Социальные организации и проблемы философии права и государства (продолжение темы).

Вводные замечания.

Дискуссии о социальных организациях¹⁰⁹ необходимо предпослать замечания, которые являются для этой работы методологически важными. Замечания, разумеется, не могут рассматриваться как неизменные теоретические или практические границы проблемы, так как известно, что границы предмета и метода любой науки несовершенны, точнее условны.

Прежде всего - по данным современной антропологии (этнологии), культурной (материальной) истории - все известные социальные структуры или организации любого типа неоднородны, а, следовательно, и дисфункциональны, но эта неоднородность не связана, в частности, ни с классовой «природой», ни с классовой концепцией государства, общества, права.

Разумеется, любые экономические институты: корпорации, банки, предприятия, биржи, рынки, системы: «капитализм», «феодализм», «рабовладение», «социализм», «первичные общества» «экономические цивилизации» также являются конкурирующими, часто неоднородными, а также дисфункциональными, несмотря на достигаемые ими в совокупности «функциональные экономические результаты»; на этом принципиально важном вопросе необходимо будет подробнее остановиться дальше¹¹⁰.

Забегая вперед, можем в качестве примеров существования относительно постоянных социальных неоднородностей привести открытие материальных цивилизаций Фернаном Броделем или, скажем, структуру западноевропейского феодального общества, на что указывали, в частности М. Вебер и Й. Шумпетер. Но если Шумпетер считал, что первобытные сообщества возможно однородны, (что в принципе ошибочно - Дж. П. Мердок), то Вебер обоснованно полагал, что «капиталистические» отношения можно обнаружить и в практике рабовладельческих обществ, а не только феодальных, и капиталистических (Ф. Бродель в этом вопросе определенно на стороне М.Вебера). Однако Й. Шумпетеру, удалось, как мы увидим дальше, удачно дополнить социологическую концепцию М. Вебера детальным теоретическим анализом феодальной и современной экономической системы.

Й. Шумпетер указал, что феодальная цивилизация до настоящего времени была представлена как определенный тип военного общества, отличающийся, как может показаться, структурной целостностью. Экономический фундамент выглядит при этом вполне однородно - это зависимые крестьяне и манориальные ремесленники, за счет которых живут военные. Но общества, подчеркивает Й.Шумпетер, «никогда не являются структурными целостностями». Феодальное общество не может быть описано в терминах рыцарей и крестьян, а капиталистическое - в терминах капиталистов и пролетариев.

«Римская промышленность, торговля и финансы не были уничтожены повсеместно»…буржуазные классы появились или появлялись в Европе вновь еще до времен святого Фомы, эти классы перерастали рамки феодальной организации и бросали вызов правлению феодалов. «Поэтому феодализм как историческая реальность представляет собой симбиоз двух существенно различных и, в основном, хотя и не полностью, антагонистических общественных систем».¹¹¹

Наличие в феодальном обществе еще одного фактора – римской католической церкви, не феодального по своему происхождению и природе, Й. Шумпетер считает наиболее важным аргументом, подтверждающим структурную и политическую неоднородность феодального общества и государства, где церковь не вписывается в территориальную конфигурацию любого отдельного государства, не обслуживает его интересов, заботясь о собственных.

Сложные по экономическим и другим характеристикам социальные системы, очевидно более реальны, чем описываемые как однородные или классово антагонистические сообщества; это утверждение относится и к типичным капиталистическим и социалистическим структурам¹¹².

Следовательно, при рассмотрении свойств и характеристик любой социальной организации мы вправе предполагать ее неоднородность и дисфункциональность. Если считать теоретически и логически допустимыми неоднородности любой социальной системы, то могут ли быть право, собственно государство - «бюрократия», любое общество однородными? На наш взгляд, это исключено, хотя социальная теория после критики взглядов К.Маркса в значительной мере потеряла интерес к факторам, определяющим динамическую природу таких социальных систем как право, государство. Но нам пора вернуться к исследуемым в работе вопросам.

Необходимо также сказать, что отсутствуют, как ранее утверждалось и доказательства того, что социальные системы способны к саморегулированию; но, видимо, правильно и то, что хотя различные типы социальных организаций, и сохранились в человеческой истории и практике, все они имели и имеют дискретную природу, и, следовательно, только весьма условно говорить, что любые социальные структуры сохраняют свои прежние признаки и вид.

Представители же различных научных школ (исторических, биологических, социологических, экономических и других) стремились отыскать (иногда наивно) фундаментальные характеристики социальных процессов, установить взаимозависимости и разработать соответствующие типы социальных теорий. Более того, индуктивные принципы и методы исследования фактически налагали запрет на разработку альтернативных теорий, требуя подчинения научного мышления открытым «законам» развития. Как теперь стало понятно, такие попытки оказались безуспешными, и поэтому поиск удовлетворительных аксиом, принципов и теорий выглядит как вполне актуальная научная задача.

Наконец становится все более очевидным, что доказательства и суждения относительно проблем философии (теории) права и государства, лежат за границами предметов правового и государственно-правового характера. Но в то же время имеются существенные ограничения применимости научных результатов и методов исследований, полученных в смежных областях научных знаний в философии (теории) права и государства.

Для весьма узкой группы проблем правовой теории является важным сохранение методологического замечания Дюркгейма, что социальные факты могут быть объяснены только социальными фактами, а право, на наш взгляд, только правовыми средствами (теорией, нормативной природой, правоприменением). что позволяет избегать упрощенной редукции - сведению права к какому-либо известному классу явлений и интерпретации права, например, как «воли экономически господствующего класса» или другим подобным образом.

С этими оговорками источниками теоретического и исторического осмысления, а также логического исследования права (теории, нормотворчества, правоприменения) должны быть названы и признаны этнология (социальная антропология), психология, социология, история, включая историю экономического анализа, а также социология, этика, философия.¹¹³ Совершенно понятно, что правовая сфера не покрывается указанными областями научного анализа и социальной практики.

В «Методологических проблемах теории права и государства»¹¹⁴ нами была поддержана исключающая «причинно-следственное» обоснование гипотеза о многомерном процессе антропогенеза, о независимости антропогенеза и социогенеза от природных, трудовых и некоторых других факторов.

В статье «Общие основания этики и права»¹¹⁵ объясняется в самых общих чертах это отсутствие «причинно-следственных» зависимостей в мире социальных фактов, структур и процессов. Или же, говоря определеннее, при оценке эволюции социальных структур и институтов необходимо отказаться от стандартного линейного (причинно-следственного) ее объяснения, и рассматривать как взаимно непричинные и фрагментарные по своей природе структурные, политические, экономические, юридические, социальные, религиозные характеристики данного социального образования.

Известно, что «линейные» гипотезы выдвигаются и относительно природных процессов ¹¹⁶, но при этом подчеркивается, что не все разделяют

взгляд, что можно говорить о строгой идентичности энтропии и биологической дезорганизации, и аналогичных перспектив социальной эволюции, добавим от себя.

С таким «знаком» физического и философского миров большое значение приобретают теоретические исследования процессов формирования социальных структур, например, хозяйственно-«политических» (протообщинных, общинных, протогосударственных и государственных), религиозных и других, которые позволяют осмыслить социальную практику, направленную вероятно на подавление социальной энтропии.

Надо сказать, что для настоящей работы является оправданным суждение, что та или иная проблема, в том числе и проблема формирования социальных структур, может рассматриваться (одновременно или последовательно) как этическая, экономическая, эстетическая, техническая, политическая и (или) комплексная.¹¹⁷

В практическом плане для нас приемлемо и утверждение, что общество «…каким бы оно ни было, представлено всеми своими законами сразу: юридическими, религиозными, политическими, экономическими…».¹¹⁸ Такая философская конструкция делает, как уже говорилось, возможной оценку социальных проявлений как причинных, а не причинно-следственных (взаимообусловленных), обедняющих как предметную, так и смысловую причинность.

Применительно к исследуемым в работе вопросам важно еще раз подчеркнуть, что невозможно какое-либо явление (в том числе и в естествознании) всегда определять (метафизически) как «причину», а другое - как некоторое необходимое «следствие». Например, все составляющие антропосоциогенеза, в частности сознание, социальные формы жизнедеятельности, этика, право, хозяйственная деятельность, верования и другое должны рассматриваться согласно эмпирическим данным как равно причинные и относительно самостоятельные. Это ко всему прочему избавляет исследователей от бессодержательного доказывания исключительно спорных положений, какие факторы в антропосоциогенезе «действительно» были первичными, а какие вторичными или обусловленными.

Разумеется, что для определенных фактов, событий и систем никто не может отрицать наличие корреляций, или, например, причинно-следственных отношений, которые также нельзя путать с категорией «причина-эффект».¹¹⁹

Современная теория права (отечественная и зарубежная), насколько известно, не учитывают, скорее, исключают из круга проблемных вопросов все, что не связано с «чистой» теорией права или философией права. Это ведет к исключительно углубленному анализу «собственно права», но понять право, как сказано выше, можно лишь выходя в своих объяснениях за его пределы - за пределы правовой науки и юридической практики.

Анализ современного правопонимания или философии права ( права как социальной теории, как истории права, права как нормотворчества и права как теории правоприменения) задача номер один юридической науки.

Теории антропосоциогенеза и философия (теория) права

и государства. Несовпадение оценок.¹²⁰

Теории антропосоциогенеза в последнее время подверглись критическому пересмотру, но результаты этой научной работы не стали предметом внимания ученых и специалистов в области социальной философии, истории и теории права и государства. Это очевидное отставание должно быть преодолено.

В фундаментальном исследовании «Социальная структура» Дж. П. Мердок обратил внимание на то, что нуклеарная семья и брак, а также община являются наиболее устойчивыми социальными единицами со своими важнейшими для примитивных, а впоследствии и для культурных групп функциями. В дальнейшем к семье и общине присоединяется государство и этносы (конечно, не в плане «установленной последовательности» смены социальных форм), которые проявляют свои собственные социальные качества.

В результате культурной эволюции, указывает Дж. П. Мердок, во всех человеческих сообществах формируется универсальная социальная структура - семья, единственный работоспособный комплекс адаптаций к системе базовых потребностей: там происходит социальное обучение, и приводятся в действие врожденные психологические механизмы научения.¹²¹

Другой формой человеческой организации (смотри выше) является локальная группа, община, под которой понимается максимальная группа людей, которая обычно живет в одном месте и находится в непосредственном общении друг с другом. Община, как и семья известна всем человеческим сообществам, ее следы обнаруживаются и на дочеловеческом уровне. Община как форма организации социальных групп построена на чисто территориальной основе с разными типами хозяйства. Общинная организация за счет специализации и разделения труда увеличивает шансы выживания, а это вместе с другими факторами становится причиной универсального распространения общины.

Наличие общей территории и взаимозависимости составляющих ее семей делают общину базовым фокусом общества. Члены общины достаточно близко знакомы друг с другом и через постоянное взаимодействие учатся адаптировать свое поведение к поведению сообщинников; группа оказывается сплоченной воедино сложной сетью межличностных отношений.

Сеть межличностных отношений получает культурное оформление, в результате чего формируются стандартизированные социальные отношения, например родственные или отношения, основанные на иерархии половых и возрастных статусов.

Стандарты облегчают социальное взаимодействие, они объединяются в образцы и модели вокруг общих интересов, образуются группы, подобные кланам и ассоциациям, помогающие связать образующие общину семьи в единое целое.

Важным выглядит и следующее утверждение Дж. П. Мердока, что «сообщинники оказывают влияние на поведение индивида именно через непосредственные личные отношения (которые мотивируются, направляются, вознаграждаются и наказываются), община оказывается первичной базой социального контроля. Именно здесь наказывается отклонение от следования нормам, угроза изгнания служит конечной санкцией, направленной на обеспечение следованию нормам со стороны индивидов. Через действие социальных санкций человеческие представления и поведение в тенденции становятся относительно стереотипными в пределах общины; в результате получают развитие локальные культуры».¹²²

Община, по-видимому, выступает в качестве наиболее типичной группы, поддерживающей тотальную культуру. Социальная коммуникация и территориальная мобильность могут повлечь не только развитие культурной однородности, но также могут привести к появлению важных социальных разломов (фрустраций). Но и в этом случае община «всегда была и первичной единицей социального участия, и выраженной группой- носительницей культуры».¹²³

На наш взгляд, Дж. П. Мердок прав и в своем утверждении, что различные комбинации родства, семейных форм и множественность общинных форм на всех этапах социальной эволюции лишний раз указывают на относительную адаптивную самостоятельность социальных процессов, социальной организации и социальной стратификации.¹²⁴ Эти процессы «самостоятельной» адаптации социальных систем можно назвать социальной эволюцией.¹²⁵

Социальная организация, очевидно, любого типа является неоднородной, полунезависимой системой со своей собственной логикой развития; эта система изменяется под воздействием внешних, а также внутренних факторов; структура социальной организации, на что важно обратить внимание, выступает, также в качестве фильтра по отношению к внешнему воздействию, то есть служит средством сохранения сложившейся социальной структуры.

Таким образом, современные научные исследования не подтверждают защищаемую ранними эволюционистами и социологами неизбежную последовательность изменений социальных форм. Отсутствуют в настоящее время и данные об однородности социальных структур, о соответствии между типами, видами или номенклатурами родства, с одной стороны, и уровнями культуры, типами экономики, политической организации и классовой структуры - с другой, хотя ранее это считалось, безусловными фактами и подтвержденной научной теорией.

Обоснование гипотезы параллелизма социальной эволюции, достаточно частые изобретения социальных форм, признание того, что любая структурная форма может развиться в любом месте, где имеются для этого необходимые условия, и формулирование принципа ограниченности возможностей - когда природа социальной организации допускает лишь очень небольшое число вполне очевидных альтернативных вариантов построения социальных систем, - следует сегодня рассматривать, по нашему мнению, как обнаружившиеся и подтвердившиеся механизмы социальных зависимостей. Эти свойства социальных структур должны, разумеется, учитываться нами при исследовании современных типов социальной кооперации и разработке правовых принципов, механизмов и правовых (законодательных) конструкций.¹²⁶

Также можно сказать, что достаточно разные внешние влияния могут породить идентичный результат в эволюции социальной организации и что существует несколько серий множественных факторов, способных привести к разным эволюционным результатам. Как и в случае с семьей, поиск источников социальных изменений должен быть перенесен, по мнению Дж. П. Мердока, с внешних факторов на саму социальную структуру. Он также считает, что гипотеза «об эволюции социальной организации, …не делает каких бы то ни было допущений об изначальной социальной организации человечества».¹²⁷

Здесь следует еще раз отметить, что число направлений социальной эволюции в каждом данном случае ограничено. Это правило, по нашему мнению, относится не только к примитивным сообществам, но и к протогосударствам, протоправовым, религиозным и другими структурам и к сложившемуся современному множеству социальных структур различного уровня и различной степени организации.

На историческом материале мы видим, что действительно социальные институты - государственные, правовые и другие системы - варьируют в пределах ограниченного структурного и функционального круга, поддающегося классификации и типологии. На это указывают, например, современные исследования древневосточных государственных образований.

По сложившейся научной «традиции» древневосточные государственные структуры именуются в теории государства и права как «деспотии» и противопоставляются «западному» типу государств, тогда как современные исследователи древневосточной государственности указывают на индивидуальные черты внутри группы восточных государственных образований и на их значительное сходство с так называемым западным образцом государства. Учеными подчеркивается неоправданность противопоставления древневосточных общественно-политических структур западным. Приводятся данные, свидетельствующие о разделении светской и духовной властей, административных, судебных и религиозных функций в древнейших странах Востока, где не обнаруживаются так называемые «коренные» различия восточных и западных обществ. Подлежат дальнейшему переосмыслению и общепринятые взгляды относительно господства в древневосточном мире «государственной собственности» на землю и как следствия - отсутствие гарантий частной собственности, свободы личности и других гражданских прав, отождествление господствующего класса с госаппаратом и другое.¹²⁸

В исследуемом теорией предмете для нас более предпочтительными с точки зрения обнаружившихся фактов являются модели сторонников ограниченного многообразия политического оформления социальных структур. Но это не приводит автора к созданию унифицированной единой концепции общества, государства, которая должна объясняться как теоретически допускаемая «закономерность».

Скорее речь может идти о дальнейшей дифференциации социальной теории - теории права и государства - в целях выработки соответствующих государственно-правовых теорий среднего уровня, которые в качестве аксиом используют суждения с предельно широким эмпирическим содержанием.

На наш взгляд, следует осторожно отнестись и к использованию современной научной терминологии и типологии применительно ко всем социальным структурам древности ввиду значительной условности такого подхода. Мы можем при этом говорить не столько о социальных институтах в привычном для нас смысле, сколько (возможно) об их становлении ^129.

Поэтому вызывают сомнения гипотезы о каких-либо временных социальных границах, которые определяются по археологическим данным «свидетельствующим» в определенных случаях о социальной и классовой дифференциации, а следовательно, и о примерном времени структурного оформления сообщества в виде протогосударства или государства определенного типа. Мы полагаем, что это чрезвычайно широкое допущение не опирается на какие-либо достоверные научные факты. Но нами не исключается и то, что «несовершенная» терминология, использовавшаяся в более ранние периоды человеческой культуры, не отражает действительного содержания процессов, протекавших в социальной среде.

Возможно, не было бы необходимости подробно рассматривать изложенные проблемы, но в юридической литературе до настоящего времени, предлагается говорить об «особых исторических и материальных условиях существования различных государств Древнего Востока и Древнего Запада (Греция, Рим)», в один ряд ставятся и объединяются на примере «Древнего Египта» государства Древнего Востока и более поздние государственные образования, дается традиционная (неверная) трактовка значения публичных (ирригационных) работ в процессе формирования протогосударств и государств древности или предлагаются линейные схемы социальной эволюции, которые не рассматриваются в научном плане как заслуживающие внимания порядка ста последних лет как минимум.¹³⁰

В теоретическом плане можно считать, что социальные структуры – это входящие друг в друга неоднородные серии последующих уровней более широкого масштаба; особенностью любой социальной структуры является и то, что она, обладает, судя по всему собственным поведением.

Социальные системы способны также накапливать и передавать информацию, в них возникают процессы управления и самоорганизации, направленные на поддержание «равновесия». Существует известное многообразие типов обществ, ранжированных самым различным образом, кроме этого на приблизительно эквивалентных уровнях развития обнаруживается значительное число вариантов социальных систем.

И если принцип ограниченности возможностей, о котором шла речь выше, должен быть распространен и на государство, то возникает проблема признания неоднородности этой социальной системы, функций государства, неоднородности и отсутствия корелляции права, проблема исследования взаимозависимости социальных функций и социальной среды.

Мы полагаем также, что исследование социально-хозяйственных структур древнего мира, переходной эпохи и современных государственно-экономических систем позволяет говорить, что государство, как и право, обладает собственным поведением. Это поведение самостоятельно относительно каждого из социальных или природных факторов, и именно поведение наряду с функциями, правосубъектностью и другими вопросами подлежит изучению в рамках государственно-правовой теории.

Насколько нам известно, философия (теория государства и права) не включает до настоящего времени в круг научных проблем собственно поведение государства, поведение права и правовой системы, других социальных структур, в научных теориях, как правило, речь ведется о функциях государства и права, при этом функции отождествлены с деятельностью, что логически неверно.

Исследование поведения таких фундаментальных социальных структур и институтов как право, государство может, по нашему мнению, также вести к более точному определению предмета философии права и государства, что является действительно актуальной теоретической проблемой.

Вне теоретического анализа остались сегодня также проблемы социальной диффузии, что относится как к «участию» экономических и других социальных процессов, институциональных структур, идей в формирующихся политических, юридических, этических системах, а также проблемы диффузии и заимствований в организации социальных институтов, законотворчестве.¹³¹

По нашим представлениям семья, община, государство, другие социальные институты получали этическую, правовую, религиозную, экономическую, политическую оценку и объяснение в самых ранних сообществах, но все формы осмысления (оценки), судя по этико-юридическим, религиозным источникам, имели фрагментарный вид или касались отдельных сторон поведения социальных субъектов.¹³²

Формирование социальных структур, социальных институтов в практическом плане является во многом результатом случайной дифференциации, это видимо трудно оспариваемый аргумент в пользу исключительного значения сознательной человеческой деятельности.¹³³

Рассматриваемые вопросы лишь на первый взгляд не входят в число важнейших для теории права и государства; понимание особенностей и некоторых обнаружившихся действительных или ложных тенденций в развитии человеческих сообществ необходимо для того, чтобы описать и исследовать факторы, определяющие изменения в социальных структурах, в частности, речь идет о государственных и правовых образованиях.

Можно отметить, возвращаясь к вопросу о причинно-следственных зависимостях, и к вопросу об истинном содержании любых теорий, включая и экономические теории, что приведенные в настоящей работе взгляды антропологов и историков в значительной мере и, несмотря на во многом обоснованную критику, подтверждают выводы «эмпирической социологии» М. Вебера, считавшего, что нет оснований для придания экономическим и любым другим отношениям значения определяющего принципа в истории человеческих сообществ любого типа.

Наиболее глубокие критические суждения в адрес М. Вебера были высказаны, в частности, Й.А. Шумпетером и Фернаном Броделем, в работах, указанных ранее. Но и в этом критикуемом состоянии для нас исключительно важными являются предположения М. Вебера, дающие возможность по-новому проанализировать наши знания.

Фактическая неисчерпаемость исследуемых исторических явлений, и отказ вследствие этого от «генерализирующего» метода естествознания, исследование типизируемой действительности вместо «рода» и «вида» позволяет нам говорить об онтологическом статусе полученных М. Вебером экономико-социологических результатов.¹³⁴

Сравнительно-исторический метод и учение об общественно-экономических формациях были заменены немецким социологом теорией неклассического развития. М. Вебер утверждает, что последовательность эволюции социальных форм допускает образование более развитых форм наряду с менее развитыми и даже прежде менее развитых, и это не аномальное развитие социальных систем, а свидетельство независимости течения реальной истории от каких-либо априорных принципов.

Подвижный характер определенных типов экономических отношений, «перемещающихся» по всей исторической хозяйственной шкале, полунезависимость социальных систем делает возможным рассмотрение и самих социальных образований, например города, «общины», автономного союза не с точки зрения надстройки над экономическим «базисом», а как самостоятельных политических, административных, социальных институтов притом, что нет линейной взаимообусловленности между этими социальными составляющими.

Различное экономическое, социальное и политическое содержание понятия «город», «община», приводит М. Вебера к выводу, что любая социальная структура должна рассматриваться прежде всего как сложное множество. В эту категорию, например, включается рынок (экономическая составляющая), город (крепость) - военно-политическая составляющая, административная – «городской суд» и город как своего рода «корпорация», выраставшая из разного рода социальных общностей, автономное управление и городское право. Все эти сложные элементы возникают не одновременно и не вследствие друг друга. И для нас это самое важное место в работах М. Вебера - его понимание «независимого равенства» структурных, политических, юридических, экономических и других факторов в соотношении этики, политики, экономики, религии в социологии сообществ.

М. Вебер выделяет практически в любом историческом пространстве такие характеристики действующих социальных субъектов, которые ясно указывают на их политическое, правовое, экономическое существование как полисубъектов, объединенных зачастую каким-то одним термином. Такое социальное множество внутри единичного объясняется тем, что человек, оказался с точки зрения его сознания и поведения многофункциональной системой, как и производные от него. Именно эти субъектные отличия, независимо от имущественного или иного статуса, могут свидетельствовать о том, что, например, в одном социальном «классе» могут объединяться имущественно неравные группы населения с равным «набором» гражданских (политических) прав и привилегий.¹³⁵

Другим критическим аргументом М. Вебера относительно так называемой «первичности» экономических факторов в человеческой истории, кстати, совпадающим с оценкой К. Марксом внеэкономической природы источников капитала в Европе XVI – XVII веков, является тот факт, что во многих, если не большинстве исследованных случаев, включая и античность, для того, чтобы объяснить экономические процессы, необходимо было покинуть строго экономические позиции и говорить о «внеэкономических» источниках «накопления капитала».¹³⁶

Следующим не менее важным аргументом является названный так нами «парадокс Ф. Броделя», чья точка зрения во многом совпадает с гипотезами У. Томаса и Ф. Знанецкого, приведенными выше.

По мнению Ф.Броделя, экономические реальности не укладываются, в традиционные классические схемы Зомбарта (1902 г.) и И.Кулишера (1928 г.), как и в экономические теории, которые рассматривают экономику как некую однородную реальность, «которую допустимо извлечь из ее окружения и которую можно и должно оценивать такой, какова она есть: ведь ничего нельзя понять вне чисел»..., можно проследить... «несколько эволюций, которые соприкасаются друг с другом..., даже противоречат друг другу».¹³⁷

Ф. Бродель признает, что существует несколько экономик: рыночная экономика, под которой располагается элементарная базовая деятельность, вторая неформальная половина экономической деятельности, экономика самодостаточности, обмена продуктов и услуг в очень небольшом радиусе или материальная жизнь, материальная цивилизация – курсив Ф.Броделя.

Наконец, уже над поверхностью рынков возвышаются активные иерархические социальные структуры, которые искажают ход обмена в свою пользу, расшатывают установившийся порядок. Например, несколько крупных купцов Амстердама в XVIII в. или Генуи в XVI в. могли издали пошатнуть целые секторы европейской, а то и мировой экономики.¹³⁸

Характеристика «слабости» влияния собственно экономических факторов на содержание экономических процессов является для нас решающим аргументом в споре со сторонниками современных способов реформирования экономики чисто «экономическими методами». Речь идет прежде всего о том, что не наблюдается зависимости экономического и социального развития от конкретной формы экономического присвоения, экономического и социального прогресса от так называемой «частной собственности».

Переходя к рассмотрению отдельных экономических теорий, мы оставляем в стороне другие составляющие социального процесса, другие нормы и институты. Такое методологическое ограничение продиктовано необходимостью критики исключительной веры в то, что именно экономические идеи и отношения являются определяющими и организующими человеческое сообщество, тогда как сами экономисты не разделяют подобного оптимизма.

Так называемая ортодоксальная экономическая теория, ее логическая структура и объяснительная ценность была исследована в классической работе «Экономическая мысль в ретроспективе»¹³⁹. Эта работа приводит к мысли, что экономисты по вопросу о роли рынка и государства долгое время вплоть до Дж. М. Кейнса, переоценивали регулятивные способности экономики, а еще точнее, экономика, утилитаристские теории были уделом экономики, а социология, этика считались почти побочным продуктом экономического прогресса,¹⁴⁰ политика определялась как «концентрированное выражение экономики» и для каких-то моментов истории это суждение трудно как оспорить, так и согласиться с ним.

За полвека до В. Парето Дж. С. Милль проводил различия между «непреложными законами производства» и «гибкими законами распределения», считая, что «эффективность» и «справедливость» могут быть каким-то образом разделены, хотя это, как хорошо известно, давняя иллюзия экономической науки.

После разработки теории общественного благосостояния разграничение между эффективностью и справедливостью стало очевидным, а из этого следовало, что теория благосостояния должна вторгаться в предмет прикладной этики, так как при любом общественном строе должен быть консенсус относительно целей общества. Экономическая теория обязана оказывать влияние на формирование общественного консенсуса, хотя экономическая политика, как известно из практики и теории вопроса, сама является средством для достижения не всегда ясных целей.

Экономическая теория благосостояния при всех спорных ее моментах делает ясными цели различных политических мер и направлена на подтверждение соответствия или несоответствия целей политики ее средствам. Суждения, касающиеся «эффективности», считает М. Блауг, являются такими же ценностными (курсив мой – В.Тарасенко), как и суждения, касающиеся «справедливости», что прочно связывает социальную и экономическую составляющие, а также этику, право и государство единством указанного ценностного критерия.

Возвращаясь к позиции Дж. М. Кейнса необходимо признать, что не настаиваем на безусловной истинности его теории на будущее, хотя прошлая и современная экономическая практика подтверждает для нас ее правильность.

В «Трактате о деньгах» (работа 1930г.) Дж. М. Кейнс пришел к выводу, что конкурентный процесс который, как казалось, непрерывно толкает экономику к устойчивому состоянию полной занятости всякий раз, когда она отклоняется в сторону недоиспользования своего капитала (эта мысль пронизывала все макроэкономическое мышление до Кейнса) не способен выполнять приписываемые ему функции.

По мнению М. Блауга, во взглядах Кейнса совершенно новой является продуманная критика существования так называемых восстановительных сил рыночного механизма. Если считать, что в действительности в рыночной экономике рынок самостоятельно никогда не справлялся с распределением, производством и обменом, то еще более несостоятельными на наш взгляд, являются утверждения, что только и только частная собственность - безусловный экономический принцип эффективной экономики.

Известно и то, что Дж. А. Кейнс открыто придерживался точки зрения, что экономическая деятельность всегда должна иметь социальную составляющую. Он считал, что для достижения таких политических целей как полная занятость и стабильность цен нельзя полагаться на автоматический конкурентный механизм приспособления, и именно поэтому стало невозможным сохранить веру в способность свободной рыночной экономики автоматически поддерживать полную занятость.¹⁴¹ Для нас же эта теория английского экономиста с нужной очевидностью подтвердилась практикой американского правительства и законодательства США, и практикой руководства экономикой СССР.¹⁴²

В пользу независимого и необходимого характера государственного вмешательства в экономические процессы говорит и то, что со времен физиократов и Адама Смита большинство экономистов ощущали, что в каком-то смысле то, что экономисты называют совершенной конкуренцией представляет собой оптимальную ситуацию. Или же, говоря экономическим языком, известно, что классический аргумент о том, что перелив труда и капитала будет уравнивать прибыли и нормы зарплаты между отраслями, фактически означал, что предельные условия оптимума будут выполняться в равновесии. Следовательно, современная теория благосостояния ясно формулирует одну из причин, по которым совершенная конкуренция может быть (и была) сочтена наилучшим состоянием экономики.

Альтернативой совершенной конкуренции (гарантированности общественного оптимума) выступает иногда «идея создания менее жестких условий чистой (курсив М. Блауга – В. Тарасенко) конкуренции, когда каждое хозяйство покупает и продает такую незначительную часть суммарного количества каждого товара, что не может оказать влияния на цены, и, кроме того, все цены на однородные продукты и факторы едины во всей экономике». Однако эти два условия хотя и являются существенными, но недостаточны. Вдобавок все факторы должны быть настолько мобильными, что при них не могут возникнуть сверхприбыли, отдача должна быть постоянной, и все экономические агенты должны иметь совершенную информацию о доступных альтернативах. Очевидно, «что эти характеристики совершенной (курсив М. Блауга – В. Тарасенко) конкуренции никогда не достигаются в реальном мире».

Марк Блауг в связи с этим небезосновательно ставит вопрос: не может ли соответствующее вмешательство государства дать возможность приблизиться к требованиям совершенной конкуренции. В частности, государственное управление крупными предприятиями, с возрастающей отдачей ликвидировало бы одну из главных угроз совершенной конкуренции. Парадоксальное оправдание национализации отраслей промышленности покоится на том принципе, что она будет поддерживать конкуренцию.¹⁴³

В подтверждение этого можно сказать, что уже Э. Бароне указывал, что теория благосостояния В. Парето демонстрирует, что эффективное распределение ресурсов требует совершенной конкуренции, что вовсе не то же самое, что утверждение необходимости частной собственности на средства производства (курсив мой – В.Тарасенко).¹⁴⁴ Потому что такая ценовая система является не капиталистическим институтом, а набором «коэффициентов трансформации», который мог бы выполнять те же самые функции в централизованной управляемой экономике. Государству надо лишь разрешить потребителям и рабочим максимизировать их собственную выгоду и потребовать от управляющих действовать так же, как если бы они занимались максимизацией своих прибылей. Это может происходить и автоматически, если заработную плату управляющих поставить в зависимость от прибыли.¹⁴⁵

Здесь же мы должны указать и на взгляды Людвига фон Мизеса наиболее крупного современного представителя австрийской экономической школы.¹⁴⁶ В основании его теорий лежат идеи праксиологии - науки о человеческой деятельности. Мало сказать, что Л. фон Мизес не разделяет концепций, изложенных выше, он последовательно отстаивает идею тотального влияния экономических факторов на человека и в целом на человеческое сообщество, не будучи идейным марксистом.

Он указывает на существование разного рода регулярностей, и на устойчивость явлений, в том числе и экономических, и считает ошибочной точку зрения, что человек способен организовать общество «как ему захочется». Он также высказывается против серьезного аргумента М. Блауга, что экономическая наука как наука теоретическая не может избежать ценностных суждений: «Если социальные условия не соответствовали желаниям реформаторов, если их утопии оказывались нереализуемыми, вина возлагалась на нравственные недостатки человека. Социальные проблемы рассматривались как этические проблемы»¹⁴⁷.

Разумеется, вмешательство государства в экономические процессы не всегда гарантирует того, что экономика и общество будут двигаться в желаемом направлении. Экономика (политика, право, социумы) часто оказывает сопротивление процессам реформирования, что выражается в самых различных формах. Но для нас очевидно другое, что экономика, политика, право, социальные институты и процессы, будучи взаимосвязанными временными характеристиками, социальной, политической, военной экономической, географической средой сохраняют свою самостоятельность, собственную логику поведения и структуру; социальные институты и процессы находятся при этом в сложном взаимопереплетении, но это не лишает их индивидуального существовании и что особенно важно – собственной социальной значимости.

Социальные нормы всегда относятся к фактам, оценивая их с точки зрения регулятивных идей справедливости и истины. Этот этап в социальных механизмах регуляции иногда отступает перед наплывом утилитаристских и других теорий социального развития. Отрицательные последствия такой социальной практики очевидны.

Для того, чтобы завершить рассмотрение некоторых вопросов о соотношении экономического и социального, теоретического и практического, политического и этического мы приведем в качестве довода суждение человека, чья деятельность вынужденно должна была сочетать в себе все указанные аспекты и чью точку зрения разделяет автор.¹⁴⁸

К.А. Поппер, Й.А. Шумпетер, Ф.Бродель

и проблема социальных истин.

Для придания работе некоторой проблемной целостности необходимо, по мнению автора, вернуться к вопросу философии социальных истин как важнейшему для понимания категории права.

В современной научной и учебной литературе по юриспруденции, в отличие от других наук, вопрос о соответствии наших суждений истине был, как оказалось, непонятным образом забыт.

Это относится не только к собственно социальной теории права, истории (философии) права¹⁴⁹, но также к нормотворческой теории, которая выглядит зачастую как идеология отдельных групп-«элит» и к правоприменению, где все, или почти все, что относится к системе и способам доказывания требует научно обоснованных выводов (экспертных исследований, логически непротиворечивых суждений, соответствия наших выводов фактическим обстоятельствам и другого). Но все то, что в результате правоприменения оказывается нередко ошибочным, объясняется «состязательностью» судебного процесса.

Также остается далеким от проблем права и вопрос об этических качествах лиц, занимающихся юриспруденцией, тогда как очевидно, что именно в плоскости этических (а не только квалификационных, и не столько экономических или «политических» проблем) лежит осуществление справедливого и законного правосудия.

Чтобы вновь не перечислять работы, в которых решаются проблемы социальных истин, можно просить читателя обратиться к ссылкам в двух статьях автора «Методологические проблемы теории права и государства» (2005 г.) и «Общие основания этики и права» (2006 г.). Дополнение к этим спискам будет, разумеется, также неполным, поэтому имеются все основания уже сейчас отнестись к излагаемому материалу критически.

Необходимо, прежде всего, напомнить читателю позиции философа К. А. Поппера, экономиста Й. А. Шумпетера, в отношении теоретической проблемы истины, а также важность идей истины для научного анализа социального поведения, социальных процессов, социальных структур и деятельности человека. Оппонентом австрийского философа и австрийского экономиста будет французский экономист Ф. Бродель, на чью работу уже делались ссылки.

Разумеется, выработка истинных суждений (обнаружение истин) в области естествознания одна из самых актуальных и захватывающих научных задач. Эта задача решается путем исследования фундаментальных характеристик материального мира, пересмотр которых – непрерывный, целерациональный и одновременно, как выразился Д. Кэмпбелл, слепой, а не случайный (по К. Попперу) поиск новой теории.¹⁵⁰ (К.Поппер, как известно, признал удачным определение эволюционной эпистемологии как «слепоты» наших проб в рамках метода проб и ошибок»¹⁵¹.

Но в области социальных фактов, процессов и вещей поиск истинного затруднен еще и тем, что отсутствуют в большинстве случаев типичные, проверяемые «открытые раз и навсегда» фактически «бесспорные» теоремы, «законы»¹⁵² для периодов времени, в которых умещаются иногда целые цивилизации: такие как, например, Евклидова геометрия или теоремы Пифагора или законы Архимеда, или скульптуры Праксителя, картины Тинторетто и многие другие фундаментальные открытия в границах материального и интеллектуального миров.

Каким может быть решение проблем поиска критериев и обоснований социальных истин в социальных теориях и в социальных практиках? Этот вопрос, по нашему мнению, является в настоящее время самым острым и требующим понимания его значимости.

К. Попперу, наиболее часто критикуемому и цитируемому философу, в ряде работ по эволюционной теории познания и логике социальных наук удалось в значительной степени упорядочить научные представления о социальных аспектах человеческой деятельности, и определить значение и роль проблемы истины в человеческой практике.

Для области нашего исследования наиболее важными являются работы именно в области теории познания (эпистемологии) и методологии (логики) социальных наук по следующим далеко не очевидным причинам.

К. Поппер определяет специфическую способность к познанию и производству научного знания человеком как результат естественного отбора, свидетельством чего является, прежде всего создание и эволюция человеческого языка.¹⁵³ Эволюция научного знания - это построение лучших и лучших теорий (дарвинистский процесс). Благодаря «естественному» отбору теории становятся лучше приспособленными, они дают нам лучшую информацию о действительности.

Все организмы - и человек в том числе - решатели проблем, которые рождаются вместе с жизнью. Дескриптивный (описательный и критический одновременно) язык позволяет нам двигаться дальше в познании.

Традиционная философия или философия обоснования, оправдания знания ошибочна (видимо, в этом пункте К. Поппер полемизирует с Л. Витгенштейном).

Также ошибочной является философия, которая в основу знания вносит не теоретические конструкции, а наблюдения. Философ утверждает, что чувственных данных и ассоциаций не существует, индукции путем повторения или обобщения не существует, наши восприятия могут нас обманывать. Знания не «вливаются» в нас через органы чувств из внешней среды. Мы исследуем окружающий мир и себя и активно (критически) извлекаем информацию.

Дескриптивная функция человеческого языка является предпосылкой критического мышления, именно эта функция делает возможной критическое мышление. Адаптации в живом мире это процесс проб и ошибок; также действует и наука - путем проб (создания теорий) и устранения ошибок.

К.Поппер считает, что происхождение и эволюция знания совпадают с происхождением и эволюцией жизни и тесно связаны с происхождением и эволюцией планеты Земля и далее - с космосом. Знание- это любые формы приспособления или адаптации всего живого к условиям окружающей среды.

Другим важнейшим мировоззренческим постулатом К.Поппера является его фундаментальный индетерминизм: в нелабораторных условиях, за исключением нашей планетной системы, полагает исследователь, нельзя найти никаких строго детерминистских законов; ни наш физический мир, ни наши физические законы не являются детерминистскими. ¹⁵⁴

Философ также утверждал, что для развития философии, логики и методологии науки обязательно требуется опора на ту или иную метафизику. В частности, в метафизике К. Поппера утверждается, что невозможно обосновать моральную свободу, не допуская космологическую возможность свободы и творчества (свободу воли).¹⁵⁵

Метод научного исследования, предложенный философом, является в равной мере и методом естественных, и методом социальных наук, следовательно, можно говорить как о единстве логико-методологического процесса познания, так и об объективности научного познания; эволюционная эпистемология применима в методологическом плане в логике социальных наук.

Теория современного права в самых различных системных работах не затрагивает проблему истины, причем это отсутствие идей регулятивных функций истины, регулятивных функций справедливости не рассматривается как теоретический или философский пробел¹⁵⁶

Разумеется, теоретические гипотезы К. Поппера относительно идей истины должны были найти подтверждение или опровержение в других областях социальной науки, например, в экономической теории.

Такое подтверждение нашлось в руках Й. Шумпетера. Полагаю, что экономических теорем с истинным содержанием обнаруживается не так много, чтобы пренебрегать какой-либо из найденных.

Как указывает Й. Шумпетер, Р. Кантильон, а следом за ним Л. Вальрас (спустя сто лет), открыли, что в экономической области возможно существование «истин в последней инстанции», или - что имеются инструменты экономического анализа, которые формально работают всегда одинаково, к какой бы экономической проблеме мы его не применили. Й. А. Шумпетер поясняет это примером и указывает, что «существует класс экономических теорем, являющихся, по сути дела, логическими (разумеется, не этическими и не политическими) идеалами или нормами »¹⁵⁷. Сюда можно, например, отнести принцип предельной полезности Джевонса, теорию общего равновесия Вальраса, принцип замещения и создание теории предельной производительности Тюнена, кривые спроса и предложения и статическую теорию монополии Курно, включая понятие ценовой эластичности, и некоторые другие экономические суждения ¹⁵⁸.

Таким же примером, как ранее указывалось логических (экономических) теорем, является, по нашему мнению, теория благосостояния Парето который считал, что «эффективное распределение ресурсов требует совершенной конкуренции, что вовсе не то же самое, что утверждение необходимости частной собственности на средства производства. Такая ценовая система является не капиталистическим институтом, а просто «набором коэффициентов трансформации» , который мог бы выполнять те же самые функции в централизованно управляемой экономике».¹⁵⁹

Таким образом, в экономической науке, независимо от поведения отдельных лиц, имеются теории, теоремы логического класса, нарушение которых будет означать нарушение хода экономических процессов с точки зрения логики (как, например, езда с превышением скорости по гололеду). Разрушительные последствия обоих видов деятельности очевидны, хотя и не совпадают по времени их обнаружения.

Но здесь, уже видимо в последний раз мы хотели бы вернуться к «простому» вопросу, который поставлен Ф. Броделем, (разумеется, в том случае, если его гипотеза верна).

Французский экономист отвлек читателя от мира теорий и логики и предложил мир экономической статистики, причем не обезличенной, а статистики количеств обменов, количества и качества живущих людей, их образования, историю торговых маршрутов, машин, изобретений, промышленных и политических революций, реформ, материальных действий, отношений, сделок, войн, эпидемий, стихийных процессов, законов, действий пиратов, правительств, купцов, монополистов и так далее, и так далее.

Единственные выводы, которые нам удалось сделать из его работы самостоятельно, что неоднородность социальных структур, институтов, организаций более дифференцирована и более глубока, чем это представлялось нам до настоящего времени, и что те экономические теории, которые мы полностью распространяем на экономику отдельной страны или на правила международной торговли или на отдельный «равноценный», справедливый обмен ничего общего с действительностью не имели и не имеют.

Неоднородность ко всему прочему не объясняется экономическими факторами, а существует как самостоятельные формы этнической, культурной, политической, военной, этической, исторической, религиозной, языковой, правовой неоднородности, имеются также природные и социальные случайности, психологические и другие особенности человека, социального мира, обеспечивающие сохранность неоднородного характера социальных структур.

Исходя из интересов нашего исследования, мы готовы считать соответствующим фактам утверждение, что от взглядов экономистов, (и не только экономистов) ускользнуло, что мы имеем в наблюдаемой (изучаемой) социальной практике любого описываемого общества по крайней мере три неравнозначных уровня социально-экономических, материальных процессов и отношений. Это уровень материальных цивилизаций (не связанных с рынком), уровень рыночной экономики, которая охватывает всю массу обменов и контролируется статистикой, и уровень капитализма в «истинном» его виде.¹⁶⁰ Эти три вида экономических систем экономистами не рассматривались и не брались в расчет в любых аналитических работах. Это относится к работам всех известных нам исследователей, включая и тех, на работы которых нами делались ссылки.

Приведу примеры. Во-первых, согласно традиции можно считать, что в исторической последовательности именно представители юридических наук, предметом которых является писаное или обычное право, юридическая практика и юридическая техника перенесли привычные способы юридического рассмотрения на анализ экономических явлений. Социологические и экономические системы схоластов таким образом первоначально были трактатами о политическом и экономическом праве католической церкви, на что указывали П.И. Новгородцев, Й.А.Шумпетер, Гарольд Дж. Берман. Схоластическая теоретическая техника была выведена в первую очередь из старого римского права и приспособлена к логике текущей ситуации. Во-вторых, можно также согласиться с Й.Шумпетером, что ...«правовые рамки, в которых протекает экономический процесс, и их (рамок и процесса) формирующее взаимовлияние представляют по меньшей мере существенную важность для экономического анализа». Наконец, в-третьих, возможно, следует принять обоснование исторических корней понятия «экономический закон», которые лежат в собственно правоведческой концепции «естественного права».

Вряд ли мы можем оспорить эти идеи Й. Шумпетера ( других ученых) исходя из сложившихся предположений о существовании либо общественно-экономических формаций или существования соответствующего вида «цивилизаций» или любого другого известного способа социальной классификации. Но как только мы принимаем во внимание взгляды Ф. Броделя, все теоретические экономические выводы и конструкции теряют часть своей доказательственной базы.

Более того, мы не в состоянии судя по анализу Ф. Броделя определить радиус действия экономических «законов», а также не можем при пессимистичном взгляде на вещи утверждать, что экономические или правовые и любые другие сложившиеся представления на самом деле соответствуют экономической практике. Нам поэтому приходится возражать и против второго утверждения Й. Шумпетера относительно взаимовлияния правовых рамок и экономических процессов в силу того, что множество экономических процессов не попадают в рыночные категории и экономический анализ рынка (и в правовые рамки), а множество решений политического плана также «не учитывают» постулаты экономической науки, права, этики и «нарушают» экономические принципы, теоремы, собственно экономическую логику развития. Вряд ли нужно говорить о том, что эти нарушения , имеют всеобщий, постоянный, неконтролируемый по своим последствиям характер, или являются естественными следствиями, вытекающими из смысла наблюдаемых социальных процессов.

Наконец, относительно взглядов В.М. Аллахвердова.

Ранее при рассмотрении теорий К. Поппера, М.Блауга, М.Вебера, Аристотеля, Шумпетера, Ф. Броделя в аргументации этих авторов мы обнаруживали ссылки на психологические факторы, влиявшие на поведение людей, причем эти факторы были самостоятельными, не превращавшимися из психологических в экономические, политические или религиозные и наоборот. То есть, психологические факторы сохраняли свою независимость и не растворялись в других социальных явлениях, процессах, а влияли на социальную реальность особым образом. Именно поэтому психология, претендующая на статус естественнонаучной дисциплины (благодаря, в частности, работам Г. Т. Фехнера, В. Вундта в Германии, а в России - В.М.Аллахвердова), может быть предметом нашего внимания и анализа в том узком спектре проблем, который мы назвали философией (теорией) права. На такой путь нас толкают и работы К. Манхейма, пытавшегося решить проблему социологического понятия (осмысления) мышления¹⁶¹.

Для постановки и решения проблем философии права и практических проблем правоприменения (последнее исследует психические и психологические характеристики поведения субъектов права¹⁶² зачастую как обязательные при решении вопросов оценки и квалификации) психологические основания социальной деятельности, безусловно, должны быть признаны существенными.

По мнению В.М. Аллахвердова, сознание создает свою собственную систему знаний, оно сохраняет однажды выбранные критерии соответствия за счет опытного подтверждения догадок, определяя таким образом достоверное знание и недостоверное знание. Сознание может корректировать свои представления. Сознание способно строить воображаемый мир, не имеющий связи с реальностью. Этот мир сознания- всего лишь догадка о том, каков мир в действительности: в этом мире все детерминировано и все взаимосвязано, и сознание стремится подтвердить собственные гипотезы об окружающем мире. В подавляющем большинстве случаев у людей нет точного знания реальной ситуации, а есть лишь иллюзия знания. Но сознание способно изменить то, что заведомо принимает за очевидное, так как перерабатывает поверхностное содержание своих гипотез, сознание связано с деятельностью по проверке собственных смыслов, теорий. Корректировка и уточнение сознанием своего видения проблем является естественным и логическим процессом, при этом первоначальные догадки сознание может не принимать в расчет. Человек принимает за очевидное то, что в логическом обосновании этой гипотезы должно быть принято за истину, не требующую доказательств. Сознание как механизм обеспечивает создание защитного пояса осознаваемых гипотез, Поэтому работа сознания непосредственно связана с опытной проверкой логических следствий из осознаваемой гипотезы, работа механизма сознания, тем самым, тесно связана с процессом сличения.

Сознание способно конструировать смыслы, а не находить их в окружающем мире, так как в реальном мире нет никакого смысла (плана, закономерности, «промысла», цели). Человек тем или иным образом определяет и задает смысл собственного существования. Само сознание множественно, множественность сознания может рассматриваться как психика. Отражение и деятельность независимы друг от друга, хотя и рассматривались как связанные явления и категории.

Психологика, по мнению В.М. Аллахвердова, конструирует работу механизма сознания исходя из естественнонаучных предпосылок, тем самым предполагается сведение сознания (того, что мы хотим объяснить) к основаниям, которые сами не должны и не могут обосновываться (например, одной из таких онтологических предпосылок является допущение, что работа самого механизма сознания нами не осознается).

Таким же допущением является утверждение, что психика написана на языке логики, так как поддается естественнонаучному объяснению (хотя известно, что логика никогда не может логически обосновать сама себя) .

Исследование сознания преследует цель поиска истинного, мы не можем (за некоторыми ограничениями) рассуждать о проблемах, лежащих за пределами опыта, поэтому проблема первоначал и конечных целей не является естественнонаучной. ¹⁶³

Можно констатировать, что в логике социальных наук, естествознании, психологии (психологике), экономике, социологии накоплен достаточный теоретический и практический материал относительно критериев и доказательств категории истины, которые в социальной деятельности должны играть определяющую роль.

Философия права в своих методологических и мировоззренческих учениях, безусловно, также должна возвратиться к идеям регулятивной функции истины и идей регулятивной функции справедливости как постулату современной философии права, социальной организации (теории государства), для чего потребуется пересмотр аксиом и оснований теоретической науки права , экономических концепций, политических принципов, психологии, истории, этики.

Некоторые выводы.

Социальные структуры любого типа неоднородны, неоднородность, согласно последним исследованиям в психологии, экономике, социологии, статистике имеет более сложный, глубокий, и в том числе внеэкономический характер.

Формирование социальных структур, социальных институтов, идей является всегда или почти всегда результатом случайной дифференциации. Это трудно оспариваемый аргумент в пользу исключительного значения сознательной человеческой деятельности.

Социальные системы любого типа, в том числе и экономические (как следствие неоднородности) дисфункциональны.

Фрустрации и внутренние напряжения сопровождают любые структуры, сообщества, а не только протогосударства и государства. Дисфункции объясняются свойствами самих социальных структур, которые не могут существовать в «собственной» бесконфликтной среде. На эти обстоятельства указывают и источники догосударственного периода человеческой истории.

Социальные системы являются относительно самостоятельными, то есть их существование независимо, как и собственно поведение, что не исключает сложного взаимопереплетения всех составляющих их частей и их действий.

Самостоятельность социальных систем может быть объяснена также тем, что независимо от факторов вызвавших к жизни этот тип, вид социальных (экономических) структур и их изменений, они освобождаются от своих оснований и приобретают независимые «причины» бытия. Это явление включает в себя также философскую, правовую и психологическую проблему существования непреднамеренных последствий человеческой деятельности.

Независимость или самостоятельность социальных систем может рассматриваться и как следствие того, что они представлены как сложное неоднородное дисфункциональное единство базовых социальных институтов, идей (этических, этнических, правовых, политических, религиозных и других), носителями которых является определенный человек.

Социальные системы любого типа не определяются нами как саморегулируемые системы. Собственно социальная деятельность по-существу направлена на поддержание равновесия внутри социальных систем, при этом отсутствуют надежные, экспериментально подтверждаемые методы борьбы с негативными тенденциями включая военное, политическое, экономическое этическое, правовое вмешательство, с неясным практическим результатом.

При оценке эволюции социальных структур и институтов необходимо отказаться от стандартного линейного или причинно-следственного ее объяснения, и рассматривать как взаимно непричинные и фрагментарные по своей природе политические, экономические, юридические, социальные, религиозные особенности данной социальной структуры. Например, очевидно, что все составляющие антропосоциогенеза, в частности сознание, социальные формы жизнедеятельности, этика, право, хозяйственная деятельность, верования и другие, могут рассматриваться как равно причинные и относительно самостоятельные.

Современная антропология Р. Мердока, описавшего механизмы формирования социальных структур, ставит перед государственно-правовой теорией продуктивную проблему выяснения причин отсутствия корреляции между уровнями и типами развития технологии, экономики, права собственности, классовой структурой и типами родства, семейных форм общинных форм.

Если исследованиями будет подтвержден этот факт, то необходимо определить свое видение преодоления этого противоречия во взглядах или отбросить одну из теорий как ложную.

Также Р. Мердоком указывается на относительную адаптивную самостоятельность социальных процессов, социальной организации и социальной стратификации. О линейной зависимости социальных процессов можно говорить тогда, когда бы существовала полная стопроцентная корреляция (или, другими словами, функциональная зависимость) между всеми основными одномерными показателями социальной эволюции. В реальности нет ни одной пары значимых показателей, которыми бы могла оперировать теория линейного типа.

Изменение «родоплеменных отношений», выразившееся в отдельных случаях в появлении протогосударственных форм, дифференциации права, развитии семьи, формировании хозяйств различного типа, выработке верований, должно исключить понятие разложения, так как это не соответствует содержанию социальных процессов и содержанию термина «разложение».

Введение в изучаемые теорией права и государства процессы методологически важного принципа предела в линейной тенденции изменения позволяет избежать построения линейных теорий и в области правовой науки.

С нашей точки зрения, оценивая социальную эволюцию, теоретически допустимо говорить о становлении «первобытного общества», о дискретной биосоциальной эволюционной волне, которая от биотического поднималась до независимого социального уровня эволюции на основе принципа предела в линейной тенденции изменения.

Обнаружившийся параллелизм социальной эволюции, «изобретение» социальных форм, признание того, что любая структурная форма может развиться в любом месте, где имеются для этого необходимые условия, а также признание обоснованным второго принципа - принципа ограниченности возможностей, когда природа социальных организаций допускает лишь очень небольшое число вполне очевидных альтернативных вариантов построения социальных систем, следует сегодня рассматривать, по нашему мнению, как эмпирически подтвердившиеся механизмы социальных зависимостей.

Особенности поведения и функционирования социальных систем и структур требуют также пересмотра категории «функция», которая не может определяться как деятельность или «основные направления деятельности» о чем будет речь идти дальше.

Представители социологической науки (М. Вебер, П. Сорокин, Т. Парсонс и другие) и экономической теории (М. Вебер, Дж. А. Кейнс, Марк Блауг, В. Парето и другие) привели доказательства отсутствия линейных экономических зависимостей. Ими же подтверждено, что нет каких-либо аргументов, обосновывающих существование восстановительных сил рыночного механизма. В рыночной экономике, по мнению этих авторов, рынок самостоятельно никогда не справлялся с распределением, производством и обменом.

В теоретическом аспекте экономический детерминизм как и любой другой налагает запрет на развитие научной теории, установив тем самым границы возможных социальных изменений.

Признание того, что экономические категории (как и любые другие) носят ценностный характер, лишает их статуса неоспоримых истинных суждений и переводит и в разряд аксиом и тем самым ликвидирует спекуляции, построенные на этом социальном феномене. Однако, есть класс экономических теорем, являющихся, по сути дела, логическими нормами; как и любое правило логики эти нормы относятся к истинным высказываниям.

Несмотря на важность критерия истины и истинного содержания ряда социальных теорий, включая религиозные, политические, теории этногенеза, истории, экономических учений последних трех столетий, и для «принудительного» установления более короткого радиуса действия социальных (экономических) и всех перечисленных выше теорий следует признать важность открытия Ф.Броделем трех уровней экономики любого современного общества и более ранних человеческих культур.

Это открытие затрагивает наши фундаментальные представления о рынке, «капитализме», «социализме», о пределах правового воздействия, о границах права, социальной статистике, истории социальной науки, хотя само явление о котором говорит Ф. Бродель лежало на поверхности.

Это открытие также требует пересмотра оснований наших устоявшихся теорий и выводов в любой области социологической науки за исключением, может быть, логики социальных наук К.Поппера.

В философию (теорию) права, государства, в социальную практику необходимо вернуть идею регулятивной функции истины и идею регулятивной функции справедливости, которые позволят обосновать и защитить смысловые (рациональные или иррациональные) теории жизни человека, социума.

Истина как философская и правовая категория должна быть возвращена в философию права, правовую теорию; она может быть нормативным требованием и требованием правоприменения в совокупности с требованиями справедливости.

Одним из практических вариантов восстановления равновесия социальной системы является, на наш взгляд, возврат к планированию социально-экономической деятельности, при условии, что распределение ресурсов, как показывала бы практика, очевидно нарушает равновесие социальной системы.

Наименее исследованными в философии (теории) права и государства являются также проблемы поведения социальных систем и структур, базовых социальных институтов, проблемы социальной диффузии. Решение этих проблем может повлечь за собой и пересмотр исходных гипотез и аксиом, входящих в теоретический фундамент философии права, теории права и государства.

Следовательно, речь может идти о дальнейшей дифференциации социальной теории — философии (теории) права и государства - в целях выработки соответствующих конструкции (теорий среднего уровня), которые в качестве аксиом используют суждения с предельно широким эмпирическим содержанием.

Указанный принцип исследования позволяет ко всему прочему более точно определить современные границы предмета философии (теории) права и государства, которые сейчас даны исключительно неопределенно.