4. 2. Переход от запоминания к порождению. Переход от конкретного к абстрактному.

Я уже говорил, что главным отличием знаковых систем низших животных от антропоидов является бóльшая зависимость от геномиальных форм управления знаковой деятельностью, наличие меньших возможностей внесения индивидуальных дополнений и в исполнение социальной роли, и в знаковые формы деятельности. У антропоидов социально-семиотические формы жизни были более индивидуальны, кроме того, большая часть их транслируются от поколения к поколению не (гораздо более точным) геномиальным способом, а через воспитательный процесс, который хотя и был, судя по известным нам архаическим культурам, строго регламентирован, но все же передавался с меньшей точностью, а следовательно, допускал большую вариативность. Большая вариативность в свою очередь требует в сравнении с геномиальными типами знаковых систем больших способностей к абстрагизации, более сложной системы правил, по которым разнообразие сводится к единообразию, это требует более изощренной системы правил отождествления и различения объектов. Все это постепенно вело к формированию одного из важнейших языковых механизмов - образованию строго регламентированных уровней абстракции. Если говорить о звуках, то в человеческом языке это свойство можно продемонстрировать на примере вариативности форм одной и той же морфемы. Возьмем, например, русский корень {НЕС}. В словоформе несу он произносится как [n'ês (+ú)], в словоформе нёс он произносится совсем по-другому: [n'ós], в словоформе ношу он произносится третьим способом: [nâš (+ú)]. Во всех этих формах во всех позициях наблюдается вариативность в произнесении звуков. Скажем, в первой позиции мы произносим то твердое, то мягкое /n/, во второй позиции звуки меняются до полной неузнаваемости: [ê] совершенно не похоже на [ó], а это последнее не имеет ничего общего с [â]. То же касается и третьей позиции. При этом мы пользуемся несколькими системами правил отождествления и различения звуков. С одной стороны, нам нужно иметь в виду, что, например, [š] в [nâš (+ú)] такое же, как звук первой позиции в словоформе шел. Т. е. мы должны отождествлять [š] с [š] и не путать его с [s]. С другой стороны, мы должны отождествить [š] с [s] для того, чтобы отождествить вариант произнесения морфемы {НЕС} - [n'ós] с вариантом той же морфемы [nâš] в [nâš (+ú)] (ношу). Эти, казалось бы, противоречащие друг другу правила просто относятся к разным уровням абстрагирования, фонемному, или фонологическому, и морфонологическому, как их называют лингвисты. При переходе от одного уровня абстрактного представления единиц к другому по определенным законам меняются правила отождествления и различения звуков, стоящих в одной и той же позиции. Все эти правила человек должен учитывать при распознавании морфем, все они характерны только для одного языка, некоторые из них характерны только для одного диалекта, еще более тонкие различия наблюдаются между способами произнесения одного и того же языкового знака разными носителями языка.

Тот же процесс постепенного восхождения к абстрактному на примере изобразительного ряда проследил, как было показано выше, А. Д. Столяр (1985). Вполне возможно, что процессы восхождения к абстрактному в искусстве и звуковой речи носят параллельный характер. Это тем более вероятно, что как первое, так и вторая, выступали в единой ритуальной системе как компоненты единого целого.

Вторым свойством человеческих ритуалов, основанных на том же свойстве вариативности является то, что в конечном итоге человек в поисках решения проблемы бесконечной вариативности переходит вначале при восприятии, а затем и при воспроизведении, знаковых форм от слепого запоминания того, как артикулируется каждый жест, каждый звук, от иконического, «обезьяньего» способа воспроизведения к интеллектуальному, при котором запоминаются не сами формы, а правила построения форм. При таком способе воспроизведения вариативность знаков может преобразоваться из конечного, замкнутого набора форм в бесконечный, открытый их набор. В этом и состоит тот творческий подход в построении языковых текстов, о котором говорил Вильгельм фон Гумбольдт: «Язык следует рассматривать не как мертвый продукт (Erzeugtes), но как созидающий процесс (Erzeugung)» (Гумбольдт 1984, стр. 69). Обретя это бесценное свойство, человек получил возможность перейти от воспроизведения к творческому построению, от того, что можно передать другому человеку, исходя из заранее известного набора переданных геномиально или с помощью традиции, к тому, что он может построить сам, ориентируясь на свои личные потребности и способности. И при восприятии чужой речи в отличие от животного, которое услышав обращеный к нему сигнал, обращается к закрытой, конечной, очень ограниченной «библиотеке» возможных ответов на него, человек моделирует (т. е. по определенным правилам воспроизводит) то, что было ему сказано, через свой речевой аппарат, а затем, используя только свою собственную картину мира, сообразуясь с огромным количеством информации, имеющей к данному случаю непосредственное отношение, строит ответную реплику.

Переход от наследования формы к наследованию правил объясняет наблюдение многих этнологов, которые замечали, что ритуалы довольно часто не имеют строгих, законченных форм, что в их воспроизведении наблюдается редукция движений и сюжетных компонентов. То же можно сказать о мифах.

Одновременно с умножением вариативных форм комбинируемых единиц происходит и стабилизация тех ментальных инструментов, из которых строятся ментальные модели звуков и их значений. Для того, чтобы построить модель элементарного, что называется членораздельного, звука, нужно, грубо говоря, знать, сколько их будет всего. Кроме того, модели (матрицы) звуков строятся не хаотично а по некоторому парадигматическому плану из небольшого числа признаков, которые и составляют тот материал, из которого строятся эти модели. Так, если мы сопоставим ряд звуков русского языка: [b], [b'], [p], [p'], [m], [m'], то увидим, что каждый следующий четный отличается от предыдущего нечетного только одним признаком - мягкостью, все прочие характеристики у них совпадают (например, как [b], так и [b'] звонкий, взрывной и по признаку речеобразующего подвижного органа - образуется двумя губами, т. е., как говорят лингвисты является билабиальным; отличаются они только тем, что [b] твердый, а [b'] - мягкий). [b] отличается от [p] тем, что он звонкий, а [p] - глухой, и т. д. Эти характеристики выступают как элементы модели звука только благодаря тому, что в русском языке - такой состав звуков. В английском языке то, что [b] - твердый совершенно не важно, поскольку у него нет противопоставленного ему мягкого звука, значит твердость и мягкость не входят в состав элементов, из которых строятся ментальные модели звуков английского языка - фонемы.

Зная теперь диахроническое правило, открытое В. С. Фридманом для релизерных и иерархических знаковых систем, по которому при переходе от старой семиотической системы к новой должна соблюдаться преемственность (например, наиболее эффективный релизерный сигнал преобразуется в эмоциональный), мы можем попробовать экстраполировать его на нашу ситуацию. Так же, как условный рефлекс строится на базе безусловного, система элементарных фонетических единиц в первоязыке должна была быть построена на базе системы иерархических звуковых сигналов, свойственных еще обезьянам. Процитирую в этой связи отрывок из работы Вяч. Вс. Иванова. «Одним из чрезвычайно важных открытий, позволяющих связать зоосемиотику, исследующую сигнализацию животных, с эволюционной биологией позвоночных, является вывод, по которому число сигналову каждого вида позвоночных ограничено такой величиной n, что 10 ≤ n ≤ 50 (Smith 1969, Mognihan 1969; Wilson 1975, стр. 217). Представляется вероятным, что соответствие среднего числа сигналов (от 20 до 40) в различных системах звуковой сигнализации обезьян (Itani 1963) среднему числу фонем в естественных языках можно было бы объяснить тем, что те характеристики центральной нервной системы (в частности, размер оперативной памяти), которые определяют этот параметр, в процессе антропогенеза относительно мало изменились. Развитие шло не по пути увеличения числа первоначальных сигналов, а в направлении их превращения из неразложимых на части знаков-сообщений в элементы, из которых складываются единицы высших уровней (у обезьян в системе звуковой сигнализации отсутствующих)» (Иванов 1976, стр. 19).

С некоторого момента ритуал уже представляет собой обобщение множества такого рода пластических рассказов с выделением в них типичных для всего класса такого рода текстов элементов, подчеркивающих драматизм борьбы и победы. Охотничьи ритуалы в культуре первобытного человека, в конечном итоге, составили систему, а в системе элементы изобразительности обычно уступают место унифицированным элементам, с помощью которых дифференцируются единицы означаемого, - меризмам, из которых начинают строиться комбинации элементов означающего - условно, в соответствии с традицией, по договоренности и т. д. Эти комбинации меризмов означающего взятые вместе соответствуют элементам означаемого. С появлением подражательных звуковых сигналов в пластические формы начинают вплетаться идеофоны (звукоподражания), затем по мере появления у звуковых сигналов отдельной функции номинации предметов, жесты начинают дублироваться звуковыми формами знаков, затем по мере возрастания роли звукового языка пластические формы редуцируются, звуковые формы, сохраняя сюжетную структуру, приобретают самостоятельную значимость и выстраиваются в отдельный звуковой ритуал. При этом под влиянием этой пластической «опалубки», слоги-звукоподражания, из которых, в основном, и состояли, по моему мнению, звуковые компоненты первобытного ритуала, также теряли свой изобразительный компонент, в их системе возникли оппозиции, приведшие к переходу согласных и гласных пазвуков в звуковые меризмы-фонемы, комбинации которых стали постепенно замещать иконические звуковые сигналы, приблизительно так же, как в настоящее время один звонкий губно-губной вибрант [p^r], изображающий команду всадника или извозчика - лошади со значением 'остановись', преобразовался в сочетание четырех фонем «тпру!», из которых первый согласный моделируют начальную фазу развития звука - взрыв, второй согласный моделирует место образования звука, не входящего в состав системы фонем, - его билабиальность, третий согласный моделирует способ образования идеофона - его вибрантность (т. е. то, что он дрожащий) и, наконец, гласный моделирует сонорность данного звука, т. е. его потенциальную способность к тому, чтобы его тянули. Замечу попутно, что сам этот идеофон - подражание звуку, который издает лошадь, когда она отдувается, или отгоняет от морды насекомых.

Элементарной метрической единицей речи является слог. Образование слогов стало возможным благодаря появлению в составе строительного материала звуковых цепочек наряду с гласными элементами, еще и согласных. Согласные играли первоначально роль границ между квантами произнесения гласных. Квантование произнесения гласных связано с его прерыванием, которое первоначально, видимо, подчинялось ритуальному ритму. О том, что ритуалы древних людей были ритмизованными уже в верхнем палеолите свидетельствуют, например, открытый в селе Мезин Черниговской губернии комплекс ударных музыкальных инструментов, состоявших из лопатки, бедра, таза, двух челюстей и фрагмента черепа мамонта; все эти инструменты были стационарными, к ним прилагались колотушки из рога северного оленя и бивня мамонта. Ритмизация ритуальных танцев, неотделимая от звукового сопровождения способствовала возникновению ритмических звуковых цепочек, появлению физиологических механизмов, регулирующих речевое дыхание, речевые ритмы. Дальнейшее развитие речевых форм шло по моим представлениям по двум разным направлениям: одни языки, преобразовавшиеся позже в первые изолирующие языки (центр распространения - Юго-восточная Азия), пошли по пути комбинирования слогов-морфов, которые одновременно были равны словоформам в рамках элементарных предложений. В таких языках такты совпадали со словосочетаниями. Другие языки (центры распространения - Европа, Малая Азия, Центральная и Северная Азия, Африка, Полинезия) пошли по пути внутреннего усложнения слоговой конструкции и наделения ее элементов отдельными значениями. Из таких первоязыков впоследствии образовались клитические и аффиксальные языки.