Оглавление

1. Введение……………………………………………………4

2. Анализ и интерпретация…………………………………..8

3. Краткая история литературоведения:

по эту сторону текста……………………………………….12

4. Критическое интермеццо 1………………………………24

5. Краткая история литературоведения:

по ту сторону текста…………………………………………26

6. Поэтика…………………………………………………….31

а) Пространственно-временные отношения………………32

б) Точка зрения……………………………………………...34

в) Мотив……………………………………………………..38

г) Деталь, подробность……………………………………..39

д) Символ, аллегория, метафора…………………………...41

е) Фонология, метрика……………………………………...45

ж) Цитата, цитация, «чужое» слово……………………….50

7. Критическое интермеццо 2………………………………53

8. Сумма семиологии: по обе стороны текста……………..55

а) О границах филологии…………………………………..55

б) Знак и проблема художественности……………………57

в) Значение и смысл………………………………………..62

г) Проблема интерпретационного контекста……………..64

9. Заключение………………………………………………..73

10. Литература……………………………………………….74

11. Контрольные вопросы по курсу………………………..74

1. Введение

Какое отношение проблемы анализа и интерпретации художественного текста имеют к работе журналиста? На первый взгляд – никакого. Задача журналиста – информационное обеспечение общественной жизни. При этом информация, которую преподносит обществу журналист, должна быть объективной, правдивой и свободной от вымысла. 

Вымысел же – один из важнейших инструментов писателя, создающего художественный текст. Даже предельно достоверные картины жизни, созданные великими мастерами реалистического романа, даже они – плод художественного вымысла. Ну кто, в самом деле, поверит, что жила-была в Москве в начале позапрошлого века девица по имени Наташа Ростова, или что реально существовавший студент по имени Родион Раскольников действительно убил топором некую преклонных лет женщину, открывшую на дому частный ломбард без соответствующей лицензии от питерских властей? Так что известная формула: «Сказка – ложь...» относится не только к историям о Иванушке-дурачке и Лисе Ренаре, но и к творениям Толстого, Достоевского, Чехова. И даже если мы вспомним продолжение упомянутой поговорки («Сказка ложь, да в ней намек...»), то вряд ли настоящий журналист построит на основе этой формулы свое профессиональное кредо – станет ли уважающий себя газетчик, радио- или теле–корреспондент говорить с читателем (слушателем, зрителем) намеками? Нет! Правда, правда и ничего, кроме «голой» правды – такова профессиональная позиция настоящего журналиста. 

Но сравним две журналистские работы, относящиеся, казалось бы, к одному и тому же событию – трагическим последствиям, которыми в 90-е годы прошлого века обернулась для многих наших сограждан деятельность так называемых «финансовых пирамид». 

Первая – предельно объективная и достоверная информация из газеты «Вечерний Саратов» (Т. Гречушная. «Под обломками пирамид» // «Вечерний Саратов», 16 июля 1995 года): «По сведениям «Общественного фонда помощи обманутым вкладчикам» жертвами финансовых компаний «МММ», «Русский дом селенга» и «Хопер-Инвест» только в Саратове стали двадцать девять тысяч триста три человека, из них шестнадцать тысяч пятьсот восемь – лица пенсионного возраста, которые пытались с помощью упомянутых компаний сохранить и приумножить свои сбережения. Общая сумма похищенного «новыми банкирами» составляет более двухсот шестидесяти миллионов рублей. Теперь оставшиеся без большей части своих средств пенсионеры требуют возбуждения уголовного дела против дельцов из «финансовых пирамид». Впрочем, как сообщил вашему корреспонденту председатель областного суда, перспективы возвращения похищенного юристами оцениваются как минимальные – в силу того, что большая часть средств уже переправлена за пределы страны». 

И фрагмент из второй работы, которая содержит не только точные цифры (количество обманутых вологодских вкладчиков и сумма понесенного ими ущерба), но и еще кое-что, что сразу же переводит данный материал в некое новое качество, которого первая из процитированных заметок была лишена:

«На ступеньках суда сидит пожилая женщина; видавший виды платок ее сполз на затылок, из под него выбилась прядь седых волос. Ноги в стоптанных туфлях поджаты – холодно. В руках у женщины тонкая пачка бесцветных бумажек. Это – билеты «МММ». Дрожащими пальцами, не глядя, женщина отрывает кусочки белесой бумаги – их тотчас же подхватывает промозглый октябрьский ветер и несет вдоль тротуара, на грязь и слякоть мостовой. Обрывки надежд. Обломки судьбы». (К. Кочетова. «Похищенные иллюзии» // «Новая Вологда», 25 октября 1995 года). 

Наверное, приведенные фрагменты не войдут в золотой фонд отечественной журналистики, но даже беглое их сопоставление позволяет увидеть, что художественность – это не всегда и не только вымысел. Более того, художественность совсем не противопоказана журналистике. Забегая вперед, скажу, что она может сделать работу журналиста более эффективной – если под эффективностью понимать свойственное «человеку пишущему» умение донести информацию до читателя, слушателя или зрителя. 

Ведь художественность (при всей сложности и многосторонности этого понятия) это, прежде всего, способность текста порождать в сознании воспринимающего его человека живой образ события – так художник (а именно от этого слова мы производим термин «художественность»), пользуясь «мертвыми» красками, холстом и кистью, вызывает к жизни зрительные образы. Отличие зрительного (живописного) образа от литературного состоит только в том, что в последнем случае в работу включается не внешнее, а «внутреннее» зрение человека, воспринимающего текст. 

Какой образ возникает в сознании человека, читающего приведенный выше фрагмент из газеты «Вечерний Саратов»?...

А во втором случае – в случае с газетой «Новая Вологда»?...

Есть разница?

Есть, и принципиальная. 

Но, возразят мне, разве обязан журналист непременно создавать «образы»? Конечно, нет. Профессиональный журналист может «зацепить» читателя и «безобразной» информацией – глубоким, умным и детальным анализом тех же цифр и «голых» фактов. Но человек (читатель, слушатель, зритель) – это не просто счетно-вычислительная машина, поглощающая и обрабатывающая формализованную информацию. Он способен к переживанию и «проживанию» информации неформализованной, в основе которой лежат не цифры, не статистика, а нечто иное. 

Это нечто – воплощенные в «живых картинах», в образах универсалии, составляющие суть и основу человеческой жизни (его, читателя-слушателя-зрителя, жизни): жизнь и смерть, добро и зло, любовь и ненависть, красота и безобразие. Причем, переживание и «проживание» этих «живых» универсалий всегда наделено личностной модальностью, оно субъективно по определению, а потому способный возбудить эту субъективность журналист гораздо более успешно «пробьется» к своему читателю, чем тот, кто рассчитывает только на объективные, сухие факты и цифры. 

Сколько людей было выброшено за борт жизни в Саратове?

Уже забыли?

Не ищите в тексте!

Двадцать девять тысяч триста три человека?

Или двадцать девять тысяч триста четыре?

Да велика ли разница! И первая, и вторая цифры – огромны, и именно в силу своей огромности они не умещаются в том «органе», который у читателя отвечает за сопереживание. Эти цифры – «бесчеловечны» – в том смысле, что за ними не видно человека, субъекта и объекта переживания. А сами по себе цифры не трогают, тем более – это все саратовские дела, а мы-то с вами живем совсем в другом месте...

А та женщина, что сидит на пороге суда в Вологде? Не забыли? Ей ведь холодно, а билеты «МММ» – это все ее состояние, и это состояние оказалось только бумагой, и не на что ей будет купить теплую обувь, а уже и зима на пороге, и годы берут свое. И я видел таких женщин, и мне бывало так же неуютно и холодно на осеннем ветру, и ноги мерзли; и мне уже далеко не двадцать...

Именно в последнем случае, когда чужая судьба – во всей ее конкретной пластике – вдруг начинает восприниматься мной как часть моей собственной, именно тогда «трагедия обманутых вкладчиков» из статистической абстракции превращается вдруг в факт моей, читательской-слушательской-зрительской жизни. И именно тогда имеет право торжествовать и смело идти в кассу за гонораром журналист – он таки добился своего!

Добился именно за счет того, что не побоялся сделать свой текст художественным, так как знал: художественность – это не только вымысел, но и особая (говоря современным языком) информационная технология, в ряде случаев более эффективная, чем все прочие, ибо обеспечивает проникновение информации не только в «мозг», но и в «сердце» читателя (слушателя, зрителя). 

Что же до «намека», то и здесь дело обстоит не так просто – намек намеку рознь!

Газета «Московский комсомолец»: «Анализ уголовных дел, заведенных на представителей преступной группировки, контролирующей район Теплого Стана, наводит на мысль, что своей неуязвимостью для правосудия члены банды Николая Карнупа обязаны кое-кому из префектуры Юго-Западного округа, может быть, даже одному из субпрефектов...» (Без подписи. «Пахнуло холодом по Теплому стану» // «Московский комсомолец», 1997, 14 апреля). 

Безымянный автор заметки намекает: бандитов покрывает крупный чиновник префектуры. Молодец журналист, попал в самую точку! Слияние власти и криминала – разве не самый нынче больной вопрос в нашей политике? А то, что заметка не подписана – ну кто по-человечески это не поймет?

Но и понимая эти обстоятельства, мы признаем: этого вида намек – не лучший. Тем более, что он – совсем иного свойства, чем те намеки, что действительно содержит в себе всякая сказка, всякий художественный текст (и текст, выходящий из под пера журналиста, если он пользуется художественными «технологиями»). На что «намекает» та же сказка о Емеле, который разъезжает по деревне на печке и пользуется особой благосклонностью рыбы-щуки? На особую симпатию этой конкретной щуки к этому конкретному Емеле? Конечно, нет. Сказка «намекает» на особую благосклонность миропорядка к человеку бескорыстному, наивному и доверчивому и, если хотите, на благорасположенность этого самого миропорядка к тому народу, который всеми этими качествами обладает. 

Иными словами, «намек» в литературном тексте (и журналистском также) – это форма выхода за пределы описываемой в тексте ситуации. Куда ведет этот выход? Соотнося то, что лежит в тексте на «поверхности», с общим устройством миропорядка, художественный намек становится особым обобщающим жестом художественного образа, который позволяет в мельчайшем элементе бытия увидеть все многообразие последнего и все его закономерности (понятно, так, как эти закономерности видит автор – если бы сказку о Емеле писал трудолюбивый немец, вряд ли щука была бы так благосклонна к герою, лежащему на печи). 

Последнее замечание (о специфически-»немецком» взгляде) имеет принципиальное отношение и к журналистскому труду: как бы ни стремился журналист к объективности в изложении фактов, каким бы «неангажированным» он себе ни казался, все равно его индивидуальность (мировоззрение, жизненный опыт, образование, даже особенности «рабочего языка» и объем словарного запаса) будет оказывать определяющее воздействие на характер отбора и подачи материала. Но бояться этого не стоит – в конечном итоге, культура есть не что иное как диалог (точнее – полилог) личностей, и вклад журналиста в этот полилог во многом определяется его профессиональным потенциалом, существенной частью которого является умение создавать тексты. 

Но, чтобы качественно делать это, любой профессионал-журналист должен пройти школу анализа текста чужого. И в этом отношении чрезвычайно полезным является опыт изучения художественной классики, непревзойденных образцов мировой литературы. Конечно, тексты Шекспира или Бальзака по многим своим особенностям отличаются от тех жанров, в которых работают современные журналисты. Но, как я показал выше, у художественного текста и текста журналистского может быть и много общего, и не только в отношении к художественности или возможностям «миромоделирования». 

Писательство, как и журналистика, это, прежде всего, работа, основывающаяся на определенных правилах, законах, принципах и навыках. Эти правила и законы зафиксированы в самих текстах – в особенностях их жанра и стиля, в их поэтике, композиционных, языковых и прочих характеристиках. Научить этим принципам и навыкам можно далеко не всегда. Изучать же их следует постоянно. Только так – изучая чужое мастерство – можно вырабатывать и совершенствовать свое умение строить текст – литературный или журналистский.