6. Основные социолингвистические проблемы

БЕЛИКОВ 70

Тридцать лет назад, формулируя задачи социальной лингвистики, В. М. Жирмунский называл две главные: 1) изучение социальной дифференциации языка (в связи с социальным расслоением общества) и 2) изучение социаль­ной обусловленности развития языка [Жирмунский 1969: 14]. В дальнейшем это мнение одного из родоначальников отечественной социолингвистики подверглось коррекции в сторону расширения круга проблем, которыми должны за­ниматься социолингвисты. Так, В. А. Звегинцев, хотя и счи­тал, что у социолингвистики отсутствуют четкие границы и что некоторые исследователи (например, Д. Хаймз) непо­мерно расширяют компетенцию этой науки, относил к ведению социолингвистики проблемы речевого общения, эффективное изучение которых возможно только при все­стороннем учете "человеческого фактора", и в частности социальных характеристик человека [Звегинцев 1976; 1982].

И всё же проблемы, о которых писал В. М. Жирмун­ский, являются центральными для социолингвистики, по­скольку их решение позволяет, во-первых, представить тот или иной язык в реальных формах его существования, име­ющих социальную обусловленность, и, во-вторых, выявить движущие силы языковой эволюции, социальные стимулы (или, напротив, препятствия) происходящих в языке изме­нений. Иначе говоря, решая две указанные проблемы, со­циолингвистика отвечает на два кардинальных вопроса: как функционирует язык и как он развивается.

Поэтому знакомство читателя с кругом проблем, кото­рыми занимается социолингвистика, начнем с рассмотре­ния именно этих двух проблем. В ходе рассмотрения мы бу­дем привлекать внимание к разным точкам зрения на реше­ние каждой из проблем, имеющим обращение в современ­ной социолингвистике, а при необходимости и делать экс­курсы в прошлое, чтобы показать истоки тех или иных на­учных взглядов. Однако, прежде чем приступать к анализу социальной обусловленности функционирования и разви­тия языка, необходимо выяснить один важный вопрос, от­вет на который полезно учитывать при обращении к собст­венно социолингвистической проблематике. Это вопрос о самом понятии язык и о различиях между языком и рядом смежных понятий — диалектом, наречием, идиомом и др.

Соотношение языка и диалекта

В "Лингвистическом энциклопедическом словаре" термин язык имеет два взаимосвязанных значения: во-пер-_1Х язык! — "язык вообще, язык как определенный класс знаковых систем", и во-вторых, язык₂ — «конкретный, так называемый этнический, или "идиоэтнический", язык — некоторая реально существующая знаковая система, ис­пользуемая в некотором социуме, в некоторое время и в не­котором пространстве» [Кибрик 1990: 604]. Однако если не понимать социум, время и пространство предельно узко, то окажется, что язык₂ является довольно сложно организо­ванным комплексом близких знаковых систем, соотнося­щихся с членениями социума, времени и пространства. Для этих разновидностей языка₂ в лингвистике возникли много­численные термины — диалект, наречие (например, северно-великорусское наречие), говор, социолект, литературный язык, койне, разговорный язык и т. п., причем часть терми­нов, возникших в разных лингвистических традициях, с трудом сводимы друг к другу, как это было показано на примере русского термина просторечие.

Когда лингвист исследует структуру языка, статус той разновидности языка₂, которой он занимается, часто не ва­жен, а выявление и обоснование этого статуса может ока­заться самостоятельной и совсем непростой задачей. Для та­ких случаев в конце концов пришлось изобретать новый термин идиом, обозначающий любую территориально-соци­альную разновидность языка¹.

Говоря об "моноэтническом" языке, мы предполагаем, что язык₂ тесно связан с народом (при буквальном понима­нии термина должен находиться с ним во взаимно-одно-

По сути, этот термин синонимичен термину код в смысле, введенном в Разд. 1.3. Два термина возникли независимо в разных отраслях лингвисти­ки, и их соотношение близко к дополнительному распределению; термин идиом никогда не используется при обсуждении проблемы переключения и смешения кодов, и, напротив, в контексте обсуждения проблемы соотно­шения языка/диалекта не применяется термин код. Часто, впрочем, любую разновидность языка₂ лингвисты называют просто языком, не вкладывая в то слово терминологического смысла, а пользуясь лексической единицей, тражающей наивную картину мира, которая обычно содержит лишь одно понятие (язык, language, Sprache и т. д.). Но если при этом не делать ого-орки под п-ским языком ниже понимается.., то не исключена реакция ти­па Какой же это язык? или Нет такого языка!

значном соответствии), а социальные и территориальные варианты языка привязаны к соответствующим подразделе­ниям народа. И в самом деле, относительно недавно рус, ское слово язык имело и еще одно значение: 'сообщество тех, кто говорит на одном языке, народ', именно оно име­ется в виду в знакомых с детства строках "и назовет меня всяк сущий в ней язык" — ведь дальше перечисляются пред­ставители разных народов (внук славян, тунгус, калмык). Такая метонимия не случайна, поскольку каждый народ го- J ворит на своем языке. При перечислении важнейших при­знаков разных типов этносов (общность культуры, психоло­гии, происхождения, территории, экономики, наличие са­моназвания и др.) язык часто упоминается на первом месте. В то же время хорошо известны примеры, когда раз­ные народы пользуются одним языком (англичане и амери­канцы, аргентинцы и испанцы и др.). Один народ может пользоваться разными языками. Скажем, в недавнем про­шлом евреи России и СССР в повседневной жизни говори­ли на идиш (ашкенази), на грузинском (грузинские евреи), татском (горские евреи), на варианте таджикского (бухар­ские евреи) или крымско-татарского (караимы и крымча­ки), а в религиозных целях использовали древнееврейский. Таким образом, каждая группа евреев пользовалась двумя языками (неродственными), причем один из них — общий для всех групп. Может быть, под языком как признаком эт­носа в данном случае надо понимать именно древнееврей­ский? Но женщины часто владели им очень слабо, а их вряд ли стоит исключать из этноса. Возникают довольно слож­ные отношения: немецким языком пользуются и немцы, и часть швейцарцев, французским — французы и другая часть швейцарцев; французы и немцы — самостоятельные наро­ды. А швейцарцы — единый народ? И если да, то кто такие франко- и германо-швейцарцы?

Вот что сами люди думают по поводу собственной на­циональности [Климчук 1990: 96-97]:

Гродненская область Белоруссии: "Да, я поляк. Меня крестили поляком (т. е. по католическому обряду), вот я и поляк. А разве я виноват?"

Юг Брестской области Белоруссии: "Теперь я белоруска. Потому что живу в Белоруссии, сюда замуж вышла". — "А раньше?" — "Раньше была украинкой. Село, где я родилась, пятнадцать километров отсюда, это Ровенская область".

Закарпатье: "Вообще-то мы русские (т. е. восточные ттявяне²), теперь мы украинцы (с 1945 г. Закарпатье в со-таве УССР), а до войны мы были чехами (область находи­лась в составе Чехословакии)".

Вообще говоря, "для себя" каждый из говоривших мо­жет пользоваться другим самоназванием, здесь же они упо­требили "общепринятые" этнонимы, что вовсе не означает реальность их ощущения собственного единства с соответ­ствующими народами.

Не так уж редко местные традиции вообще не знают ничего похожего на идентификацию с какой бы то ни было общностью, напоминающей этническую. На литовско-бело­русско-польском пограничье издавна многие местные жите­ли свободно говорят на нескольких языках (конечно, в пер­вую очередь они владеют разговорными формами, которые могут заметно отличаться от литературной нормы): с литов­цем из Каунаса они говорят по-литовски, с поляком из Вар­шавы — по-польски, с белорусом из-под Могилева — по-бе­лорусски, с русским из Москвы - по-русски. И считают се­бя кто литовцем, кто поляком, кто белорусом, кто русским; но многие затрудняются соотнести себя с определенной на­циональностью. На вопрос "Так кто же вы?" отвечают: "Мы тутэйши" (тутошние, здешние). На вопрос "А на каком язы­ке между собой говорите?" пожимают плечами и не вполне уверенно отвечают: "Мы по-прбсту говорим". На Земле та­ких мест, где люди считают себя всего-навсего "местными", а свой язык — "обыкновенным", довольно много. Иными словами, наличие четкого представления о собственной на­циональности и родном языке не универсально.

Выявлять, как соотносятся между собою понятия на­род (этнос) и язык — это в первую очередь задача этнологии, но есть в ней и лингвистический компонент: не случайно классификация народов основывается на классификации языков. При этом важно понять, как соотносятся родствен­ные идиомы, когда следует говорить о разных языках, а ко­гда о диалектах одного языка. Начнем рассмотрение фактов наиболее простых случаев, когда в обществе нет письмен­ной традиции.

. Соотношение бесписьменных идиомов

Традиционно все общества были бесписьменными и как правило, имели соседей, с которыми поддерживали контакты разной степени интенсивности и дружелюбия-препятствием служили лишь серьезные физические прегра­ды — горы, пустыни, большие водные пространства. Если язык соседей не был понятен, то коммуникативные потреб­ности решались через двуязычие. Групповая идентичность поддерживалась за счет отделения мира "своих" от мира "чужих", причем категория "своих" была значительно уже того, что принято называть этносом. С возникновением классов и государств, с широким распространением отдель­ных религий родоплеменная идентичность постепенно утра­чивается (но ее отчетливые следы могут столетиями сохра­няться в оседлом обществе, как это, например, имеет место у современных черногорцев), локальная идентичность часто перерастает в региональную, возникает сословная / классо­вая идентичность, постепенно формируется этатическая (го­сударственная). Часто, но отнюдь не всегда, складывается идентичность, объединяющая тех, кто говорит на взаимопо­нятных идиомах, но, даже явно сложившись, она может иг­рать второстепенную роль по сравнению с остальными.

Противопоставление языков свойственно любому об­ществу и всегда так или иначе привязано к проблеме взаи­мопонимания, но само понятие взаимопонимания может быть идеологизировано на самых ранних стадиях культур­ной эволюции. Представители одной группы могут не хо­теть понимать своих соседей даже при минимальных языко­вых отличиях. М. Мид [Mead 1935] описала такой любопыт­ный факт из недавней истории папуасов-мундугуморов (по современной терминологии их принято называть биват). Среди мундугуморов запрет на каннибализм в отношении тех, кто говорит на том же языке, носит сакральный харак­тер; ослушника должна постигнуть скорая и неизбежная смерть. Когда одна группа мундугуморов отселилась с бере­гов реки Юат во внутренние районы, межгруппового канни­бализма не наблюдалось до тех пор, пока одному смельчаку не удалось попробовать представителя соседней группы без катастрофических последствий. В результате было решено, что язык новой группы изменился достаточно, чтобы счи­таться самостоятельным.

Лингвисты давно пытаются как-то объективировать критерий взаимопонятности идиомов. По значению языко-ых различий для исследователей СЕ. Яхонтов делит пары идиомов на пять категорий, три из которых представляют ппактическую значимость и при общении самих носителей языков [Яхонтов 1980: 151-153]:

1 "Носители разных идиом³ свободно общаются друг с другом, но по особенностям произношения и отчасти лексики могут приблизи­тельно определить, откуда каждый из них родом"; "во всех этих случаях возраст различий очень невелик". (Так соотносятся вари­анты английского и испанского, голландский и африкаанс, рус­ские диалекты Сибири.)

2. "Носители разных идиом без большого труда общаются между со­ бой, хотя возможны отдельные случаи непонимания"; "возраст та­ ких различий - около 500 лет или немного больше". (Так соотно­ сятся русский с украинским, татарский с башкирским, узбекский с уйгурским.)

3. "Носители разных идиом не могут свободно общаться, но посто­ янно слышат в речи друг друга знакомые слова и даже короткие фразы. Говорящий на одном языке может научиться понимать дру­ гой, "постепенно привыкая" к нему, без учебника или переводчи­ ка"; "возраст таких различий - 1000-1500 лет". "Однако возмож­ ность узнавать "свои" слова в родственном языке в большой сте­ пени зависит от фонетических изменений, происходивших в этих языках". "Практически это знание может быть скорее использова­ но при чтении, чем при попытке понять устную речь". (Так соот­ носятся русский с болгарским или польским, турецкий с татар­ ским, тхайский (сиамский) и шанский.)

Другой исследователь еще сильнее огрубляет картину, утверждая, что носители родственных идиомов в речи друг Друга "либо понимают очень мало (может быть, 10%) - и мы имеем дело с разными языками, либо почти всё (70% или более) — и мы имеем дело с диалектами одного языка" [Dixon 1997: 8].

На практике решать вопрос о статусе идиомов без опо-Ры на традицию лингвистам приходится не так уж часто, рче всего эта проблема проявляется там, где есть необхо­димость быстро дать хотя бы приближенную оценку карти-i размещения языков на определенной территории. В хо-_с ^ПредваРительной классификации многих сотен папуас-^и* языков был принят следующий формальный критерий

.

разграничения языка и диалекта. По модифицированному С. Вурмом 200-словному списку Сводеша на глазок, без компаративистских исследований, для пары идиомов выяв­ляется общая лексика. Если ее доля превышает 81%, идио­мы считаются диалектами одного языка, если же "родствен­ных" слов менее 78% — разными языками. В пределах 3-процентного "зазора" (а в исключительных случаях — и вне его) исследователь при решении дилеммы язык / диа­лект основывается на том, какие именно лексические еди­ницы оказываются "родственными"⁴.

Классификация Яхонтова мало что дает для объекти­визации противопоставления язык / диалект: уже в первом пункте в качестве примеров приводятся разные языки (гол­ландский и африкаанс), а начало расхождению верхнене­мецких и нижненемецких диалектов, диалектов крайнего юга и севера Италии было положено явно ранее 1500 лет на­зад. Дело, конечно, не в давности начала расхождений, по­скольку взаимные контакты могут не только сдерживать дивергенцию, но и приводить к конвергенции идиомов, ме­жду которыми сохраняется определенный уровень взаимо­понятности. С. Вурм измеряет синхронную степень лекси­ческой близости независимо от дивергентно-конвергентной истории идиомов. Несмотря на упоминание процентов и дат, и С. Е. Яхонтов, и Р. Диксон подходят к проблеме им­прессионистически. В качестве пытающихся понять друг друга абстрактных носителей идиомов оба исследователя предполагают лиц, не имеющих опыта взаимного общения. Подход С. Вурма более формализован, здесь нет самих но­сителей языков, но его 80-процентный критерий отражает предел возможного взаимопонимания в случае не подготов­ленных к взаимному контакту носителей языков, они явно не смогут понять 70% текста, как того требует Диксон, и на­ходятся ближе всего к третьей категории Яхонтова. На евро­пейском материале подсчеты по Вурму дадут нетрадицион-