1.Великая реформа.

1.1 Подготовка к реформе.

Чтобы разобраться в том, что случилось в России в 1860-1870-х гг., нам придется вернуться к началу 1850-х гг., а также к завершающим событиям Крымской войны и моменту вступления Александра II на престол.

Самое сокрушительное поражение император Николай I потерпел не от франко-английских войск в Крыму, нутрии собственной державы, и вызвано оно было вызывающей утопичностью его режима. Однобокость, однодумие во внутренней политике привели к катастрофе в политике внешней, к тяжелому кризису системы, любовно выстраиваемой монархом на протяжении тридцати лет. Одновременно с крахом николаевского режима в России произошла еще и смена правителей. Для империи подобный момент всегда являлся необычайно волнующим предвестником чудесно нового.

Воцарение Александра Николаевича было встречено обществом с изрядной долей скепсиса – наследник много лет проработал в отцовской системе, преклонился перед ним и никогда не слыл реформатором. Но единственной реальной политической силой в стране, в последние годы правления Николая I, оставался Зимний дворец.

Именно поэтому социалист А.И. Герцен вскоре после воцарения Александра II обратился к нему с такими словами: «Государь! Дайте свободу русскому слову... Дайте вольную речь... Дайте землю крестьянам - она и так им принадлежит. Смойте с России позорное пятно крепост­ного состояния, залечите синие рубцы на спине наших бра­тьев»¹.

Первоначально у Зимнего дворца просили (или требова­ли?) двух вещей: свободы слова и отмены крепостного пра­ва. Остальные преобразования должны были стать, в той или иной степени, производными от этих фундаментальных ша­гов правительства. Явные приметы «оттепели», в том числе и гласность, проявились достаточно скоро (напомним, что сам термин «оттепель» вошел в политический словарь Рос­сии именно со второй половины 1850-х гг.). «Еще никогда не бывало в России, - писал Н.В. Шелгунов, - такой массы ли­стков, газет и журналов, какая явилась в 1856-1858 годах. Издания появлялись как грибы... Это было удивительное время, когда всякий захотел думать, читать и учиться и когда каждый, у кого было что-нибудь за душой, хотел высказать это громко... Не о сегодняшнем дне шла тут речь, обдумыва­лись и решались судьбы будущих поколений, будущие судьбы России.,.»²

Коронацион­ные торжества проходили в Москве с 14 по 26 августа 1856 г. Тем не менее, ряд изменений был произведен импе­ратором уже в 1855-1856 гг. В декабре 1855 г. упразднен

Негласный цензурный комитет, разбойничавший в литерату­ре и журналистике (вспомним хотя бы ссылки И.О. Тургенева в Орловскую губернию, а М.Е. Салтыкова-Щедрина в Вятку).

Кроме того, отменено распоряжение Николая I о том, что «комплект студентов» в университете не должен превышать 300 человек (уже через год в Петербургском университете обучались 1500 студентов, хотя, честно говоря, уровень под­готовки обучающихся далеко не всегда соответствовал ста­тусу высшего учебного заведения). Летом 1856 г. были амни­стированы декабристы и члены социалистического кружка М.В. Буташевича-Петрашевского. Подданные империи полу­чили право вновь свободно выезжать за границу. Дети сол­дат в военных поселениях перестали поступать в военную службу кантонистами с 7-летнего возраста (данная мера кос­нулась ни много ни мало 400 тысяч человек). Вскоре и сами эти поселения были ликвидированы.

Отправились в отставку наиболее одиозные министры ни­колаевского времени, что особенно неприятно поразило вдовствующую императрицу, устроившую сыну подлинный допрос. «Как ты можешь, - спрашивала Александра Федо­ровна, - удалять с министерств таких преданных и усердных слуг? Их избрал твой отец, а кто лучше твоего отца умел рас­познавать и выбирать людей?» Александр II нашел единст­венно возможный и психологически точный ответ: «Успокой­тесь, матушка. Вытрите слезы. Сейчас я вам все объясню. Папа был гений, и ему нужны были лишь исполнители, а я, увы, не гений, поэтому мне нужны умные советники».¹

В XIX в. крепостничество продолжало представлять собой не только варварское установление, но и фундамент, если хотите, «ске­лет» империи. Именно связывало воедино все российские сословия, а их, в свою очередь, со­единяло с властью. На крепостни­честве базировалась не только экономика государства и ее социальная структура, но и политические отношения, а также культурное развитие общества.

В годы Крымской войны этот казавшийся столь надеж­ным фундамент державы начал подвергаться сомнениям, а затем и ожесточенной критике с самых разных сторон. Рос­сийское общество охватило чувство, которое замечательно выразил один из современников: «...только бы развязаться с этим кошмаром (то есть крепостным правом. - Л. Л.), этим бревном, которое лежит на дороге и не дает никуда ходу; а там жизнь все перемелет, будет мука».²

До 1762 г. крепостное право представляло собой стройную систему взаимных обязательств, в которой пребы­вали все слои русского общества, четко представлявшие свое место в ней. Ратный и гражданский труд дворян оплачи­вался исключительно земельными окладами - поместьями с работавшими в них людьми. Крестьяне отдавали свою жизнь барину, поскольку он служил на благо государства и государя. При этом важно помнить, что царь осознавался верховным и единственным хозяином земли, все остальные являлись лишь ее арендаторами.

Такая система при всех издержках - достаточно вспом­нить барские злоупотребления и крестьянские бунты - вос­принималась жителями страны как традиционная, а потому более или менее справедливая. Однако Манифест о вольно­сти дворянства Петра III (1762) изменил привычную ситуа­цию. Раз дворянин стал ничего не должен царю, то и кресть­янин получил возможность ощущать себя свободным от повинностей в пользу барина. Разрыв одного из звеньев це­пи грозил привести к нарушению всей совокупности обяза­тельств.

Во второй же половине 1850-х гг. речь пошла о дальней­шем демонтаже этой цепи - о прекращении прежних отноше­ний между помещиками и крепостными крестьянами. Интересно, понимал ли Александр II, на что он поднимал руку, что собирался реформировать? Кажется, полного осознания всей сложности задачи у монар­ха не было, зато он отчетливо видел другое.

Во-первых, то, что крепостничество представлялось глав­ной причиной военно-технической отсталости России, что уг­рожало ее международному престижу. Во-вторых, хотя кре­постные крестьяне волновались не больше, чем в прошлые десятилетия, однако градус ожидания ими перемен, похоже, достиг критической отметки. Выражалось это ожидание по- разному. В 1840-1850-х гг. в местные учреждения одной только Рязанской губернии поступало ежегодно от 500 до 2000 жалоб крестьян на помещиков. Отказ от выхода на бар­щину, подчеркнуто некачественное выполнение работ, кражи из господского хозяйства, потрава помещичьих хлебов и по­рубка леса, неуплата государственных и помещичьих повин­ностей, самовольные отлучки из вотчины, споры с вотчин­ным начальством - все эти, малозначащие на первый взгляд протестные действия крестьян, повторяясь изо дня в день, подтачивали, как капля камень, их крепостнические отношения с помещиками.

Во-вторых, осознание обществом причин поражения в войне, громкое и широкое недовольство существующими порядками дали заметное моральное преимущество сторон­никам реформ, заставив консерваторов, которым нечего было по существу возразить своим оппонентам, уйти в глу­хую оборону. Наконец, в-четвертых, император, безусловно, ощущал не только общественный энтузиазм, но и поддержку реформаторских замыслов в собственной семье, что для не­го было совсем немаловажно.

В 1856 г. во время визита в Москву ему пришлось экспромтом говорить о крепостничестве на обе­де, данном в его честь местным дворянством. Вызванный на откровенный разговор генерал-губернатором Москвы

А.А. Закревским, Александр Николаевич сказал: «Я узнал, господа, что между вами разнеслись слухи о намерении мо­ем уничтожить крепостное право. В отвращение разных не­основательных толков по предмету столь важному, я считаю нужным объявить всем вам, что я не имею намерения сде­лать это сей час. Но, конечно, вы и сами понимаете, что су­ществующий порядок владения душами не может оставать­ся неизменным. Лучше начать уничтожать крепостное право сверху, нежели ожидать времени, когда оно начнет уничто­жаться снизу. Прошу вас, господа, обдумать, как провести все это в исполнение. Передайте мои слова дворянам для соображения»¹.

Московскую речь императора некоторые исследователи расценивают как попытку монарха снять с себя ответствен­ность за трудное решение, как проявление растерянности «верхов» перед огромной проблемой, а то и намерение увиль­нуть от ее решения собственными силами. В словах монарха действительно чувствуется неуверенность, но это и неудиви­тельно. Обращаясь за помощью к дворянству, Александр II не мог точно знать, как отреагирует на его слова первое сосло­вие, а от этой реакции во многом зависел успех всего заду­манного предприятия. Между тем слова императора подейст­вовали на помещиков весьма неоднозначно, но главным чувством, охватившим земле- и душевладельцев, оказалась полная растерянность, граничившая с паникой.

Свидетельствует П.П. Семенов-Тян-Шанский: «Дворянст­во было в это время сильно возбуждено, и большинство его не только не сочувствовало поднятому по манию Царя неко­торыми передовыми дворянами вопросу об освобождении крестьян, но даже прямо относились к этому делу враждеб­но...»² Некий симбирский помещик писал в те же месяцы приятелю: «Крестьянский вопрос поднял всех на ноги, все за­тушил и поглотил собою, многие сошли с ума, многие умер­ли... Нет ни дома, ни хижины, где бы днем и ночью не думал, не беспокоился, не робел большой и малый владелец»³. Такие же стенания доносились и из Орловской губернии: «У нас рассказывают, что составляется Уложение о свободе крестьян. Это нас сильно беспокоит, потому что такой пере­ход нас всех разорит, все у нас растащат»⁴.

Когда Л.Н. Толстой попытался в Ясной Поляне облегчить и свое положение (имение было заложено, поэтому значи­тельная часть доходов от него шла на погашение долга), и по­ложение крестьян, то он столкнулся с парадоксальной, на первый взгляд, реакцией крепостных. По совету знатока крестьянского вопроса К.Д. Кавелина, Толстой собрал селян и попытался договориться с ними. Он предложил следующий вариант: крестьяне получают свободу и по нескольку деся­тин земли на семью, а за это платят по 20 рублей в год с каж­дого двора в течение тридцати лет. Крепостные ответили ба­рину хорошо знакомым: «Мы - ваши, а земля, которая кор­мила наших предков и которой мы всегда были крепки, - на­ша. Мы, по воле Царя, можем быть или барскими, или царски­ми, но земля, наша кормилица, от нас отойти не может».¹ Иными словами, крестьяне твердо надеялись получить от ба­тюшки-царя, их надёжи и опоры, всю землю, которой владе­ла община, причем получить ее абсолютно бесплатно.

И Герцен, хотя формально и не стал до смерти отца поме­щиком (имение его было конфисковано), но как домовладе­лец (в Париже) и капиталист-рантье не сделал ничего такого, что бы похоже было на дар крестьянам. Боборыкин, укоряя «прогрессистов», невольно обратил наше внимание на одно важное обстоятельство: ни сторонники крестьянской рефор­мы, ни ее противники не представляли себе, как следует ор­ганизовать хозяйство, лишившееся крепостных, что значит вести его по-новому...

В 1856 г. Александр II приказал министру внутренних дел С.С. Ланскому сосредоточить в своем министерстве все ма­териалы по изменению положения помещичьих крестьян, разработанные в годы царствования Александра I и Нико­лая I. Кстати, именно в этом министерстве были собраны главные деятели будущей крестьянской реформы: Я.А. Соло­вьев, А.И. Лёвшин, Н.А. Милютин и др. Летом того же года император и Ланской попытались воспользоваться приез­дом в Москву на коронацию представителей дворянства раз­ных губерний и получить от них обещание поддержать идею отмены крепостного права. К разочарованию Александра Николаевича, в данном случае не помогли ни логически вы­строенные убеждения, ни скрытые угрозы; дворянство не же­лало расставаться со своей «крещеной собственностью».

Как отмечал П.В. Долгоруков: «Государь, как вам известно, добрый человек и желает добра... Когда он в 1857 году при­ступил к освобождению крестьян, он сказал одному из при­ближенных к нему лиц: «В шесть месяцев все будет кончено и пойдет прекрасно!..» Наконец, он вполне убежден, что сто­ит ему что-нибудь приказать, чтобы все это было тотчас ис­полнено...»²

На деле все оказалось куда как сложнее. Не спасало да­же то, что события, чем дальше, тем больше приобретали ха­рактер вроде бы хорошо знакомого Зимнему дворцу «верху­шечного» действа. Ведь и здесь, в верхах, обосновались как сторонники, так и противники перемен. Д.А. Милютин писал в «Воспоминаниях», что, когда дело дошло до реальных мер по отмене крепостного права, «были примеры, что государе­вы флигель-адъютанты и генерал-адъютанты в своем раз­дражении покидали службу и уезжали за границу».¹

Секретный комитет 1857 г. не оправдал ожиданий мо­нарха. Назначенные заседать в нем старые николаевские «зубры» занялись прекрасно знакомым им делом - имита­цией бурной законотворческой деятельности при фактиче­ском саботировании задания, данного комитету Александ­ром II. Не учли они при этом только одного - твердого жела­ния монарха решить проблему крепостничества. Он прекрасно понимал, что, как писал один из его единомышленников: «...правильное решение вопроса освобождения крестьян обуславливает мирный прогресс, неправильное решение - борьбу, и борьбу продолжительную, быть может, борьбу це­лого столетия»².

В этот момент Александру Николаевичу очень помогла поддержка родных и близких. Великая княгиня Елена Пав­ловна в 1857 г. предложила освободить 15 тысяч принадле­жавших ей крепостных в Полтавской губернии. Венценосный племянник тетку поблагодарил, но попросил дождаться ре­шения вопроса в общероссийском масштабе, чтобы не сму­щать помещиков еще больше. Он назначил членом Сек­ретного комитета великого князя Константина Николаевича, и тот начинает наступательные действия против консервативно настроенных коллег. Пыта­ясь затянуть дело и умерить пыл великого князя, его оппо­ненты жалуются императору на нетерпимость Константина Николаевича, неуважение им прав дворянства и т. п.

В ответ им пришлось услышать резкую отповедь монарха. «Я склонен думать, - заявил он, - что эти господа действуют криводушно, парализуя усилия императора, ко всему, что от­носится до прогресса и цивилизации... Они творят много зла»³. В конце октября 1857 г. в Петер­бург прибыл давний знакомец Александра Николаевича, виленский, ковенский и гродненский генерал-губернатор В.И. Назимов. Он привез просьбу прибалтийских помещиков разрешить им освободить своих крепостных немедленно, но без пашенной земли. У крестьян должны были остаться лишь усадьбы и выгоны для скота. Императора мало интере­совали условия освобождения крепостных, выдуманные в за- ладных губерниях, для него важен был сам факт обращения к нему дворянства с подобной просьбой. Монарх и руковод­ство МВД блестяще использовали такой «подарок судьбы».

За 48 часов чиновник МВД, а по совместительству еще и писатель П.И. Мельников (Печерский) подготовил рескрипт (указ) на имя Назимова, одобрявший инициативу прибалтий­ских помещиков. Мало того, рескрипт был разослан губерн­ским властям «для ознакомления и подражания». Известный славянофил А.И. Кошелев, подчеркивая важность события, писал о распоряжении Зимнего дворца: «Это обнародование произвело сильнейшее действие во всей империи: одни страшно перепугались, были, так сказать, ошеломлены; дру­гие обрадовались; многие и весьма многие просто не поняли значения этого события»¹.

Тайная возня во­круг крестьянского вопроса, носившая до сих пор характер подковерной схватки, переходила в совершенно иное каче­ство. Сопротивляться ясно выраженной и обнародованной воле монарха не осмелилось ни дворянство в целом, ни чле­ны Секретного комитета (вскоре переименованного в Глав­ный, поскольку ничего секретного в нем не осталось) в част­ности. Попытки открытого сопротивления с их стороны могли спровоцировать непредсказуемо широкие крестьянские беспорядки. Ведь селяне и без того были уверены, что царь желает им добра, только «господа» не дают ему осуществить свою волю. В результате в 46 губерниях Европейской России открылись дворянские комитеты для обсуждения условий ос­вобождения крепостных. Правда, проблем от этого меньше не стало.

В отчете III отделения за 1857 г. говорилось:

«Из всех предметов, наиболее занимающих теперь Рос­сию, самым важным является предположенное освобож­дение крепостных крестьян. Слухи об изменении их быта, на­чавшиеся тому около трех лет, распространились по всей

Империи и привели в напряженное состояние как помещи­ков, так и крепостных людей, для которых это дело составляет жизненный вопрос.

Суждения по сему вопросу различны:

Дворяне беспоместные, писатели и люди разных сосло­вий... все с восторгом прославляют мысль об уничтожении крепостного права... Дворяне, владеющие крепостными людьми, но образованные... рассуждают также в смысле правительства. Многие из них, однако же, находят, что те­перь ни крестьяне, ни помещики, ни начальствующие в гу­берниях лица, ни законоположения... не приготовлены еще к такой перемене...

Наконец, помещики полуобразованные, постоянные жи­тели деревень и все мелкопоместные страшатся даже мысли об изменении крепостного права. В отнятии у них власти над крестьянами они видят уничтожение дворянства»¹.

Сторонники реформы оказались в губернских комитетах в явном меньшинстве, их противники были го­товы на все, вплоть до физической расправы с «прогрессис­тами». Член Самарского комитета Ю.Ф. Самарин писал другу о неоднократно присылавшихся ему подметных письмах с уг­розами, о том, что его дважды вызывали на дуэль и что на за­седания комитета он теперь приходит с револьвером в кар­мане и телохранителями, набранными из числа собственных дворовых крестьян. Естественно, что каждая «фракция» в ко­митетах составила свой проект отмены крепостного права.

Вопрос удалось сдвинуть с мертвой точки, и монарх имел возможность занять столь привычную для правителя пози­цию третейского судьи. Боль­шая часть землевладельцев была уверена в том, что без кре­постного права дворянство погибнет, меньшая - требовала освободить их от «крещеной собственности», власть находи­лась на стороне последних. В подобных условиях Александр II, с одной стороны, старался успокоить паникеров, с другой - приветствовал любые дворянские инициативы в поддержку отмены крепостного права.

На одном из общественных обедов был предло­жен тост за тех литераторов, которые задолго до начавших­ся перемен разоблачали крепостное право. В ответ на это П.А. Булгаков предложил поднять бокалы за Емельяна Пуга­чева, который, судя по настроению обедавших, вообще должен представать в их глазах героем. Ведь он задолго до упомянутых писателей «непосредственно боролся с крепостни­чеством»². Государь выразил крайнее недовольство этой выходкой. В Москве же В.А. Кокорев, произнесший на оче­редном обеде, организованном либералами, вдохновенную речь в поддержку Крестьянской реформы, получил благодар­ность монарха. Правда, одновременно он, по распоряжению генерал-губернатора Москвы Закревского, попал под не­гласный надзор полиции. Вот тут и разберись, что можно, а чего нельзя было делать в поддержку правительственных начинаний.

Осенью 1858 г. в Петербург начали поступать проекты реформы, подготов­ленные в губернских комитетах, Я.И. Ростовцев предложил создать Редакционные комиссии для выработки общего пра­вительственного проекта отмены крепостного права. Полу­чив одобрение императора, Ростовцев весной 1859 г. начал набирать сотрудников комиссий. Едва ли не первым из них стал Н.А. Милютин, с которым нам не раз предстоит встре­титься на этих страницах. Комиссии оказались для России непривычным, едва ли не уникальным учреждением.

Сложнейшую и очень трудоемкую работу Редакционные комиссии провели в рекордно короткие сроки, потратив на выработку проекта полтора года.

К началу мая 1859 г. правительственные проекты отмены крепостного права были готовы.

Перед отъездом в столицу депутатов уверяли, что они едут обсуждать условия реформы, и каждый из них готовился именно к роли эксперта по данному вопросу, привезя с собой проекты, выработанные в губерниях. На деле получилось го­раздо прозаичнее и обиднее. Ю.Ф. Самарин писал по этому поводу жене своего приятеля Е.А. Черкасской: «П. Семенов встал и, без всяких предисловий, прочел высочайше утверж­денную инструкцию... В двух словах содержание ее может быть выражено следующим образом: вы больше ничего как ходячие справочные книги; о чем вас спросят, на то и отве­чайте, но от участия в совещаниях вы избавляетесь... Любо­пытно было во время чтения наблюдать за различными про­явлениями разочарования на лицах депутатов...».¹ Такое отношение власти к своей верной опоре представителей дворянства оскорбило, и они буквально засыпали императо­ра жалобами, адресами и проектами.

Александр II не имел чисто физической возможности оз­накомиться с двумя тысячами листов, обрученных на него депутатами. Те же записки, которые он все-таки сумел про­читать, вызвали у него негативную реакцию - на их полях можно прочитать собственноручное: «Вздор!"- «Никогда!», «Не должно быть допускаемо!» и т. п. Резолюции, может быть, и излишне эмоциональные, но ничего удивительного в них не было.

Некоторые губернские дворянские собрания, пользуясь остротой момента, составили адреса, говорившие о необходимос­ти одновременно ^с отменой крепостного права преобразо­вать и различные сферы государственного управления. В Твери в связи с появлением там особенно «дерзкого» адре­са разыгралась неприятная история. Предводитель тверско­го дворянства А.М- Унковский и его единомышленники были высланы в «места не столь отдаленные». Причину такого су­рового наказания монарх позже объяснил в беседе с пред­водителем звенигородского дворянства П.Д. Голохвастовым: «Что значит вся эта выходка? Чего вы хотели? Конституцию?.. И теперь вы, конечно уверены, что я из мелочного тщесла­вия не хочу постукаться своими правами! Я даю тебе слово, что сейчас, на этом столе я готов подписать какую угодно конституцию, если б я был убежден, что это полезно России... Но я знаю, что сделай я это сегодня, и завтра Россия распа­дется на куски».¹

Одними адресами противники реформы не ограничились. В конце апреля 1861 г. многим видным сановникам доставили на дом удивительную фальшивку - текст Манифе­ста, якобы данного государем. В нем, в частности, говорилось: «...В манифесте нашем от 19 февраля с. г. объяснили мы при­чины, побудивший нас постановить уничтожение крепостной зависимости. Для благоустроения одного сословия мы по­требовали от другого жертвы, доселе беспримерной в исто­рии народов - жертвы собственности... Вступая на прароди­тельский престол, положили мы в сердце своем обет, посвятить всю жизнь на благо нашего народа. Обет сей указал нам, что неограниченная власть монарха, некогда необходимый об­раз правления, ныне уже не совместен ни с духом времени, ни с потребностями народа, ни с благоденствием России... мы отрекаемся за нас и наших преемников от самодержав­ной власти и даруем всей империи государственную устав­ную грамоту...

Дан в С.-Петербурге в 20 день февраля в лето от Рождест­ва Христова в 1861 царствования же нашего седьмое.

Александр»²

Одновременно увеличился поток доносов на великого князя Константина Николаевича, Ланского, Ростовцева, Н. Ми­лютина. Кроме того, их попытались запугать призраком мощ­ного сопротивления со стороны дворян и крестьян, а также ярким описанием их скорого незавидного будущего.

Чем дальше, тем больше ненависть к реформаторам на­растала и переходила всякие, в том числе и нравственные, границы. Говорили, что Ростовцеву по почте «доброжелате­ли» прислали шелковый шнурок-удавку, а когда в 1866 г. у Н. Милютина случился инсульт, то радости его недругов, ка­залось, не было предела.

Доносам Александр II не поверил, но имена деятелей, вы­звавших особенно острое недовольство помещиков, запом­нил. Впрочем, некоторые из них он отлично знал и ранее.

В феврале 1860 г. скончался Я.И. Ростовцев, и совершен­но неожиданно председателем Редакционных комиссий был назначен ярый консерватор В.Н. Панин. С точки зрения Александра II, бюрократический куль­бит имел глубокий политический смысл. Панин никогда не от­личался самостоятельностью идей, предпочитая следовать указаниям (сверху. Он даже гордился этим, считая подобное поведение некой высшей формой верноподданничества.

С другой стороны, назначение Панина, по мнению монар­ха, должно Сбыло успокоить консервативное дворянство, раз­драженное либерализмом Ростовцева, Н. Милютина и иже с ними. Правда, Милютин, узнав о назначении графа, вновь попытался подать в отставку, и только уговоры великой княгини Елены Павловны заставили его остаться на своем месте. Именно Нико­лай Алексеевич не раз ловил за руку нового председателя Редакционных комиссий, который пытался фальсифициро­вать протоколы заседаний в угоду собственным воззрениям.