Обыденная логика и аргументация

Аргументация, как показали уже Платон и Аристотель, составляет существенную часть повседневного дискурса. Однако в повседневном языке редко аргументируют с помощью логического вывода: «в обиходе чисто логические средства аргументации используются редко»⁶⁰. Возникает вопрос: каковы же тем не менее логические, но также и прагматические структуры, применяемые и избегаемые в повседневном языке? Очевидно, что аргументация имеет место лишь тогда, когда положение дел неясно и нуждается в обсуждении. Она требует, поэтому, по меньшей мере, двух участников, т.е. внутренне связана с диалогической формой: «аргументация всегда диалогична и шире логического доказательства (которое по существу безлично и монологично), поскольку она ассимилирует не только «технику мышления» (собственно логику), но и «технику убеждения» (искусство подчинять мысль, чувство и волю человека)»⁶¹.

Способы участия собеседников в аргументации задаются процессом их социализации, поэтому без социолингвистических методов при анализе повседневной аргументации не обойтись. Именно так поступает немецкая лингвистка Айрис Месснер в свой диссертации, направленной на то, чтобы «определить и сравнить формы и структуры аргументации в повседневном языке»⁶². Эмпирическую основу исследования составили интервью 107 боннских школьников в 1991 г. на тему войны в Персидском заливе. В целом вывод исследовательницы состоит в том, что «мужская» и «женская» аргументация различаются известным образом (объективность – субъективность, рассудочность – эмоциональность и пр.). Однако – и здесь принципиальная новизна результатов – это связано не столько с биологическим отличием мужчин от женщин, сколько с субъективными пристрастиями людей обоих полов, с выбором социальных ролей, в которых каждый может использовать оба типа аргументации. Таким образом, выбор социальной позиции существенно обусловливает стратегию аргументации, что принципиально отличает ее от логического доказательства.

Однако логические основы теории аргументации тем не менее отталкиваются от классической логики в формулировке Аристотеля, основными элементами которой являются:

• дефиниция понятия через родовидовое отличие;

• категории как наиболее общие понятия (субстанция, отношение, количество, качество);

• суждение, составленное по крайней мере из двух понятий согласно субъектно-предикатной структуре;

• вывод (умозаключение) как движение от известного к новому через соединение ряда суждений (предпосылок, посылок и заключения), как основа доказательства истины;

• высшие принципы мышления как соединения умозаключений (сформулированные частью явно, частью неявно): тождества, исключенного третьего, достаточного основания и недопущения противоречия.

Исторически появление формальной логики существенно изменило статус аргументации, поскольку радикально отделило от нее статус логического доказательства. «Сведенная к искусству красноречия, аргументация (как теория спора или диспута) потеряла кредит доверия со стороны точной науки, сохранив только статус бытовой интеллектуальной надстройки над дискурсом»⁶³. (Заметим в скобках, что нечто подобное произошло и с диалектикой как искусством рассуждения или теорией развития).

Однако само развитие формальной логики, наложенное на развитие гуманитарных наук, привело к необходимости изучения форм аргументации не только в точной науке, но и в процессе социальных интеракций. Акт аргументации, понятый как практическое умозаключение⁶⁴, включил в себя модальные элементы и приобрел следующий вид:

А намерен сделать р.

А полагает, что может сделать р лишь тогда, когда он сделает а.

Следовательно, А делает а.

С. Тулмин (работы которого оказали значительное влияние на лингвистику) анализирует структуру аргументации, сравнивая повседневный и научный языки, логику с юриспруденцией, аргументацию с судебным процессом⁶⁵. В таком случае логика имеет отношение лишь к формальному принятию «материала доказательств», а аргументация служит обоснованию некоторого утверждения, «обвинения». Тулмин выделяет аналитическую аргументацию, когда вывод внутренне уже содержится в посылках, и субстанциальную аргументацию, когда правило вывода опирается на информацию, отсутствующую в посылках, что приводит к наличию в заключении нового знания. От данных, фактов при посредстве правил вывода приходят к заключению. Правила вывода имеют условно-гипотетическую форму (законы природы или нормы деятельности и поведения). Пригодность правил вывода гарантируется тематическими основаниями - наиболее незащищенным звеном аргументационной цепи (известными фактами, признанными нормами и пр., относящимися к тематической области применения правил вывода). Поскольку правила вывода не обладают силлогистической категоричностью, заключение содержит ссылки на эпистемические ценности, когда из «В целом для все справедливо, что...» следует «поэтому, видимо...». Дальнейшее обоснование в аргументации привлекает исключительные обстоятельства. Причем в повседневной аргументации правила вывода, тематические основания и исключительные обстоятельства в основном присутствуют имплицитно.

Схема Тулмина выглядит так⁶⁶:

Из данных – на основе правил вывода, опирающихся на тематические основания - следует в форме модальных операторов (если не следует, то апеллируют к исключительным обстоятельствам) – заключение.

Дальнейшее развитие теории аргументации приводит к риторическому понятию практической аргументации как «процедуры обоснования убеждающих речевых актов»⁶⁷.

Попробуем использовать то, что нам известно об аргументации, в ситуационном анализе антифеминистской аргументации, которая имеет место в работе известной немецкой публицистки, Эстер Вилар.

Объектом своей критики Вилар выбирает популярную на Западе феминистскую позицию, которую она уличает в софистике. Напомним, что феминистская позиция включает тезис, что в нашем обществе мужчины подавляют женщин. Э. Вилар предлагает и другие варианты: «мужчины господствуют над женщинами», «мужчины эксплуатируют женщин». Эти выражения описывают и негативно оценивают одно и то же положение дел, дополняя другу друга и одновременно являясь синонимичными в данном контексте.

Критикуя феминисток, Э. Вилар переворачивает их аргументацию вверх ногами. На деле не мужчины подавляют женщин, но женщины мужчин; женщины «дрессируют» их, добиваясь тем самым незаметного господства над ними («Конец дрессуры» - название работы Э. Вилар). В данной аргументации происходит «подавление» всех различий между «подавляющими» и «подавляемыми», мы имеем место с поляризацией в чистом виде, когда отношения между мужчинами и женщинами описываются с помощью двух ценностно-контрастных понятий.

«Выглядит так, будто словам придается новый смысл: если эксплуатация означает, что эксплуатируемый пол живет дольше, работает меньше и тем не менее богаче своего эксплуататора, тогда вообще-то следует согласиться с тем, что мужчины бессовестно эксплуатируют женщин. Если привилегированность означает, что вам отдают предпочтение при раздаче оплеух, что вам разрешают во время войны идти на фронт, что вы можете получить более опасную, грязную и тяжелую работу, да еще и работать более длительное время, тогда мужчины наделены беспредельными привилегиями», - иронизирует Вилар ⁶⁸.

По мнению Э. Вилар, данному софизму мы обязаны именно феминисткам. «Эта переинтерпретация понятий оказалась устойчива, и поэтому, если следовать обычному словоупотреблению, следует рассматривать современное освобождение женщин как несостоявшееся. Освободить можно лишь того, кто несвободен. Если же никто не ощущает себя жертвой, то нет и возможности разбить свои цепи»⁶⁹, - продолжает она.

И здесь обнаруживается, что и сами рассуждения Э. Вилар не свободны от стратегии обыденной аргументации, которую мы обрисовали выше. Они начинаются с расширения понятия «подавления» до «привилегированности» и «преимуществ» и переносятся именно на последние. Можно рассматривать долгожительство как преимущество, но оно при этом никак не «подавляет» тех, кто живет меньше. Меньше работать может быть приятно; но если кто-нибудь скажет: «Ты работаешь меньше, значит ты меня подавляешь!», то он наткнется по крайней мере на непонимание. Из понятия «подавления» выпадает важнейший признак «оказывать влияние»; подавляющий влияет на подавляемого и определяет, что тот должен и не должен делать. Этот признак всплывает у самой Вилар, но уже в другом смысле: женщины влияют на мужчин, побуждая их с помощью добровольного самоунижения работать за двоих. Однако здесь вновь отсутствует другой важный признак - насильственность, без которого всякое «подавление» оказывается лишь софистическим приемом.

Помимо интенсионального расширения понятия, Вилар тенденциозно подбирает примеры и осуществляет тем самым экстенсиональное сужение понятия - все объекты (случаи, ситуации), которые противоречат избранному понятию, не принимаются в расчет или относятся к другому понятию. Тем самым в фокус рассмотрения попадают лишь «преимущества» женщин. Так, работа по дому и воспитание детей вообще не рассматриваются как «работа»; «богатство» жен состоятельных людей молчаливо переносится на всех женщин; при этом ряд «преимуществ» и «недостатков» неоднозначно оценивается обществом: работа может быть опасной и тяжелой, но она возводит человека в социальный ранг и в этом смысле сама является привилегией.

Все это, показывая очевидно софистический характер аргументации Э. Вилар, не отменяет того факта, что ее данная работа стала бестселлером, который (по отзывам в том числе и женщин) «будит мысль», «представляет собой вызов» и т.п. Переворачивание феминистских понятий, таким образом, отвечало некоторой социальной потребности. Дело в том, что и сами феминистки используют понятия «подавление», «господство» и «эксплуатация» в метафорическом смысле. Слишком мало признаков отношений «господин-раб» или «капиталист-пролетарий» могут быть перенесены на отношение «мужчина-женщина». И в феминизме имеет место намеренная игра с расширением и сужением понятия, и поляризация, и одномерность.

Между феминистской позицией и позицией Э. Вилар просматривается то, что называется «мнимым конфликтом» (диссенсусом). По сути обе стороны считают женщин полноценными людьми, способными на самостоятельное рациональное действие. Осознание этого обстоятельства лишает «освобождение» статуса идеологического лозунга. Всякая женщина может и должна сама решить, какую личную жизненную стратегию она выбирает. Если она слаба, то может побудить мужчину опекать ее или объединиться с другими женщинами для борьбы за привилегии. Если она сильна, то может просто работать наравне с мужчинами или заставить их работать за нее.

И здесь мы вновь начинаем ту же самую семантическую игру, в которой упрекают как феминисток, так и их критиков.