6. Спорное сочинение

«Трактат по общей социологии» занимает особое место в социологической литературе. Это огромная книга, огромная в буквальном смысле слова, не вписывающаяся в основные потоки социологии, вызывающая самые противоречивые оценки. Одни рассматривают это сочинение как шедевр че­ловеческого духа, другие, не менее пристрастные, видят в нем монумент глупости¹⁸. Эти крайние суждения можно считать одинаково квалифицированными. Редкий случай. Ча­ще всего по прошествии полувека страсти утихают, и про­изведение получает оценку, не всегда точно соответствую,-щую достоинствам автора, но все же в определенной степс! ни им адекватную. В случае с «Трактатом по общей социоло­гии» ссылка на общественное мнение исключается, потому что его просто нет. Сам этот факт указывает на сомнитель­ные свойства «Трактата», и прежде всего на то, что страсти,, вызванные его появлением, еще не улеглись. Дело в том, чтр книга порождает у читателя чувство беспокойства, а некото­рые, как, например, один из моих итальянских друзей, охот­но говорят, что мысль Парето больше всего подходит людям определенного возраста, начинающим испытывать отвраще­ние к миру. Но следует избегать таких страстей и крайних суждений. Мое собственное суждение, которое я хотел бы теперь четко изложить, оказывается где-то между двумя крайностями.

Психологические особенности Парето, сказавшиеся при написании «Трактата», следующие: социолог начинал свой путь инженером и в своей области он опытным путем по­знал, что такое логический поступок: поступок, определяе­мый научным знанием, эффективность которого свидетельст­вует о согласии между актами сознания и развитием собы­тий объективного мира. Затем он стал экономистом и в дру­гой форме опять встретился с теми же самыми особенностями логического поведения, определяемого на сей раз подсчетом прибыли, издержек или продуктивности. Эко-

472

номическии, расчет позволяет определить логический посту­пок, который при наличии определенных целей и необходи­мых средств стремится соответствовать иерархии предпочте­ний с учетом (в соответствии с научными знаниями) внешних обстоятельств. Но Парето не оставался экономистом. Он на­блюдал мир политики, режимы во Франции и Италии конца XIX — начала XX в. Он был поражен фундаментальными различиями между логическими поступками инженера или экономического субъекта и поведением политиков. Политики взывают к разуму, бесконечно рассуждают, но они ирраци­ональны. Одни полагают, будто религия человечества имеет ту же первопричину, что и поведение инженера или эконо­мического субъекта, другие считают возможным изменить с помощью науки общественный строй и предвещают царство справедливости на следующий день после социалистической или либеральной революции.

Другими словами, сличая свой опыт инженера и экономи­ста с данными политической науки, Парето начинает постигать то, что составляет основной мотив его сочинения, а именно ан­тиномию логических и нелогических поступков, и одновремен­но он обнаруживает, что худшая иллюзия — иллюзия либера­лов и демократов предшествующего поколения, которые пола­гали, что человечество благодаря прогрессу разума вступит в беспримерную эпоху. Парето противник ошибочных убежде­ний поколения 1848 г. Констатируя, чем стала реальная де­мократия, как функционируют представительные институты, он с горечью заключает, что ничего не изменилось и что по-прежнему ведут игру привилегированные меньшинства. Мень­шинства могут бесконечно менять производную, или оправды­вающую теорию, но реальность остается прежней. Любой политический режим олигархичен, любой политик — коры­стен или бесхитростен, очень часто менее наивный, т.е. менее порядочный, бодее полезен обществу. А впрочем, почему ин­дивидуальная порядочность должна быть условием обществен­ной полезности? Цр^чемУ научная истина должна служить свя­зующим началом общества?

Таков, по-видимому, узловой пункт учения Парето, и отсю­да понятно, почему он всегда будет оставаться в одиночестве среди профессоров и социологов. Он почти несносен со своим утверждением вредности истины как таковой. Я не уверен, что Парето был убежден в этом, но он кокетничал таким ут­верждением.

Чтобы определить научную ценность «Трактата по общей социологии», нужно рассмотреть последовательно две его ос­новные части: теорию остатков и производных, с одной сторо-

473

ны, и теорию циркуляции элит и циклов взаимозависимости — с другой.

Паретова теория остатков и производных принадлежит той цепи идей, звеньями которой являются также сочинения Маркса, Ницше и Фрейда. Предмет анализа — несовпадение побудительных причин и значений поступков и мыслей лю­дей с теми, которые признаются самими субъектами. Теория Парето напоминает то, что — начиная с Ницше и Фрейда — именуют психологией глубин сознания, а начиная с Марк­са — социологией идеологий. Но Паретова критика расхо­дится с методом психоанализа и с социологическим методом интерпретации. В противоположность методу психоанализа метод Парето не психологический, т.к. в нем умышленно иг­норируются чувства или состояния духа, проявлением кото­рых служат остатки. Парето отказывается от исследования подсознательного и бессознательного, чтобы сосредоточиться на промежуточном уровне между глубинами внутреннего ми­ра и поступками или словами, непосредственно постигаемы­ми извне. Сравнительно с марксистской критикой идеологий метод Парето вдвойне своеобразен: выявлению соотношения производных, или идеологий, с общественными классами |ре отдается приоритета; у Парето нет даже намека на то, что общественные классы — субъекты идеологий. И вместе с тем его мало интересуют исторические и оригинальные ocov бенности производных и теорий. Его поиск, нацеленный на полную инвентаризацию классов остатков производных, по­степенно ведет к снижению интереса к истории, к представ­лению человека существом вечным, а общественной струк­туры — постоянной.

Таким образом, метод Парето, в сущности, ни психологи- ческий, ни специфически исторический, а генерализирую-

щий. Разумеется, в поисках универсальной типологии остат­ ков Парето так или иначе прибегает к анализу психологиче­ ских механизмов. В частности, изучая методы убеждения и обучения людей, Парето вносит вклад в современную пси­ хологию пропаганды или общественного мнения. Тем не ме­ нее он не претендует на раскрытие фундаментальных влече­ ний человеческой природы, подобно тому как психоаналитик различает сексуальное влечение, влечение к авуарам, влече­ ние, направленное на ценность, которую немцы называют Geltungsbedürfnis — потребностью быть признанным другими. Парето остается на промежуточном уровне остатков, или проявлений чувств, постигаемых в поведении. Нельзя ска­ зать, что сам по себе такой метод не имеет основания, но он, конечно, может привести не к объяснению (и в этом его опасность), а к констатации поведения, рассматриваемого с

' 474

точки зрения остатков, и, кроме того, к подмене объяснения констатацией.

Привожу любимый пример Парето. Антропологи отмечают, что индивиды наделяют специальным значением место или вещь, камень или элемент. Некоторые пытаются объяснить та­кие комбинации, отыскивая систему мышления, придающую ей смысл. Парето возражает, что этот способ объяснения сво­дится к серьезному рассмотрению производных — второсте­пенных явлений, не детерминантов поведения, которые могут бесконечно обновляться без модификаций аффективных «аг­регатов». Верно, что интеллектуальная система не обязательно детерминант поведения, но, если им объяснять аффективные «агрегаты», утверждая, что они суть образцы остатков второго класса, дух сопротивления подскажет, что объяснение столь же убедительно, как и объяснение действия наркотика усып­ляющими свойствами. В конце концов, объяснять аффектив­ные системы остатками «незыблемости агрегатов» — значит рисковать дать псевдообъяснение.

Иными словами, оттого, что Парето не заботят ни психоло­гические механизмы, которые выявляют Ницше и Фрейд, ни социальные механизмы конкретного общества, которые пыта­ется анализировать Маркс, промежуточный метод социологи­ческих обобщений остается формальным. Я не решился бы сказать, что результаты ложны, но, возможно, они не всегда поучительны.

В заключение можно констатировать, что Парето разли­чает шесть классов остатков. Но во второй части «Трактата», там, где он приступает к рассмотрению циклов взаимозави­симости, оказывается, что важную роль играют только два класса: «инстинкт комбинаций» и «незыблемость агрегатов». Инстинкт комбинаций — это начало интеллектуального по­иска, прогресса науки и развития эгоизма, т.е. он одновре­менно основа высших цивилизаций и причина их падения. Незыблемость агрегатов становится эквивалентом системы религиозных, национальных, патриотических чувств, которые поддерживают общества.

Возникает неожиданное и немного досадное впечатление, будто снова слышен голос философа эпохи Просвещения, ценности которой частично изменились. В сущности, с одной стороны, наблюдается прогресс разума и критического духа, а с другой — мы видим, как священники всех церквей распро­страняют иллюзии и поддерживают заблуждения с той ого­воркой, что смысл суеверия — не творчество священников, как сказали бы энциклопедисты, а постоянное проявление че­ловеческой потребности в бездоказательной вере или в пол­ной самоотдаче во власть мифам. В этом смысле Парето про-

475

⁴ должает рационалистическое направление XVIII в., хотя он, может быть, переходит от непомерных надежд на него к преждевременному отказу от него. Какова бы ни была правда в этом противопоставлении, нельзя не задаться вопросом: нужно ли столько глав, страниц и примеров, чтобы снова обна­ружить старинную антитезу логического поведения и поступ­ка, вызванного восприятием научного разума и религиозного суеверия, подаваемую в качестве фундаментальной структуры человека и обществ?

Если первая часть «Трактата» мне представляется недо­статочно психологичной, то вторая, напротив, слишком пси­хологична. Эта критика — не парадокс. Используемый в первой части генерализующий метод в силу своей направ­ленности и отказа от анализа чувств останавливается на по­роге психологии. Но во второй части приводятся в основном психологические характеристики элит. Элиты жестокие и хитрые, преобладание остатков первого или второго клас­сов — все эти понятия, по сути дела, психологические. Пе­рипетии национальных историй интерпретируются и объясня­ются с помощью чувств, настроений, установок элит и масс. В пробуждении патриотических и религиозных чувств в на­чале XX в. Парето видит скорее пример неизменности в $р-знании людей одних и тех же остатков и, сверх того, при­мер детерминации исторических событий колебаниям^ чувств людей. Разумеется, Парето признает, что ход истории зависит больше от организации общества, чем от чувств ин­дивидов: «Основное в феномене — это организация, а. йе сознательная воля индивидов, которые в определенных слу­чаях могут быть даже вовлечены организацией туда, куда не завела бы их собственная воля» (Traité de sociologie générale, § 2254). Но последние страницы «Трактата» представляют собой нечто вроде резюме истории античности с точки зре­ния остатков первого и второго классов, хитрых и жестоких элит. Такой способ интерпретации если и содержит часть истины, то оставляет и чувство неудовлетворенности.

Парето стремится разработать общую систему интерпрета­ции, которая служила бы упрощенной моделью, сравнимой с моделью теоретической механики. Он признает, что его поло­жения слишком схематичны, требуют упрощения и вызывают путаницу. Но полагает он, что наряду с циклами взаимозависи­мости он выявил общие признаки общественного равновесия. Итак, можно считать, что некоторые из этих положений вер­ны, что они эффективно приложимы ко всем обществам и что тем не менее они не схватывают главного. Другими словами, общее в социологии — не обязательно существенное, самое интересное или самое важное.

476

Парето утверждает, что во всех обществах есть привиле­гированное меньшинство, или элита в широком смысле, в которой можно выделить правящую элиту в узком смысле. Это положение мне кажется бесспорным. Все известные об­щества вплоть до настоящего времени — общества неравен­ства. Допустимо, следовательно, отличать меньшинство, зани­мающее лучшие с экономической или политической точек зрения позиции, от большинства. Парето утверждает далее, что привилегированные меньшинства удерживают свои пози­ции, сочетая силу с хитростью. Если хитростью называть все средства убеждения, я решительно признаю, что он прав. Как иначе мог бы человек командовать большинством, не используя силы или не убеждая его в необходимости пови­новения? Формула, согласно которой меньшинства правят с помощью силы или хитрости, несомненна при условии при­дания обоим терминам довольно неопределенного значения. Но как мне представляется, далее встают интересные про­блемы. Каковы реальные отношения между привилегирован­ным меньшинством и большинством? На какие принципы ле­гитимности ссылаются разные элиты? Каким способом удер­живаются элиты? Каковы возможности проникновения в элиту тех, кто к ней не принадлежит? В контексте наиболее общих положений значительными и в силу этого наиболее важными мне кажутся исторические различия. Несомненно, что Парето ничуть не оспаривал бы мои замечания. Он ог­раничился бы таким ответом: он напоминает об этих общих положениях потому, что управляющие и даже управляемые постепенно их забывают. Он не отрицает значительных раз­личий между разными способами осуществления власти раз­ными политическими классами и знает о последствиях этого разнообразия для управляемых. И все-таки явно или неявно проявляется стремление уменьшить различия между режима­ми, элитами, способами правления. Он внушает, что «чем больше изменений, тем больше это одно и то же», что, сле­довательно, история бесконечно повторяется, что различия между видами режимов второстепенны. Вольно или невольно он учит более it/мй менее безропотному согласию с ходом вещей и почти автоматически называет призрачными стрем­ления к изменению организации обществ с точки зрения так называемой справедливости.

Итак, мои возражения следующие. Парето, с одной сторо­ны, характеризует режимы скорее через психологию элит, чем организацию власти и общества, а с другой — он подразу­мевает, что всеобщее есть к тому же самое важное. Тем са­мым он путает свойственные всем обществам признаки с важ­ными признаками любого общественного порядка, обесцени-

477

вает историческое многообразие и лишает почти всякого зна­чения сам процесс становления.

Мое последнее замечание касается теории логического и нелогического. Согласно определению Парето, нелогические поступки могут делиться на несколько категорий, а логиче­ский или нелогический характер действия оценивается наблю­дателем с точки зрения его знаний, а не субъекта действия. При таких условиях поступок, продиктованный научной ошиб­кой, а также инспирированный иллюзиями или мифами, — не­логический. Поступки, называемые нами символическими или обрядовыми, потому что у них нет иных целей, кроме проявле­ния чувств по отношению к существам или вещам, воспроиз­водящим ценность, суть нелогические. Наконец, нелогическим является религиозное или магическое действо.

Правильно ли подводить под одну категорию научные ошибки, суеверия, кажущиеся нам сегодня анахронизмом, поступки, внушенные оптимизмом или идеализмом, ритуаль­ное поведение, магические обряды? В самом ли деле речь идет об одной категории? Можно ли, как это делает Парето, считать, что все эти акты, будучи нелогическими, детермини­руются не умозаключениями, а чувствами или состояниями духа? Дуализм «логическое — нелогическое» служит введе-J

нием в дуализм поступков, детерминируемых разумом и ствами или состоянием духа. Может быть, эта простенькая антиномия не только опасна, но и деформирует реальность? Очевидно ли, что поведение, управляемое, по-видимому, на­учными положениями, которые задним числом оказываются ошибочными, может объясняться механизмом, сравнимым е тем, который проясняет ритуальный обряд или революцион­ное действие¹⁹.

Бесспорно, можно постепенно усложнять классификацию Парето, но дуализм логических и нелогических поступков, ведущий к противопоставлению рассудочных поступков и поступков, диктуемых чувством, опасно схематичен. Он при­водит Парето к дуалистическому представлению о природе человека, затем к дуалистической типологии элит и режи­мов. Эти стилизованные антагонизмы могуг порождать фило­софию, которой он лично не придавал бы значения, но от которой ему трудно отречься полностью. Раз уж, в конце концов, успех — единственное бесспорное оправдание вла­сти элиты, ему хочется найти его с помощью кратковремен­но действенных средств. По отношению к плутоватой элите, т.е. элите, стремящейся убеждать, революционер прибег бы с чистой совестью к принуждению. Не заканчиваются ли благие пожелания разрушением общества, как способствуют рни и деградации литературы?

478

Биографические данные

1848 г., 15 июля. Рождение в Париже Вильфредо Парето. Его семья, ро­дом из Лигурии, В начале XVIII в. пополнила ряды знати и вошла в патрициат Генуи. Дед, маркиз Джованни Бенедетго Парето, в 1811 г., при императоре Наполеоне, был произведен в бароны. Отец, сторонник Мадзини, был выслан за свои республиканские и антипьемонтовские взгляды; в Париже он женился на Мари Ме-тенье, матери Вильфредо.

1850 г. Семейству Парето разрешено вернуться в Италию. Парето полу­чает классическое среднее образование, затем учится в Политехни­ческом университете в Турине.

1860 г. Парето защищает диссертацию на тему: «Основные принципы равновесия твердых тел».

1874—1892 гг. Парето живет во Флоренции. Поработав инженером пу­тей сообщения, он становится главным управляющим металлургиче­ских заводов Италии. По служебным делам он должен выезжать за границу, в особенности в Англию. Он участвует совместно с фло­рентийским обществом Адама Смита в кампаниях против государст­венного социализма, протекционизма и милитаристской политики итальянского правительства. В этот период он — демократ и последо­вательный сторонник либерализма.

1882 г. Он выдвигает себя — но безуспешно — в депутаты от округа Пи-стуа.

1889 г. Женитьба на Александре Бакуниной, русской по происхожде­нию. В этом же году он участвует в работе конгресса «За мир и меж­дународный арбитраж» (г. Рим). По его предложению конгресс вы­сказывается в пользу свободы торговли.

1891 г. Парето знакомится с «Принципами чистой экономики» Мафео Панталеони. Последний знакомит Парето с произведениями Вальра, Курно и Эджуорта. Одйа из его лекций в Милане запрещена поли­ цией. Знакомство с Л. Вальра. Итальянское правительство отказыва­ ет ему в разрешении читать бесплатно курс политэкономии.

1892—1894 гг. Парето публикует ряд разработок по основным пробле­мам чистой экономики, математической экономии и другим направ­лениям экономической теории.

1892. г. Вальра предлагает ему занять вместо себя кафедру политэконо­ мии Лозаннского университета.

1893. г. Парето назначен профессором политэкономии Лозаннского уни­ верситета. С этогр времени начинается его новый путь, посвящен­ ный исключительно науке и отмеченный публикациями его сочине­ ний, у'»

1896—1897 гг. В Лозанне на французском языке опубликован «Курс по­литэкономии»-.

1898 г. Парето получает в наследство от своего дяди огромное состояние. У себя в Швейцарии он принимает итальянских социалистов, кото­рым пришлось скрываться от репрессий, последовавших за мятежа­ми в Милане и Павии.

1901 г. Парето поселяете·.! в Селиньи, в кантоне Женева, на берегах Же­невского озера, на своей вилле «Ангора». Его взгляды становятся бо­лее консервативными и вступают в противоречие с гуманитаризмом декадентской буржуазии. Поездка в Париж для чтения курса в Вы­сшей школе. Жена оставляет его и уезжает в Россию. Парето немед-

479

ленно требует развода. С 1902 г. он будет жить с Жанной Режи, на которой женится незадолго до смерти и которой посвятит «Трактат по общей социологии».

1901—1902 гг. В Париже на французском языке издана работа «Социа­листические системы».

1907 г. В Милане издан «Учебник политэкономии» (на итал. яз.).

1907—1908 гг. Будучи больным, Парето постепенно уступает чтение кур­са политэкономии Паскалю Бонинзеньи. В 1912 г. он прекратит преподавание экономики и сохранит за собой лишь сокращенный курс социологии.

1909 г. Значительно переработанный французский перевод «Учебника политэкономии».

1911 г. В Париже на французском языке опубликован «Добродетельный миф и безнравственная литература».

1916 г. Парето в последний раз читает серию лекций по социологии. Во Флоренции издан «Трактат по общей социологии».

1917—1919 гг. В Лозанне и в Париже выходит французский перевод «Трактата по общей социологии».

1918 г. Юбилей Парето в университете Лозанны.

1920. г. Во Флоренции издан сборник политических статей, касающихся, в частности, первой мировой войны, под названием «События и тео­ рии».

1921. г. Публикация в Милане работы «Преобразования демократии». ·

1922. г. Протестуя против предложения швейцарских социалистов ввее§и обложение налогом крупного состояния, Парето поселяется на не­ сколько месяцев в Дивонне. В конце года он соглашается с тем, что итальянское правительство (возглавляемое Б. Муссолини) должно^v быть представлено в Лиге Наций.

1923. г. Парето назначен сенатором Итальянского королевства. В двух· статьях, появившихся в «Жерарчии», он выражает в целом позитив-, ное отношение к фашизму, но требует от него либерализации.

1923 г., 19 августа. Парето умирает в Селиньи, где и похоронен.

Примечания

1 *"

Дойдя до этого места, читатель, возможно, уже заметил, что наши исс­ледования сходны с теми, которые привычны для филологии, а имен­но с изучением основы и окончания при словообразовании. Это не искусственная аналогия. Она проистекает из того факта, что в обоих случаях речь идет о результатах деятельности разума, имеющих об­щее основание.

«Это не все. Есть также сходства другого рода. Современной фило­логии хорошо известно, что язык — это организм, сформировавший­ся по своим собственным законам; он не был сотворен искусственно. Только некоторые технические термины, такие, как кислород, метр, термометр и т.п., суть продукты логического мышления ученых. Они соответствуют логическим действиям в обществе, между тем как фор­мирование большинства слов, используемых большинством людей, соответствует нелогическим действиям. Социологии пора бы двигать­ся вперед и постараться достичь уровня, на котором уже находится филология» (Traité de sociologie générale, § 879, 883).

480

2

Нельзя понять эту сторону учения Парето, если не помнить о его в высшей степени либеральных убеждениях. Точно так же Парето взял под защиту католическое духовенство, гонимое во Франции радика­лами и блоком левых сил в начале нашего века, или социалистов, преследуемых в Италии в 1898 г. По сути дела, он против любых ин­квизиций. Книга Джузеппе Ла Ферла «Вильфредо Парето, философ-вольтерьянец» (Флоренция, 1954 г.) хорошо показывает эту грань личности автора «Трактата по общей социологии».

Исследуя этот род остатка, Парето проводит глубокий и интересный анализ требований уравнительства, лицемерие которых он стремится разоблачить. Он охотно сказал бы, как и Дж. Оруэлл в книге «Скот­ный двор», что все сторонники эгалитаризма согласны с формулой: «Все животные равны, но некоторые более равны». Парето пишет так: «За требованиями равенства почти всегда скрываются требова­ния привилегий» (ibid., § 1222). «Говорят о равенстве, чтобы добить­ся его вообще. Затем делают бесконечное число исключений, чтобы отвергнуть его частным образом. Им должны пользоваться все, а пользуются лишь некоторые» (ibid., § 1222). «У наших современни­ков равенство есть догмат веры; но это не мешает существованию во Франции и Италии огромного неравенства между «сознательными» и «несознательными» трудящимися, между простыми гражданами и те­ми, кому протежируют депутаты, сенаторы, выборщики. Есть прито­ны, которые полиция не осмеливается трогать, потому что обнаружи­ла бы в них законодателей или других важных лиц» (ibid., § 1223). Эти замечания содержат красноречивую критику общественного ли­цемерия, констатируют разницу между провозглашенными обще­ством идеалами и повседневной реальностью.

Известна книга S. Tchakhotine. Le viol des foules par la propagande politique. Paris, 1952. Современная социологическая литература, по­священная средствам пропаганды, представлена главным образом на английском языке. Приведем несколько характерных цитат из Гитле­ра: «Люди в подавляющем большинстве так по-женски настроены, что их мнениями и действиями гораздо чаще управляют чувственные восприятия, чем чистое размышление. Эти восприятия отнюдь не утонченны, они простоваты и ограниченны. В них совсем нет нюан­сов, только позитивные или негативные понятия любви и ненависти, справедливости и несправедливости, правды и лжи; получувств не существует». «Весь талант, проявившийся в организации пропаган­ды, будет растрачен попусту, если он не основывался неукоснительно на фундаментальном принципе. Нужно ограничиваться небольшим числом идей и постоянно их повторять» {Adolf Hiller. Madoctrine. Paris, Fayard, 1938, p. 61, 62).

Парето очень часто возвращается к этой мысли, ибо боится быть не­правильно понятым,,,«Остережемся опасности приписывать объек­тивное существование остаткам или даже чувствам. В реальности мы наблюдаем только людей, находящихся в состоянии, которое мы зо­вем чувствами» (Traité de sociologie générale, § 1690).

Жорж Сорель (1847—1922) — современник Парето, бывший с ним в тесном эпистолярном и интеллектуальном контакте. У него много об­щего с автором «Трактата по общей социологии». Он тоже получил естественно-научное образование (учился в Высшей политехниче­ской школе); как и Парето, работал инженером (в дорожном ведомст­ве), как и Парето, интересовался экономикой (опубликовал «Введе­ние в современную экономику»), как и Парето, не скрывал своего презрения к декадентской буржуазии. Немало мыслей Сореля со­звучны положениям Парето, но Сорель одновременно более близок к

16 Зак. № 4 481

марксизму, в большей мере идеалист и главное — более туманен, чем Парето. Идеи Сореля в Италии нашли большой отклик как среди уче­ных, так и среди фашистских и социалистических идеологов. Об от­ношениях между Парето и Сорелем см.: Т. Giacalone-Monaco. Pareto e Sorel. Riflessioni e ricerche. Padone, C.E.D.A.M., t. I, I960, t. II, 1961.

Во введении к работе «Социалистические системы», предшествовав­шей «Трактату по общей социологии», Парето так определяет фено­мен правящей элиты: «Люди могут неравномерно распределяться на пирамидах, немного напоминающих волчки, в зависимости от того, обладают они или нет более или менее вожделенными ценностями или качествами — богатством, умом, моральными достоинствами, политическим талантом. Одни и те же индивиды занимают одни и те же места на одних и тех же фигурах только согласно гипотезе, кото­рую мы только что набросали. В самом деле, было бы явно абсурд­ным утверждать, будто индивиды, занимающие высшие позиции на фигуре, представляющей распределение математического или поли­тического таланта, — это те же самые люди, которые занимают вы­сшие позиции на фигуре, обеспечивающей распределение богатств. Но если расположить людей соответственно их степени слияния, а также политической и общественной власти, то в этом случае в боль­шинстве обществ одни и те же люди, по крайней мере частично, зай­мут одинаковое место и на той фигуре, и на фигуре распределения богатства. Так называемые высшие классы суть также обычно самые богатые. Они представляют «элиту, аристократию»» (Les Systèmes socialistes, t. I, p. 27—28).

о

О Паретовом законе распределения доходов, помимо «Курса гголита-ческой экономии» и «Учебника политической экономии», см.: «Сочи­нения о кривой распределения богатств». Этот закон Парето породил значительную экономическую литературу.

о н

Г. Моска развил свою теорию правящей элиты и политики за 17 лет до появления «Социалистических систем» в работе: «Sulla teoria dei governi et sul governo Parlamentäre» (1884). Заимствование далеко не· очевидно. Но, как об этом пишет Буске, «Моска очень любезно потре-, бовал, чтобы Парето признал его приоритет; последний отказался, от­ветив, что точки соприкосновения сводятся к банальным идеям, уже изложенным Бёклем, Тэном и др. Моска смог добиться лишь упоми­нания своего имени в дерзкой и несправедливой форме в примеча­нии к «Учебнику» на итальянском языке (впрочем, не вошедшем в текст «Учебника» на французском языке)». Позднее Моска развил свою мысль в работе «Элементы политической науки».

См. статью Ж. Монро «Политика со знанием дела» в: «Écrits pour une Renaissance», Paris, Pion, 1958.

Социологическая теория обоюдной зависимости является переложе­нием экономических теорий всеобщей взаимозависимости и равно­весия, которые Парето развил в «Курсе» и в «Учебнике», но суть ко­торых была сформулирована Леоном Вальра в его «Элементах чистой экономики».

1 1

«Под термином «капиталисты» понимали и все еще понимают, с од­ной стороны, лиц, извлекающих доходы из своих земель и сбереже­ний, а с другой — предпринимателей. Эта путаница сильно мешает познанию экономического феномена и тем более — феномена обще­ственного. По сути обе категории капиталистов зачастую имеют раз­ные, порой противоположные интересы, противодействующие друг другу даже больше, чем интересы так называемых классов «капита­листов» и «пролетариев». С экономической точки зрения для пред-

482

принимателя выгодно, чтобы доход со сбережений и других капита­лов, которые он арендует у собственника, был минимальным; наобо­рот, для этих производителей выгодно, чтобы он был максимальным. Вздорожание товара, который он производит, выгодно предпринима­телю. Ему неважно вздорожание других товаров, если он находит компенсацию в преимуществах своего производства, в то время как всякий рост цен вредит владельцу простого накопления. Что касается Предпринимателя, то налоговый сбор с производимого им товара ма­ло ему мешает, иногда он им пользуется, чтобы сдержать конкуренцию. Налоги всегда мешают потребителю, доходы которого определяются его сбережениями. В общем, предприниматель почти всегда может возместить за счет потребителя рост издержек, вызванный тяжелыми налогами. Простой владелец сбережений почти никогда этого сделать не сможет. Точно так же часто мало вредит предпринимателю удоро­жание рабочей силы: оно ограничено существующим договором, — между тем как предприниматель может возместить убытки при за­ключении договоров в будущем путем увеличения цены на продук­цию. Наоборот, простой обладатель сбережений обычно переносит рост цен, никоим образом не будучи в состоянии возместить ущерб. В этом случае, следовательно, предприниматели и их рабочие имеют общий интерес, противоположный интересу простых обладателей сбережений. Точно так же обстоит дело с предпринимателями и про­мышленными рабочими, пользующимися мерами протекционизма... Противоречия не менее значимы в социальном плане. Среди пред­принимателей есть люди, у которых хорошо развит инстинкт комби-. национный, необходимый для успеха в этой сфере деятельности. Те, у кого преобладают остатки незыблемости агрегатов, остаются просты­ми обладателями сбережений. Вот почему предприниматели обычно люди отважные, ищущие новое как в экономической, так и в соци-. альной сферах. Им нравится движение, они надеются извлекать из него пользу. Простые обладатели сбережений, наоборот, чаще люди спокойные, боязливые; у них, как у зайцев, всегда ушки на макушке. Они мало надеются на изменения и очень боятся их, т. к. знают по тяжелому опыту, что они почти всегда требуют расходов» (Traité de sociologie générale, § 2231, 2232).

13

«Процветание в наших краях, хотя о нем можно говорить только от­части, есть следствие свободы действия элементов с экономической и социальной точек зрения истечение определенного периода XIX в. Те­перь начинается кристаллизация, в точности как в Римской империи. Она желанна населению и во многих случаях, по-видимому, увеличи­вает богатство. Без сомнения, мы еще далеки от того состояния, когда рабочий окончательно соединен со своим ремеслом; но рабочие сою­зы, ограничения связей между государствами направляют нас на этот путь. Соединенные Штаты Америки, созданные переселенцами и обязанные им cboh^i нынешним процветанием, стремятся теперь все­ми средствами отталкивать от себя эмигрантов. Другие страны, на­пример Австралия, поступают так же. Рабочие синдикаты стараются лишить работы тех людей, которые не вступили в синдикаты. Вместе с тем они далеки от согласия принять всех. Правительства и коммуны с каждым днем все больше вмешиваются в экономические дела. Их подталкивает к этому воля населения, часто с явной выгодой для себя. Очевидно, что мы движемся по кривой, похожей на ту, по которой по­сле создания империи прошло римское общество, после периода про­цветания пришедшее к упадку. История никогда не повторяется, и ед­ва ли — если только не верить в «желтую опасность» — будущий пе­риод и новое процветание явятся следствием другого нашествия вар­варов. Более вероятно, что новый период станет результатом

483

внутренней революции, наделившей властью индивидов, которые с избытком обладают остатками второго класса, умеют, могут и хотят пустить в ход силу. Но эти далекие и неопределенные возможности принадлежат больше области фантазии, чем экспериментальной нау­ке» (Traité de sociologie générale, § 2553).

Презрительное отношение к декадентской буржуазии заставило Па-рето написать: «Так же как римское общество было спасено от разру­шения легионами Цезаря и Октавиана, наше общество, возможно, однажды будет спасено от падения теми, кто станет тогда наследника­ми наших синдикалистов и анархистов» (Traité de sociologie générale, § 1858).

Эту статью, озаглавленную «Социология Парето», см. в : «Zeitschrift für Sozialforschung», VI, 1937, p. 489—521.

Отношение Парето к фашизму всесторонне проанализировал Буске в работе «Парето — ученый и человек». По мнению Буске, «до прихо­да фашизма мэтр занял по отношению к нему самую сдержанную, временами почти враждебную позицию. Затем он выразил свое бес­спорное одобрение той достаточно умеренной форме, которую приня­ло сначала фашистское движение. Это одобрение было сделано с ого­воркой, подчеркивающей необходимость сохранения определенного числа свобод». Первого июня 1922 г., за пять месяцев до похода чер­норубашечников на Рим, Парето писал другу: «Я могу ошибаться, но я не вижу в фашизме постоянной и глубокой силы». Но 13 ноября 1922 г., несколько дней спустя после захвата власти, он сказал, что как человек он счастлив, что фашисты победили, и счастлив как уче­ный, чьи теории подтвердились. Парето принял почести от нового ре­жима: в декабре 1922 г. пост представителя Италии в Комиссии по разоружению Лиги Наций, в марте 1923 г. — кресло сенатора. Когда_ч последнее звание предлагала ему предшествующая власть, он от него отказался.

В марте 1923 г. он писал: «Если возрождение Италии знаменует изменение цикла, пройденного цивилизованными народами, Муссо_} лини станет исторической фигурой, достойной античности»; и еще; «Франция сможет спасти себя, только если найдет своего Муссоли­ни». Но в то же время он писал, что отказывается быть среди льсте­цов и «если спасение Италии, может быть, коренится в фашизме, то он несет и бедствия». Его мысль выражена, впрочем, очень ясно в те­оретическом журнале фашистской партии «Жерарчия», где он опуб­ликовал статью «Свобода». Фашизм, писал он, хорош не только пото­му, что он диктаторский по природе, т.е. способен восстановить пЬря-док, но и потому, что хороши были до сих пор результаты. Следует избавиться от нескольких подводных камней: воинственных авантюр, ограничения свободы прессы, обложения дополнительным налогом богатых и крестьян, подчинения церкви и клерикализму, ограниче­ния свободы обучения. «Нужно, чтобы свобода обучения в универси­тетах ничем не была ограничена, чтобы в них можно было читать тео­рии Ньютона, как и Эйнштейна, Маркса, как и теории исторической школы».

Иначе говоря, Парето был благосклонен к пацифистскому, либе­ральному толкованию авторитарного режима в экономическом и ин­теллектуальном, светском и общественно консервативном планах. Он не был расположен ни к корпоративной системе, ни к Латеранским соглашениям, ни к захвату Эфиопии, ни к присяге на верность, к ко­торой начиная с 1931 г. принуждали профессоров университетов; и, вероятно, его воодушевление и критика были направлены против всяких гегелевских и националистических отклонений Джентиле,

484

Вольпе, Рокко и Боттаи. Не прогнозируя возможной эволюции идей Парето по отношению к фашизму (это было бы абсурдно), небеспо­лезно напомнить, что Бенедетто Кроче, ставший одним из лидеров либеральной оппозиции, тоже в начале 1923 г. выразил свое согла­сие с новым режимом.

Что касается влияния Парето на фашизм, то оно было бесспор­ным, но далеко не решающим. В 1902 г. Муссолини провел некото­рое время в Лозанне. Возможно, он там слушал лекции Парето, но не контактировал с ним. Вовсе не очевидно, что он в самом деле читал Парето и, уж во всяком случае, молодой ссыльный социалист-самоуч­ка этим чтением не ограничивался. «Уроки» Маркса, Дарвина, Маки­авелли и его последователей, Сореля, Морра, Ницше, Кроче, итальян­ского гегельянства и, конечно, писателей-националистов оказали по крайней мере такое же влияние на становление фашистской идеоло­гии, как и уроки Парето. Доля макиавеллизма и паретизма в фашиз­ме значительна, если только фашизму дать всеобщее определение. Остается посмотреть, целесообразно ли такое стремление к абстрак­ции, насколько велики национальные особенности политической практики и движений, именуемых фашистскими.

Паретовское изображение плутодемократических политиков, у кото­рых чуть ли не исключительно преобладают остатки первого класса, постигается с трудом, если не представить себе спектакль итальян­ской политической жизни конца прошлого — начала этого века. В 1876 г. итальянские правые, или, точнее, пьемонтисты, преемники. Кавура, теряют власть. На политической сцене последовательно до­минируют в то время три человека: в 1876—1887 гг. — Депретис, за­тем Криспи и главным образом Джолитти — с 1897 по 1914 г. «Джо-литти, умеренный либерал в политике и в экономике, является реа­листом и эмпириком. Во внутренней политике он возвращается к ме-

' тодам «трансформизма» Депретиса, разделявшего, чтобы властвовать, без грубых репрессий, искусно маневрируя между деятелями и тен­денциями парламента и синдикатов. Его «диктатура» — мягкая, по­датливая к компромиссам, пользующаяся симпатиями, которые нейт­рализуют или воссоединяют соперников, и опирается на коррупцию

■ во время выборов с целью заручиться большинством. Эффективный в тактическом плане, джолиттизм способствовал дискредитации пар­ламентаризма и ослаблению идеи гражданственности в стране, где демократическая традиция еще только зарождалась» (P. Guichonnet. Mussolini et le Fascisme. Paris, P.U.F., 1966).

А 8

По мнению Буске, «Трактат по общей социологии» представляет со­бой «одну из самых значительных попыток человеческого разума по­стигнуть структуру, обществ и ценность суждений, находящих в них спрос» ("Parejo. Le Savant et e'homme". Lausanne, Payot, 1960, p.150). Ж. Гурвич писал^СТакая концепция являет собой пример того, чего надо избегать; в этом ее единственная научная ценность» ("Le concept de classes sociales de Marx à nos jours". Paris, C.D.U., 1957, p.78).

1 Q

Например, большинство экономистов начала XX в. еще в 20-е гг.

считали, что в случае наступления безработицы и отсутствия сбыта экспортных товаров лучшим способом восстановления полной заня­тости и внешнего равновесия является содействие понижению зарп­латы и цен. Кейнсианцы показали, что при структурной одеревене­лости и твердо установленных издержках дефляционная политика не может восстановить полную занятость и открыть зарубежные рынки. Равновесие путем дефляции было теоретической возможностью, но, конечно, не реальной политикой — разве только ценой несоразмер­ных жертв. Была ли политика 30-х гг. Лаваля или Брюнинга или по-

485

литика Черчилля в 1925 г., поддержанная тем не менее выдающими­ся учеными и выглядевшая убедительной, примером нелогического поведения на том же основании, что и магические действия сторон­ников Воду? (Воду — первобытный религиозный культ жителей Ан­тильских островов. — Прим. ред.)