I (may) и упирания языка он, по-видимому, счел полезным для подражания

оковам (беацо^) и остановке (otdavq). Заметив, что язык больше всего

скользит на А. (ламбде), он в целях уподобления дал имя гладкому (Хеш) и

самому «скользить» (oXicQa.vs.lv), лоснящемуся (Xvrcapov) и склеивающему

(ко^Хйбес^) и всему подобному. А там, где особенность у (гаммы) цепляется

за скользящий язык, он воспроизвел клейкое (y?aaxpov), сладкое (уХики) и

липкое (y?u)ic5oe<;). Заметив же внутреннее звучание при v (ни), он дал

наименование «внутри» (fe'voov и evtoc;), как бы повторяя буквами самое

это дело. А (альфу) же он уделил для большого ((лёуа) и 1] (эту) для длины

(nfJKOc;) потому, что это буквы большие. Нуждаясь в звуке О для круглого

(yoyyxiXov), он его преимущественно влил в это имя. И все прочее

законодатель, по-видимому, приводил таким же образом к буквам и слогам,

когда создавал для каждой вещи знак и имя, а затем уже из букв и слогов

составлял прочее путем подра?кания.

С. — Мне кажется, надо еще раз рассмотреть, что я говорю. Ведь 428

неприятнее всего быть обманутым самим собой. Ведь когда тот, кто намерен

обмануть, ни на миг не отходит от нас, но всегда при нас — разве это не

ужасно? Следует, по-видимому, часто оборачиваться на то, что уже раньше

сказано, и пытаться, согласно изречению знаменитого поэта, смотреть

«одновременно вперед и назад». И сейчас посмотрим, чтб у нас высказано.

Правильность имени, говорим мы,

в том, что оно покажет, какова вещь. Скажем ли мы, что это высказано

основательно?

К. — Мне кажется, очень правильно, Сократ.

С. — Значит, имена говорятся ради изучения. .,.. К. — Разумеется.

, С. — Итак, мы скажем, что и это — искусство, и что существуют мастера

его?

К. — Разумеется. С. - Какие?

К. — Те, о которых ты говорил с самого начала, — законодатели.

С. — Скажем ли мы, что и это искусство возникает среди людей, как и

другие, или нет? Я хочу сказать вот что: живописцы бывают одни хуже,

другие лучше?

К. — Разумеется.

С. — Следовательно, лучшие создают свои произведения — изображения живых

существ — прекраснее, а другие хуже? И строители также одни строят дома

прекраснее, другие безобразнее.

К. - Да.

С. — Итак, и законодатели одни создают свои произведения прекраснее,

другие безобразнее?

К. — Нет, мне уже не кажется, что это так.

С. — Значит, тебе не кажется, что одни законы лучше, а другие хуже?

Л". — Отнюдь нет.

С. — И тебе, по-видимому, не кажется также, что одно имя назначено хуже, а

другое лучше? К. — Отнюдь нет.

С. — Значит все имена назначены правильно?

429 К. — Да, поскольку они действительно являются именами.

С. — Что же? То, о чем было недавно говорено — скажем ли мы, что этому вот

Гермогену его имя и не назначено, если он не принадлежит к роду Гермеса,

или имя назначено, но неправильно.

К. — Мне представляется, что оно и не назначено, но кажется назначенным, а

является именем другого, кому принадлежит и природа, свидетельствующая об

этом имени.

С. — Так что тот, кто говорит, что он Гермоген, даже не лжет? Ведь даже не

оказалось бы ложью говорить, что он — Гермоген, если он в действительности

таковым не является. К. — Как ты говоришь?

С. — Не в том ли, что вообще нет возможности говорить ложь, смысл твоей

речи? Ведь, милый Кратил, много лжецов и сейчас есть и прежде было.

К. — Каким же образом, Сократ, кто-либо, говори то, что он говорит, может

сказать то, чего нет? Или не в том заключается говорить ложь, чтобы

говорить то, чего нет?

С. — Речь эта слишком тонка для меня и для моего возраста, друг мой. Все

же скажи мне только следующее: не кажется ли тебе, что говорить ложь

нельзя, но можно высказывать.

К. — Нет, мне кажется, что и высказывать нельзя.

С. — И сказать и приветствовать? Если, например, кто-нибудь, встретившись

с то(бой на чужбине, взяв тебя за руку, сказал бы: «Здравствуй, афишский

иноземец, сын Смикриона Гермоген» — говорил ли бы он эго, или высказал,

или сказал, или приветствовал бы таким образом не тебя, а этого вот

Гермогена? Или никого?

Г. — Мне кажется, Сократ, что он попросту произнес бы это.

С. — Довольно и этого. Произнес ли бы он нечто истинное или 430 ложное?

Или частй> этого истинная, часть же ложная? Ведь и этого было бы

достаточню.

К. — Я сказал бы, что такой человек производит шум попусту, приводя себя в

движение, как если кто-нибудь, ударив в медный сосуд, привел бы его в

движение.

С. — Ну-ка, Крйтил, не сговоримся ли мы? Не скажешь ли ты, что имя — одно,

а то, чему принадлежит имя, — другое?

К. — Да, скажу.

С. — Следовательно, ты признаешь, что имя есть некое подражание вещи?

К. — Совершению верно.

С. — Следовательно и картины ты называешь в другом смысле подражанием

некиям вещам?

К. - Да.

С. — Ну, может быть, я не уразумел того, о чем ты говоришь, а ты, может

статься, говоришь правильно — есть ли возможность соотнести и сопоставить

оба эти подражания — картины и имена — с вещами, чьими подражаниями они

являются, или нет?

К. - Есть.

С. — Сначала обрати внимание вот на что: может ли кто-нибудь отнести

изображение мужчины к мужчине, а женщины к женщине и все прочее таким же

образом?

К. — Да, разумеется.

С. — Следовательно и наоборот — изображение мужчины к женщине, а женщины —

к му?кчине?

К. — И это возможно.

С. — Оба ли эти отнесения правильны, или одно из них?

К. — Одно.

С. — То, думается, которое отнесет в каждом случае подходящее и подобное.

К. — Да, мне кажется.

С. — Чтобы нам с тобой — ведь мы друзья — не вступать в словесный бой,

согласись со мной в том, что я говорю. Ведь такое именно отнесение в обоих

видах подражания — изображениях и име-

нах — я зову правильным, а по отношению к именам не только правильным, но

и истинным; а другое — отдачу и отнесение несходного — неправильным и

вдобавок ложным, когда оно бывает в именах.

К. — Но, Сократ, как бы не оказалось так, что это неправильное отнесение

может иметь место по отношению к изображениям, а к именам — нет, но всегда

неизбежно является правильным.

С. — Как ты говоришь? В чем отличие одного от другого? Разве нельзя,

подойдя к какому-нибудь мужчине, сказать: «Вот твой портрет», — и показать

ему изображение мужчины или женщины, что попадется? Показать, я разумею,

дать возможность воспринять зрением.

К. — Разумеется.

С. — Что же? И опять-таки, подойдя к нему же, сказать: «Вот твое имя», —

ведь и имя есть подражание, как и произведение живописи. 431 Вот что я

хочу сказать: разве нельзя было бы ему сказать: «Вот твое имя», — и после

этого дать возможность воспринять слухом подражание ему, сказав, что он

мужчина, а если попадется, — подражание женскому существу человеческого

рода, сказав, что он — женщина? Не кажется ли тебе, что это может

случиться и иногда случается?

К. — Охотно соглашаюсь с тобой, Сократ, и пусть это будет так.

С. — И прекрасно делаешь, друг, если дело действительно обстоит так. Не

стоит сейчас слишком много сражаться из-за этого. Итак, если и здесь

бывает такое соотнесение, то мы гкелаем называть один случай «говорить

истину», а другой — «лгать». А если так, если есть возможность неправильно

соотносить имена и не воздавать каждому предмету подходящее, но иногда

воздавать неподходящее, — то же самое можно делать и с речениями. Если же

можно так употреблять и речения и имена, то, неизбежно, и предложения;

ведь предложение, как я думаю, является их сочетанием. А ты как говоришь,

Кратил?

К. — Именно так; мне кажется, ты прекрасно говоришь.

С. — Следовательно, если мы сравним первые имена с картинами, то можно,

как и в произведениях живописи, воспроизвести все подходящие цвета и

формы, или не все, но некоторые пропустить, а некоторые и прибавить, и

притом больше или меньше. Или нельзя?

К. — Можно.

С. — Следовательно, кто воспроизвел все, тот создает прекрасные картины и

изображения, а тот, кто прибавляет или убавляет, также будет делать

картины и изображения, но плохие?

К. - Да.

С. — А как тот, кто посредством слогов и букв подражает сущности вещей? Не

таким ли точно образом, если он воспроизведет все подходящее, то

прекрасным будет изображение — это и есть имя, — если же кое-что пропустит

или иногда прибавит, то это хотя и будет изображением, но не прекрасным?

Так что одни имена будут сделаны прекрасно, а другие скверно?

К. — Возможно.

С. — Значит, возможно, что один будет хорошим мастером имен, а другой

плохим? К. - Да.

С. — Его-то имя и было законодатель? К. - Да.

С. — Значит, возможно, клянусь Зевсом, что и здесь будет так, как в других

искусствах: что один законодатель хороший, а другой плохой — раз мы пришли

к соглашению относительно того, о чем говорилось раньше.

К. — Так и есть. Но видишь ли, Сократ, когда мы воспроизводим в именах

посредством искусства письма эти буквы — альфу, бэту и 432 всякую другую

букву алфавита, — если мы при этом отнимем или прибавим, или переставим

что-либо, то имя у нас не оказывается написанным не то что правильно, но

вообще не написанным, но, претерпев что-нибудь подобное, оно тотчас же

становится другим.

С. — Но, Кратил, как бы, рассматривая таким образом, мы не стали на

неправильную точку зрения. К. — Как это?

С. — Пожалуй, все то, что с неизбежностью существует или не существует в

зависимости от числа, действительно претерпевает то, о чем ты говоришь.

Например, самый десяток или какое угодно другое число, если ты отнимешь от

него что-нибудь или прибавишь, тотчас же становится другим. А правильность

какого-нибудь качества и целостного изображения едва ли такова; напротив,

изображению совсем нет надобности воспроизводить все стороны того, что оно

отображает, для того чтобы ему быть изображением. Смотри, дело ли я

говорю? Если бы были две вещи, такие как Кратил и изображение Кратила, и

если бы при этом кто-нибудь из богов изобразил не только твой цвет и вид,

как делают живописцы, но и все то, что внутри, сделал бы таким же, как у

тебя, и воспроизвел те же мягкость и теплоту и вложил в них движение, душу

и разум такие же, как у тебя, — одним словом, все, что есть у тебя, он

поставил бы в другом экземпляре рядом с тобой, — существовали ли бы тогда

Кратил и изображение Кратила, или два Кратила? К. — Мне кажется, Сократ,

что два Кратила. С. — Итак, ты видишь, друг', что следует искать иной

правильности в изображениях и в том, о чем мы сейчас говорили, и не

переставать считать изображениями то, в чем чего-нибудь не хватает или

что-нибудь добавлено. Или ты не замечаешь, как далеко изображение от того,

чтобы обладать всем, чем обладают вещи, изображениями которых они

являются? К. — Да, замечаю.

С. — Забавно, Кратил, пострадали бы от имен те вещи, Именами которых имена

являются, если бы последние во всем уподобились

бы им? Ведь все стало бы двойным, и никто не мог бы сказать ни о том, ни о

другом, которое — сама вещь и которое — имя.

С. — Верно говоришь.

С. — Итак, мой славный, смело признавай, что и имя одно назначено хорошо,

а другое — нет, и не заставляй его иметь все буквы, чтобы быть совершенно

таким же, как то, чьим именем оно является, но позволь вносить в него и

неподходящую букву. Если букву, то и имя в предложение; если же имя, то

пусть вносится и неподходящее к вещам предложение в речь. И тем не менее

вещь именуется и выражается до тех пор, пока на ней есть отпечаток вещи, о

которой