Соммерсет Моэм «Луна и грош»:

«...Я был гостем у него на свадьбе.— Капитан взгля­нул на Тиаре, и они оба рассмеялись.— Приблизитель­но через год, зачем и почему уж не помню, я очутился в той части острова. Покончив с делами, я сказал себе: «Voyons, почему бы мне не навестить беднягу Стри-кленда?» Я стал расспрашивать туземцев, не знают ли они чего о нем, и выяснил, что он живет в каких-ни-буль пяти километрах от того места, где я был. Ну, я и отправился к нему Никогда мне не забыть этого посе­щения. Я живу на атолле — это низкая полоска земли, которая окружает лагуну, и красота там значит — море и небо, изменчивые краски лагуны и стройность коко­совых пальм. Но место, где жил Стрикленд,— поистине то были райские кущи. Ах, если бы я мог описать всю прелесть этого уголка, спрятанного от мира, синее небо и пышно разросшиеся деревья! Это было какое-то пир­шество красок. Воздух благоухающий и прохладный. Нет, словами нельзя описать этот рай. И там он жил, не думая о мире и миром забытый. На европейский глаз все это, наверно, выглядело убого. Дом полуразрушен­ный и не слишком чистый. Когда я пришел, на веранде валялись несколько туземцев. Вы же знаете, они народ общительный. Один малый лежал, вытянувшись во весь рост, и курил, на нем не было ничего, кроме па­рео. (Парео — это длинный лоскут красного или синего ситца с белым узором. Туземцы обвязывают его вокруг бедер так, что впереди он спускается до колен.) Девуш­ка лет пятнадцати плела шляпу из листьев пандануса,—продолжал капитан Брюно,— какая-то старуха, сидя на корточках, курила трубку. Затем я увидел Ату. Она кормила грудью новорожденного, другой ребенок, со­вершенно голый, играл у ее ног. Увидев меня, она крик­нула Стрикленда, и он появился в дверях. На нем тоже не было ничего, кроме парео. Право же, мне не забыть эту фигуру: всклокоченные волосы, рыжая борода, ши­рокая волосатая грудь. Ноги у него были сбитые, все в мозолях и царапинах: я понял, что он всегда ходит босиком. Он стал настоящим туземцем. Мне он, по-видимому, обрадовался и тотчас же велел Ате зарезать к обеду цыпленка. Затем он потащил меня в дом по­казывать картину, над которой сейчас работал. В углу комнаты была навалена куча циновок, посредине стоял мольберт и на нем холст. Мне было жалко Стриклен­да, и я купил у него по дешевке несколько картин для себя и для своих друзей во Франции. И хотя покупал я эти картины просто из сострадания, но постепенно полюбил их. Честное слово, мне в них виделась какая-то странная красота. Все считали меня сумасшедшим, а вот вышло-то, что я был прав. Я был первым его по­клонником на островах...

...— И эти картины еще у вас? — полюбопытствовал я.

— Да, я держу их, покуда моя дочь не станет невестой. Тогда я их продам, а деньги пойдут ей в приданое.

Затем он продолжил рассказ о своем посещении Стрикленда.

— Никогда я не забуду этого вечера. Я думал пробыть у него не больше часа, но он настойчиво просил меня остаться ночевать. Я колебался, мне, признаться, не очень-то нравился вид циновок, на которых мне предлагалось спать, но в конце концов согласился. Когда я строил себе дом на Паумоту, я месяцами спал на худшей постели, и над головой у меня были только ветки тропического кустарника; что же касается на­секомых, то кожа у меня толстая и укусов не боится. Мы пошли на реку купаться, покуда Ата стряпала обед, а пообедав, сидели на веранде. Курили и болта­ли. Туземный юнец играл на концертино песенки, пев­шиеся в мюзик-холлах лет десять назад. Странно они звучали среди тропической ночи, за тысячи миль от цивилизованного мира. Я спросил Стрикленда, не тя­готит ли его жизнь в глуши, среди всего этого народа. Нет, сказал он; ему удобно иметь модели под рукой. Вскоре туземцы, громко зевая, ушли спать, а мы с ним остались одни. Не знаю, как описать непроницаемую тишину этой ночи. На моем острове никогда не бы­вает такой полной тишины. У моря там стоит шорох мириадов живых существ, и крабы, шурша, копошат­ся в песке. По временам слышно, как где-то в лагу­не прыгнула рыба или вдруг доносятся торопливые громкие всплески,— это рыбы спасаются бегством от акулы. И надо всем этим — извечный глухой шум прибоя. Но здесь ничто, ничто не нарушало тишины, и воздух был напоен ароматом белых ночных цветов. Так дивно хороша была эта ночь, что душа, казалось, не могла больше оставаться в темнице тела. Вы ясно чувствовали: вот-вот она унесется в горние страны, и даже смерть принимала здесь обличье друга...

...— Я спросил его, счастлив ли он с Атой. «Ата не пристает ко мне,— отвечал Стрикленд.— Она готовит мне пищу и смотрит за своими детьми. Она делает все, что я ей велю. И дает мне то, что я спрашиваю с женщины».— «И вы никогда не жалеете о Европе? Не скучаете по огням парижских или лондонских улиц, по друзьям, по людям, вам равным, или...— que sais-jel — по театрам, газетам? Не хотите снова услышать, как омнибусы грохочут по булыжной мостовой?» Он долго молчал, потом ответил: «Я останусь здесь до са­мой смерти».— «Но неужто вам не бывает тоскливо, одиноко?» Он фыркнул: «Моп pauvre ami, вы, видно, не понимаете, что такое художник».

Капитан Брюно мягко улыбнулся, и в его темных, добрых глазах появилось странное выражение.

— Стрикленд был несправедлив ко мне: я знаю, что такое мечты. И мне являлись видения. По-своему, и я художник...»

Обида, блажь и принципиальность, предательство

Из толкового словаря живого Великорусского языка Владимира Даля:

Обида

• всякая неправда, тому, кто долженъ переносить ее; все, что оскорбляетъ, бесчеститъ и порицаетъ, причи-няетъ боль, убытокъ или поношение; насмешка, дур­ной отзывъ о комъ.

Обижаемый - терпящий обиду отъ обидчика; счи­тать себя в обиде. Обидливый человек - склонный к обидам, нередко обижающий других.

Вь тесноте живут люди, а въ обиде гибнуть. Чужая обида не разжива. Обидеть легко, да душе каково? С обидчивымъ соседомъ тяжело водиться.

Обида и вина (1,3)- одни из самых частых спутников отношений в паре. Это результаты выхода из слияния (2), когда жизнь оказывается больше твоих представ­лений о ней и тех интроектов, которые были заложе­ны о правилах и ролях в отношениях. По сути, обида - это защитная реакция, когда есть переживание, что со мной обошлись не так, как я заслуживаю и желание из­менить ситуацию. Обида - это два сплетенных чувства: грусти («мне больно, со мной так обращаться нельзя» и злости («как этот человек смел так со мной обойтись, это не правильно») (2). Довольно часто, когда клиенты описывают обиду, они переходят от грусти, слез, жале-ния себя, униженности к злости на другого, оскорбле­ниям, насмешкам и обесцениванию отношений.

В терапевтической работе мы помогаем пережи­вать чувства и выясняем, что конкретно их вызывает, чтобы понять, что дальше с этом делать. Можно по­смотреть, какие за этой обидой стоят ценности (3), которые стоят обсуждения в паре и борьбы за их су­ществование в отношениях (это принципиальность), а что является блажью, т.е. своенравием, упрямством, инфантильностью, от которых стоит отступиться. Здесь важно быть внимательным к причинам и отли­чать блажь от принципиальности.