального в человеке. М., 1975.
2 Леонтьев А. Н. Деятельность. Сознание. Личность. М., 1975. С. 183.
Если подходить к проблеме с этих позиций, то становится ясным, что такие качества человека, как интеллект, воля, способности и талант, еще не опреде ляют личность человека, они играют как бы второстепенную, вспомогательную роль и должны оцениваться с позиций вопроса, чему они служат. Ведь умным и талантливым может быть и уголовный преступник, и общественный, и государственный деятель. Однако их личность мы будем оценивать не просто по их способностям, а по тому, на какие цедр! их способности были направлены. Отсюда узкомыслящий, замкнувшийся на своих корыстных, эгоистичных интересах мещанин - тоже личность, но личность ассоциальная. Как известно, в отличие от широко распространенных представлений о том, что мещанином является обычно человек не очень образованный, нашедший прибежище где-то в сфере торговли и снабжения, на самом деле это явление имеет гораздо более широкие границы и значение. Психологии мещанства могут быть и бывают подвержены и доктора наук, и представители художественной интеллигенции, и журналисты, и хозяйственные и партийные руководители. Разница в сравнении с примитивными мещанами заключается лишь в том, что они весьма умело используют образованность и опыт, маскируя свою мещанскую сущность.
В связи с изложенными соображениями возникает вопрос: на кого должна ориентироваться наша пресса?
Наша позиция по этому вопросу заключается в убеждении, что СМИ должны ориентироваться прежде всего на социально и политически позитивно настроенную активную аудиторию, т. е. на личности, которые стремятся действительно понять, что происходит в обществе, и активно воздействовать на события в наших общих интересах. Иными словами, позиция этих людей определяется глубокой заинтересованностью в вопросах общественной жизни и стремлением к тому, чтобы жизнь стала лучше для всех, а не только лично для них.
Нетрудно предвидеть возражения: а как быть с людьми мещанской ориентации, с социально пассивными гражданами? С людьми, потерявшими веру в наши общественно-государственные институты, в том числе и в прессу?
Вопросы оправданные и сложные. И здесь нет универсальных рецептов, как нет и вообще каких-либо готовых рецептов для идеологической деятельности в целом. В этой деятельности необходимо творчество, которое всегда должно исходить из требований конкретного времени и условий. Поэтому мы можем поделиться лишь своими размышлениями на этот счет.
В социальной психологии и социологии хорошо известны понятия референтных групп и референтных лиц. Смысл их означает, что в любом сообществе людей, в любой группе есть лица, к мнению которых остальные прислушиваются с особым вниманием и доверием. Эти лица в конечном итоге определяют групповое сознание, групповые ценности своего общества, и каждый, кто считает себя принадлежащим к этому сообществу, ориентируется на принятые в нем нормы и ценности. Это сообщество или группа и их неформальные лидеры становятся таким образом референтными для всех остальных, кто в них входит. На этом представлении основана так называемая двухступенчатая модель процесса убеждения. Согласно этой модели нужно воздействовать на сознание тех лиц и групп, которые являются референтными для остальных членов общества, а они в силу своей установившейся социально-психологической роли станут носителями и распространителями идей, полученных через средства массовой информации.
Эта концепция сложилась в практике и теории западной рекламы. Она носит прагматический характер и, естественно, опирается на опыт буржуазного общества. Поэтому воспринимать ее буквально и переносить механически в нашу практику, очевидно, нельзя. Однако, если взять из нее рациональную основу, то нельзя не признать, что информация в любом обществе распространяется не только прямолинейно, но и через сеть лиц, которые дают ей свою интерпретацию и присоединяют к ней свой личный авторитет. С формальной точки зрения у нас вопрос о референтных группах и людях выглядит достаточно просто: ими должны быть партийные организации, пропагандисты, руководящие работники предприятий и учреждений. Должны быть, но не всегда таковыми являются. По нашему мнению, референтными лицами, т. е. носителями и распространителями передовых идей нашего времени, могут быть прежде всего наиболее заинтересованные и активные в социальном и политическом плане люди. И это независимо от того, какой статус в обществе они занимают, хотя крайне желательно, чтобы ими были те, кому положено по их статусу эту роль выполнять. Поэтому мы и полагаем, что главным адресатом наших средств массовой информации должна быть наиболее социально и политически активная часть советских граждан. В большинстве случаев это и наиболее образованные люди.
В этой связи возникает одно чисто психологическое соображение. И жизнью, и научными исследованиями доказаны два следующих важных положения. Первое: чем выше уровень образованности и информированности человека, тем большей самостоятельностью и критичностью отличается его мышление и, следовательно, тем выше его запросы и требования к качеству той информации, которую он получает. И второе: чем выше образованность и информированность человека, тем труднее поколебать систему его убеждений, тем более уверенно и эффективно он отстаивает свои взгляды. Мы уже говорили о психологической основе этого явления. Она заключается в том, что прочными могут быть только собственные позиции человека, т. е. те, к которым он сам пришел на основе их активного и часто трудного осмысления.
И еще один небольшой, но важный вывод: тот, кто не хочет слышать, не услышит. Бессмысленно с позиций газет уговаривать, например, вора, что воровать нехорошо, а бюрократа, что он вредит обществу. Они этого не хотят слышать и не услышат, поэтому надо обращаться к тем, кто непосредственно может разными средствами бороться и с вором, и с алкоголиком, и с бюрократом. Это еще один аргумент в пользу того, почему мы считаем, что деятельность СМИ должна быть ориентирована прежде всего на социально активную часть советских граждан. Через них же можно лучшим образом воздействовать на тех, кто еще "не определился", занимает позицию выжидания.
2. Личность коммуникатора
Перейдем к вопросу о личности коммуникатора. Отношение аудитории к любому коммуникатору зависит, с одной стороны, от некоторых общих закономерностей, а с другой - от того первого впечатления, которое производит коммуникатор как личность. Общие закономерности хорошо известны из практики и многократно проверялись в экспериментальных ситуациях. Их можно объединить в одном кратком положении: степень доверия аудитории к коммуникатору зависит от его авторитетности, компетентности и "привлекательности". Авторитетность определяется научным, профессиональным и социальным статусом коммуникатора. Несомненно, что в большинстве случаев люди с большим вниманием и доверием отнесутся к выступлению, например, академика, известного политического обозревателя или министра, чем к выступлению неизвестного аудитории кандидата наук, журналиста или сотрудника какого-то ведомства, хотя они могут сказать слово в слово то же самое, что и первая группа коммуникаторов. В экспериментах такая ситуация создавалась неоднократно. В одной группе испытуемых устраивалась лекция "академика", а в другой с тем же текстом выступал "простой" человек. Затем измерялся и сравнивался эффект их выступлений. Однако нужно сразу же оговориться, что с ростом образовательного и культурного уровня широких масс роль этого фактора, который как бы заранее авансирует коммуникатора доверием аудитории, оказывается менее весомой. Люди становятся критичнее, а это значит, что судят они о любом коммуникаторе не только по его статусному авторитету, но и по качествам его устного или письменного выступления.
Компетентность коммуникатора оценивается по глубине и профессионализму его знаний в тех вопросах, по которым он выступает. Международное обозрение, написанное, например, инженером, вызовет, вероятнее всего, недоумение у читателей. С аналогичной реакцией будет встречено, очевидно, и выступление политического обозревателя, который возьмется рассуждать на инженерные темы.
Не требует доказательств тот факт, что как авторитетность, так и компетентность, создавая первоначально благоприятные условия для принятия коммуникатора читателями или слушателями, в конечном итоге повышают и его ответственность, и уровень требований к нему. Эти его качества создают у людей повышенные ожидания к коммуникатору, и поэтому у него всегда больше риск не оправдать такие ожидания, чем у "простого смертного".
Интересно в связи с этим и еще одно обстоятельство, обнаруженное в процессе психологических экспериментов. Выяснилось, что через несколько недель после прослушивания или прочтения как авторитетного и компетентного коммуникатора, так и не известного ранее аудитории, в памяти людей остаются лишь те положения, которые оказались важными для них по своему содержанию. При этом в большинстве случаев они не помнят, с помощью какого конкретно источника эти положения сформировались в их сознании. Речь, конечно, не идет о тех случаях, когда у человека есть по каким-то причинам цель специально запомнить, что сказал или написал какой-то конкретный коммуникатор. Иными словами, решающую роль в пропагандистском воздействии на людей играют в конечном итоге содержание и форма полученной ими информации.
Убедительность и влияние текстов коммуникатора зависят также и от того, насколько созвучны его мысли и по содержанию, и по форме убеждениям и интересам тех людей, к которым он обращается. Рассогласование в этом аспекте может создать у человека установку на неприятие или во всяком случае на повышенную критичность к коммуникатору. В этой связи можно поставить вопрос: почему многие советские люди с интересом слушают всякого рода зарубежные "голоса"? Ведь тот факт, что они вещают с позиций чуждой идеологии, всем хорошо известен. Главная причина интереса к зарубежным источникам информации заключается прежде всего в крупных недостатках нашей собственной информационно-пропагандистской деятельности. От "голосов" люди стремятся узнать то, о чем у нас не сообщается или сообщается недостаточно, а также рассчитывают получить информацию по важным событиям раньше, чем она будет передана советскими радио, телевидением, газетами. В настоящее время наши средства массовой информации стали работать значительно оперативнее, чем в недалеком прошлом, но тем не менее зарубежные источники пока еще нередко нас заметно опережают.
В литературе по проблемам массовой коммуникации вопрос о так называемой первичности информации, т. е. о степени влияния на установки аудитории первого сообщения по сравнению с последующими, занимает большое место. Много исследований посвящено ему в психологии пропаганды. Результаты этих исследований неоднозначны, поскольку в конечном итоге на восприятие информации помимо ее первичности оказывает влияние слишком много других факторов. Тем не менее можно утверждать, что при прочих относительно равных условиях первая по времени информация о каком-то событии более действенна, чем последующие, если последующие окажутся в каком-то противоречии с первой. Вторичная информация обычно воспринимается более критично, поскольку она сталкивается с уже готовой установкой, сформированной в сознании людей более ранними сообщениями. А как мы помним, сложившаяся установка обладает свойством ригидности, сопротивляемости оказываемым на нее воздействиям. Поэтому повышение оперативности наших информационных органов остается важной задачей.
Важнейшим психологическим качеством коммуникатора должна быть способность возбуждать к себе доверие людей. А эта способность может проявиться лишь тогда, когда сам коммуникатор искренне верит в то, в чем он пытается убедить людей. Широко известны воспоминания Н. К. Крупской о В. И. Ленине. Говоря о нем как о пропагандисте, она подчеркивала прежде всего такое его главное качество, как глубокая убежденность в тех положениях, которые он письменно или устно отстаивал перед аудиторией. Это качество можно назвать внутренней позицией пропагандиста, и переоценить его психологическое значение трудно. Все по опыту знают, что формальное, незаинтересованное выступление кого бы то ни было, будь оно в форме газетного очерка или выступления по радио, телевидению, оставляет людей равнодушными. Но далеко не всем известно, что даже талантливый оратор или высокой квалификации журналист, выступая перед заинтересованной аудиторией, как правило, не может скрыть своей подлинной внутренней позиции, если она не совпадает с тем, что он говорит или пишет. Мы подчеркиваем, что речь идет о заинтересованной и достаточно подготовленной аудитории, поскольку людей равнодушных вообще трудно чем-либо затронуть, а неискушенных, конечно, нетрудно обмануть.
Главная особенность внутренней позиции коммуникатора заключается в том, что очень часто она проявляется и воспринимается людьми на бессознательном уровне. Иными словами, коммуникатор при всем своем старании не может сознательно контролировать те особенности, например, голоса или стиля изложения мысли, которые выдают его подлинное отношение к предмету выступления. А слушатели или читатели далеко не всегда могут осознанно сказать, что коммуникатор неискренен, сам не убежден в том, о чем говорит или пишет, потому что они не могут указать на конкретные проявления этой неискренности, они их не замечают, а "чувствуют", т. е. фиксируют на бессознательном уровне. В таких ситуациях люди обычно говорят, что статья или выступление им "не нравится", и либо не могут ясно объяснить почему, либо приводят надуманные, случайные причины. В повседневной жизни все мы сталкиваемся со случаями, когда кто-то говорит нам неправду, и мы это "знаем", хотя почему, объяснить не можем (за исключением случаев, когда ложь можно разоблачить фактами).
В психологии довольно много изучался вопрос о том, насколько точно можно определить, правду говорит человек или нет. Между прочим, широко известные "детекторы лжи", или полиграфы, начали свое происхождение от специальных приборов, которые использовались в психологических экспериментах совсем для других целей. Поскольку мы упомянули эти детекторы, нужно сказать, что ложь напрямую они не выявляют. Они лишь фиксируют по показателям электрокардиограммы, дыхания и кожно-гальванического рефлекса интенсивность эмоциональных реакций испытуемого на те или иные вопросы. А остальное зависит от того, как организовано испытание и как интерпретируются его результаты. В связи с тем, что испытание на "детекторе лжи" всегда ставит испытуемого в стрессовую ситуацию, то в интерпретации результатов легко допустить ошибки.
В психологических экспериментах более интересны результаты, полученные при анализе с помощью специальных приборов записи голоса человека. При этом достаточно точно установлено, что когда человек неискренен, некоторые характеристики его голоса определенным образом изменяются. Однако эти изменения могут быть настолько незначительными, что на слух они практически не воспринимаются. Тем не менее люди могут их "почувствовать". Одно из объяснений заключается в следующем. В психологии есть понятие подпорогового восприятия. На Западе в психологической и иногда в пропагандистской литературе говорят о сублиминальном восприятии. Что это такое? Все наши органы чувств обладают лишь определенным диапазоном чувствительности. Мы слышим звук лишь в определенной полосе частот, видим предмет лишь определенных размеров, при достаточной освещенности и при определенной продолжительности его экспозиции, ощущаем запах при его достаточной интенсивности и т. д. Те границы, за пределами которых мы не способны осознанно воспринять действие того или иного раздражителя, и составляют пороги чувствительности. Однако есть еще дополнительная очень узкая зона чувствительности, когда наши органы чувств еще воспринимают сигнал от раздражителя, но мы его не осознаем.
В западной литературе довольно часто описывается эксперимент, проведенный в 50-х годах в США в кинотеатре во время демонстрации фильма. На кадры фильма периодически накладывались слова "Ешьте кукурузные хлопья" и "Пейте кока-кола". Но экспозиция этих слов была настолько кратковременной (1/3000 с), что зрители не могли воспринять их осознанно. Тем не менее организаторы эксперимента утверждали, что после фильма в кинотеатре резко возросла продажа кока-колы и кукурузных хлопьев. Об этом эксперименте, вероятно, слышали или читали многие журналисты, и в этой связи необходимо сказать, что результаты его не соответствуют действительности. Дело в том, что время экспозиции было настолько коротким, что проецируемые на экран слова не могли быть восприняты ни осознанно, ни на подпоро-говом уровне. Это было доказано позже теоретически и экспериментально. Однако сама схема эксперимента вполне реальна, она используется до сих пор в аналогичных исследованиях и иллюстрирует, как сигналы, полученные на подпороговом уровне, могут оказать влияние на восприятие человека.
Таким образом, вполне возможно, что особенности голоса, информация о которых поступает на подпороговом уровне, оказываются индикаторами, характеризующими внутреннюю позицию коммуникатора по вопросу, составляющему предмет его выступления. Значительно сложнее объяснить, по каким признакам люди чувствуют неискренность или равнодушие автора, когда речь идет о письменном тексте. Проблем нет лишь в тех случаях, когда очерк или статья представляют собой явно набор общих фраз, написаны казенным языком, изобилуют штампами и т. п. Здесь всякому ясно, что автор выполнил формально свою обязанность, и вопрос о какой-либо его внутренней позиции просто не возникает. Труднее бывает ответить на вопрос, если статья в целом написана с профессиональной точки зрения неплохо, все в ней "правильно", и все-таки остается ощущение, что что-то в ней "не то". Это "не то" может объясняться многими причинами, но одна из них часто заключается во внутренней позиции автора.
Приведем один небольшой эксперимент, осуществленный нами совместно с известным московским гипнологом В. Л. Райковым. Мы решили воспользоваться гипнозом, для того чтобы с полной уверенностью получить два варианта текстов: один, написанный с искренней убежденностью авторов в необходимости, правильности и полезности того, о чем они пишут, и другой - написанный старательно, но без убежденности. Испытуемыми были 4 студента-медика, с которыми в процессе эксперимента было проведено два сеанса гипноза. В первом сеансе им было сделано следующее внушение: "Вам примерно 40 лет. Вы - опытные врачи, живете и работаете в областных центрах, хорошо известны в своем городе, пользуетесь доброй репутацией. К каждому из Вас, обратилась редакция областной газеты с просьбой написать небольшую статью о вреде пьянства. Вы искренне убеждены, что пьянство приносит огромный вред, что ваши статьи необходимы и полезны". Здесь же, оставаясь в состоянии гипнотического транса, испытуемые написали короткие статьи. Затем внушение было снято; т. е., выйдя из состояния гипноза, наши студенты ни о внушении, ни о статье, которую они писали, не помнили.
Во втором сеансе первая часть внушения, касающаяся профессионального и социального статуса и просьбы областной газеты, была повторена. Но окончание его было совсем иным. Испытуемым было сказано, что "в душе" они не верят, что алкоголь так уж во всех случаях опасен, что они абсолютно убеждены в бесполезности статьи, которую их просят написать, но дают на это согласие, поскольку им просто неудобно отказаться. При этом они должны] написать статью вполне добросовестно и старательно. Тут же был написан второй вариант статей, и, как и в первом случае, сделанное испытуемым внушение было снято.
На следующий день оба варианта статей в перемешанном виде было предложено внимательно прочитать шести опытным психологам, которые были использованы как эксперты, призванные дать оценку каждой из статей. При этом эксперты не знали, кто написал предложенные им тексты, для кого, почему и зачем. Перед ними был поставлен только один вопрос: "Оцените в баллах от 1 до 5 каждый текст лишь с точки зрения того, насколько убежден, по Вашему впечатлению, автор в том, о чем он пишет". Результат оказался вполне определенным. Во всех случаях, лишь с одним исключением, все тексты, написанные в первом сеансе гипноза, т. е. с внушением авторам убежденности, получили более высокие оценки. Нужно оговориться, что со строго научной точки зрения полученные данные нельзя считать окончательными, поскольку в эксперименте участвовало слишком мало испытуемых. Тем не менее первые результаты оказались достаточно красноречивыми.
Как уже говорилось, дать теоретическое объяснение тому, как, по каким признакам читатель часто чувствует неискренность автора письменного текста, затруднительно. Ведь в нашем эксперименте оба варианта статей внешне ничем друг от друга не отличались. Поскольку они были написаны непрофессионалами, то с журналистской точки зрения они в обоих случаях имели одни и те же недостатки, а в остальном выявить какие-то различия в их стиле, форме, аргументации и т. п. было трудно.
Ясно одно, что и в письменном тексте, написан он профессионалом или нет, внутренняя позиция автора так или иначе часто воспринимается читателями. При этом вопрос отношения автора к проблеме, о которой идет речь в статье или очерке, неразрывно связан с вопросом об отношении автора к самой читательской аудитории. Ведь если аудитория чувствует неискренность автора, она воспринимает ее, осознанно или неосознанно, как проявление неуважения к себе, как попытку ввести читателей в заблуждение, и этим в конечном more будет определяться отношение аудитории к самому автору.
В этой связи хотелось бы напомнить об одном эпизоде из воспоминаний А. М. Горького о В. И. Ленине. Горький рассказывает о том, какое впечатление произвело выступление В. И. Ленина на II съезде
РСДРП на делегатов этого съезда. Один из них, простой рабочий, сравнивая выступления Г. В. Плеханова и В. И. Ленина, высоко оценивает и то и другое по содержанию,; но в отношении первого замечает, что тот все-таки "барин", а о Ленине говорит: "Этот наш". В этих простых словах отражено важнейшее психологическое условие успеха деятельности политического лидера, пропагандиста, журналиста, а именно - способность создать у людей чувство психологической близости, веры в то, что к ним относятся с искренней заинтересованностью, их заботы действительно принимаются близко к сердцу.
В течение многих лет наша пропаганда и журналистская деятельность ставились в такие условия, которые способствовали формированию казенного, обезличенного, формального подхода к делу. Такой подход не может учитывать психологические факторы взаимодействия коммуникатора с аудиторией. Он предполагает, что нужно сказать лишь то, что положено, а советские люди, поскольку они "высокосознательные", должны это автоматически воспринять и усвоить. Жизнь показывает, что на самом деле все не так просто.
Американский психолог Г. Келман предложил гипотезу, согласно которой отношение человека к источнику информации определяет сам психологический механизм восприятия информации, полученной от данного источника. Так, если речь идет о компетентном источнике, то его информация и аргументация усваиваются аудиторией в форме так называемой интернализации1. Это значит, что сообщение такого источника или коммуникатора воспринимается в основном на веру, как не порождающее сомнений в силу неоспоримой компетентности источника. Воспринятые таким образом сведения и обосновывающие их доводы как бы автоматически включаются в систему социальных и политических установок человека и становятся его собственными убеждениями.
1 От англ. internal - внутренний.
Информация, получаемая от коммуникатора, обладающего качеством лишь внешней привлекательности для аудитории, воспринимается ею через процесс идентификации, или отождествления с источником. В этом случае люди как бы заранее уже разделяют все позиции и точки зрения источника и принимают их некритично. Но, по мнению Келмана, при этом не происходит глубокого усвоения информации, полученной от такого коммуникатора, она необязательно включается в систему взглядов и убеждений людей. Поэтому влияние такого коммуникатора держится лишь до тех пор, пока он сохраняет свою привлекательность для аудитории.
Третий механизм восприятия убеждающей информации можно обозначить в переводе с английского как "податливое согласие", или просто податливость. Этот механизм включается в действие, когда источником информации является носитель власти. Люди принимают информацию и аргументы от такого источника, поскольку считают, что сомневаться или критиковать в данном случае "не положено". При этом позиция источника совсем необязательно становится внутренней позицией аудитории, и если отпадает необходимость внешне демонстрировать свое согласие с источником, то все, что он пытался оставить в сознании людей, постепенно забывается. Этот механизм хорошо служит целям формирования конформистского сознания. В период перестройки, когда пересматриваются многие положения, составлявшие часть официальной пропаганды в недавние годы, каждый может на себе проанализировать действие механизма "податливого согласия".
На наш взгляд, гипотеза Келмана содержит рациональное начало, хотя абсолютизировать ее, конечно, нельзя. Больше всего она применима к аудитории, которая еще недостаточно подготовлена к самостоятельному осмыслению действительности и тех объяснений, которые такой аудитории предлагаются. Но поскольку в центре нашего внимания прежде всего современный, достаточно хорошо образованный и активный читатель, следует исходить из того, что любую информацию, от какого источника или коммуникатора она бы не исходила, он склонен воспринимать осмысленно и критически. Авторитетность, компетентность, привлекательность коммуникатора, несомненно, выполняют определенную роль, но значение такого воздействия все же ограничено, и эти качества теряют свой потенциал влияния на аудиторию, как только конкретные дела коммуникатора перестают их оправдывать.
Поэтому любому журналисту важно не только завоевать авторитет и репутацию компетентного специалиста, но и постоянно их поддерживать. Главным критерием в конечном итоге всегда остается все-таки качество журналистской продукции.
Что касается привлекательности журналиста, если понимать ее как выражение его психологической близости к аудитории, то оно имеет, несомненно, очень большое значение, но его также необходимо постоянно подкреплять. Есть, правда, еще один аспект этого вопроса - чисто внешняя привлекательность коммуникатора, его человеческое обаяние. Оно, конечно, очень важно прежде всего для журналистов, работающих на телевидении. Но этот вопрос заслуживает специального обсуждения.
В документах партии и правительства, касающихся деятельности СМИ, сформулировано требование к журналистам глубоко вскрывать сущность тех явлений, о которых они пишут, анализировать их истоки и делать соответствующие выводы. Сами журналисты это прекрасно понимают, однако на практике требуемая глубина раскрытия событий и процессов, их серьезный анализ достигаются далеко не всегда. Причины этого, очевидно, разные. Среди них может быть чисто формальный, личностно незаинтересованный подход к делу, и в этом выражается внутренняя позиция журналиста. Он может описать даже на неплохом профессиональном уровне те или иные события, назвать какие-то имена ответственных и виновных (чаще второстепенные), высказать резкую критику и считать, что он свое дело сделал. Однако читатель остается с чувством неудовлетворенности. Он, как уже говорилось выше, почувствует внутреннее равнодушие журналиста, и уже это определит его отношение и к публикации, и к ее автору. Кроме того, он поймет или почувствует, что истинные причины явлений (а иногда и их главные виновники) не названы и, следовательно, каких-то реальных изменений в результате публикации ожидать не приходится. До недавних пор журналисты очень часто были вынуждены писать так в ущерб своей совести и вопреки своему пониманию истинного положения дел. В период гласности условия работы изменились, но, видимо, не все журналисты сумели измениться сами. Остатки формального, казенного подхода к творческому делу публицистики проявляются еще в том, что новые идеи облекаются в формы поверхностного описания явлений, и тем самым новизна этих идей оказывается утерянной.
Но бывает и так, что при самой искренней заинтересованности и гражданственности журналиста ему самому не всегда еще удается осознать подлинную глубину проблем, и это неизбежно проявляется в результатах его работы. Это тоже связано с внутренней перестройкой самих журналистов, их способностью по-новому увидеть действительность и научить других этому новому видению. Думается, что в этих случаях не удается конкретно преломить в журналистской практике стратегические ценности и нормы перестройки.
Наконец, не исключено также, что даже при правильном понимании событий они описываются таким образом, что внимание читателя оказывается привлеченным не к главным, а к второстепенным моментам, и в конечном итоге он подводится совсем не к тем выводам, которые имел в своих замыслах публицист. Здесь возникает вопрос о чувство языка у журналиста и уровне его мастерства в целом.
Посмотрим с этих позиций, как освещаются и анализируются некоторые наиболее важные и часто встречающиеся в нашей жизни ситуации.
Были и раньше, а с наступлением периода гласности стали повседневными очерки о людях, которые пострадали и нередко трагически в борьбе не столько за свои личные интересы, сколько за общественные. Это люди, которые боролись и борются за идеалы подлинного социализма, выступая за справедливость, за новаторство в нашей жизни, против преступлений и бюрократизма, против косности и равнодушия. С какими же акцентами описываются эти люди и их борьба? Раньше было просто: что-то объяснялось "пережитками", что-то "отдельными недостатками", что-то отдельными "недобросовестными людьми", "пробравшимися" на руководящие должности, и т. д. Сейчас мы смотрим шире и говорим смелее и острее. И все же, думается, от старого "что-то" остается. Если выделить несколько основных, общих моментов для очерков названного плана, таких, которые либо прямо выражены, либо формируют определенные впечатления, то их можно сформулировать следующим образом.
1. Герой очерка почти всегда оказывается жертвой, даже в тех случаях, когда он выходит победителем, поскольку до победы ему приходится перенести огромные лишения.
2. Подчеркивается мужество и даже героизм борца.
3. Противостоят ему чаще всего отдельные лица, иногда учреждения, которые резко, искренне и даже эмоционально в очерках критикуются.
Сразу же заметим, что мы ни в малейшей степени не хотим приуменьшить мужество и героизм людей, о которых пишется в очерках. Они заслуживают самого большого гражданского уважения, а их страдания и лишения - огромного человеческого сочувствия. Мы хотим затронуть другие моменты, которые связаны с общим содержанием очерков. А это содержание обычно приводит к ряду грустных вопросов. Прежде всего, почему герои очерков оказываются один на один со своими преследователями? Причем герой-то в полном смысле слова один, а те, кому он противостоит, объединены, да еще опираются па всякого рода юридические и административные нормы?
Почему же наш герой оказывается в изоляции, как будто и нет советских органов власти и партийных органов?
Нетрудно предположить, что, познакомившись с этими вопросами, некоторые люди немедленно обвинят автора в том, что он ставит под сомнение советский строй. Однако дело не в этом. Речь идет о глубине и последовательности анализа общественных явлений в нашей публицистике, о том, что многие вопросы, которые возникают, либо не ставятся, либо в должной мере не раскрываются журналистами. Но ведь если этого не делают, то это делает образованный читатель на основе своих знаний и опыта, но уже без помощи журналиста.
Нельзя, конечно, сказать, что журналисты вообще не касаются названных вопросов. Но делается это формально, недостаточно последовательно и часто безадресно, хотя форма бывает резкой, а слова очень громкими. Вместе с тем акцент на мужестве пострадавших иногда явно, а чаще скрыто делает для читателя основным вывод о том, что нужно с таким же мужеством (а следовательно, и с такими же жертвами) бороться; а главный вопрос - почему эта борьба оказывается слишком неравной, откуда возникают силы, так мощно противостоящие справедливому и новому, и как мобилизовать против этих сил все общество, а не отдельных людей - остается без ясного ответа.
Могут возразить, что от журналистов ожидаются чуть ли не специальные научные исследования, а это не их функция, это - задача ученых. Да, специальные научные исследования - задача ученых. Но тем не менее и от журналистов в наше время тоже ожидается по-настоящему исследовательская, аналитическая работа, сходная по своим принципам с научной, разница, может быть, лишь в глубине специализации и теоретических обобщений.
В наше время журналистам совершенно необходимо опираться на данные специальных научных исследований, но в то же время они сами могут направить внимание ученых на те проблемы, которые нуждаются в срочных исследованиях.