Добавил:
Upload Опубликованный материал нарушает ваши авторские права? Сообщите нам.
Вуз: Предмет: Файл:
Барулин А.Н. Основания семиотики (черновик) Т.1...doc
Скачиваний:
9
Добавлен:
01.03.2025
Размер:
2.67 Mб
Скачать

2. 7. Завершающая стадия глоттогенеза.

2. 7. 0. Загадки глоттогенеза.

В глоттогенезе есть, на мой взгляд, несколько основных загадок, разрешение которых может явиться ключом к построению адекватной его модели: откуда у человека появилось звуковое подражание34, как и откуда в речи появилось разграничение моделей предметов - имен и моделей ситуаций, свойств, состояний - глаголов, откуда в речи появилась идея единицы, как элемента построения из простых знаков сложных, откуда в речи появилась идея комбинирования единиц и как и откуда появились в языке уровни35. Некоторые из этих вопросов, насколько я знаю, даже не поставлены в известных мне теориях происхождения языка. Исключение составляет, быть может, утраченная работа Н. И. Жинкина «Проблемы коммуникации у животных и у человека», крохотный фрагмент которой опубликован С. И. Гиндиным в Жинкин 1998 (стр. 74 - 78). По моим представлениям, ответ на все эти вопросы нужно искать в одном и том же только что выше упомянутом процессе - внутреннем эйдетическом метаболизме, обмене структурными и конструктивными идеями, осуществляемом между новыми структурами психики человека - разумом и сознанием - и древними клеточными, физиологическими и психическими структурами.

2. 7. 1. Гипотеза л. С. Выготского о соотношении языка и мышления. Основные отличия семиотических систем животных и естественного языка человека.

Находившийся по свидетельству Вяч. Вс. Иванова (см. Иванов 1976, с.20) в 30-е годы под влиянием Н. Я. Марра, разрабатывавшего теорию стадиального развития языка, психолог Л. С. Выготский выдвинул одну из самых плодотворных, на мой взгляд, гипотез, ведущих к решению проблемы происхождения языка. Исследуя поведение высших животных и основываясь в основном на опытах В. Кёлера, которые тот проводил на острове Тенерифе с шимпанзе, он пришел к следующим выводам:

«1. Мышление и речь имеют различные генетические корни.

2. Развитие мышления и речи идет по различным линиям и независимо друг от друга.

3. Отношение между мышлением и речью не является сколько-нибудь постоянной величиной на всем протяжении филогенетического развития.

4. Антропоиды обнаруживают человекоподобный интеллект в одних отношениях (зачатки использования орудий) и человекоподобную речь - совершенно в других (фонетика речи, эмоциональная функция и зачатки социальной функции речи).

5. Антропоиды не обнаруживают характерного для человека отношения - тесной связи между мышлением и речью. Одно и другое не является сколько-нибудь связанным у шимпанзе.

6. В онтогенезе мышления и речи мы можем с несомненностью констатировать доречевую фазу в развитии интеллекта и доинтеллектуальную фазу в развитии речи» (Выготский 2000, стр. 329).

Доказательство этих утверждений состояло в том, что шимпанзе при интеллектуальном способе решения задач (например, решения задачи «в уме» противопоставленного простому перебору возможностей) не пользовались речевыми средствами и не использовали их при передаче опыта другим животным (простая демонстрация). Звуковая «речь» у шимпанзе используется в основном в эмоциональной сфере, для установления коммуникативного контакта и для социальных ритуалов типа приветствия. «В опытах Кёлера, - пишет Л. С. Выготский, - мы имеем совершенно ясное доказательство того, что зачатки интеллекта, т. е. мышления в собственном смысле слова, появляются у животных независимо от развития речи и вовсе не в связи с ее успехами. «Изобретения» обезьян, выражающиеся в изготовлении и употреблении орудий и в применении обходных путей при разрешении задач, составляют, совершенно несомненно, первичную фазу в развитии мышления, но фазу доречевую» (Выготский 2000, стр. 320). Ребенок до овладения речью также проходит несколько фаз развития мышления, очень похожих на то, что наблюдается у шимпанзе.

В упомянутом исследовании Выготского также выделена мысль о том, что у обезьян звуковая коммуникация принципиально не может быть связанной с мышлением, поскольку они решают задачи только на основе структуры ситуации, определяемой визуальными средствами наблюдения. Звук при решении интеллектуальных задач играет у обезьян приблизительно ту же роль, что и обоняние у человека, т. е. никакой. Обезьяны передают друг другу информацию с помощью того, что я выше назвал жестами и что в американской семиотике называется bodylanguage (букв. 'язык тела'). «Животные прекрасно понимают мимику и жесты друг друга. При помощи жестов они выражают не только свои эмоциональные состояния, говорит Кёлер, но и желания и побуждения, направленные на других обезьян или на другие предметы. Самый распространенный способ в таких случаях состоит в том, что шимпанзе начинает то движение или действие, которое он хочет произвести или к которому хочет побудить другое животное (подталкивание другого животного и начальные движения ходьбы, когда шимпанзе зовет его идти с собой; хватательные движения, когда обезьяна хочет у другого получить бананы, и т. д.). Все это жесты, связанные с самим действием» (Выготский 2000, стр. 322).

Звукоподражания у обезьян не наблюдается. Вот что писал по этому поводу в 1925 году Йеркс: «Их (шимпанзе - А. Б.) голосовой аппарат развит и функционирует не хуже человеческого, но у них отсутствует тенденция имитировать звуки (жирный шрифт мой - А. Б.). Их подражание ограничено исключительно областью зрительных стимулов; они подражают действиям, но не звукам (жирный шрифт мой - А. Б.)» (Цит по Выготский 2000, стр. 324). Визуальная же имитация у них, напротив, очень развита. Сделаем в связи с этими наблюдениями важный для теории глоттогенеза вывод: без возникновения у звуковых сигналов специальной функции подражания особь не может быть обучена звуковому языку. Видимо, именно птичья способность кроманьонцев к имитации звука отличала их от Homo erectus и неандертальцев. Выше уже было рассказано о публикации от 16 мая 1996 года в журнале «Нейче» («Nature») француза Жан-Жака Хюблина и англичанина Фреда Спура о находках в местечке Арси-сюр-Кюр в 22 милях к Юго-Западу от Оксерра. Там были найдены кости особи, принадлежащей к роду Homo, но неизвестно к какой именно его ветви. Впоследствии ученые обратили внимание на строение внутреннего уха этой особи. Оно сильно отличалось от такового неоантропа. Позже было установлено, что так было устроено ухо неандертальца.

Вторым важным наблюдением зафиксированным в работе «Мышление и речь» является то, по которому для того, чтобы линия речи и линия мышления пришли в соприкосновение необходимо высокое развитие мышления, с одной стороны, и высокое развитие речи - с другой: «лишь на известной, относительно высокой стадии развития мышления и речи становится возможным «величайшее открытие в жизни ребенка» (открытие знакового характера звуков - А. Б.) - Выготский 2000, стр. 331. Эта мысль наталкивает на другую. Структурный анализ языка обнаружил большое сходство в строении означающего и означаемого. Открытый Н. С. Трубецким (1960) принцип оппозиции в построении фонологических систем, приведший затем к открытию дифференциальных признаков фонем, а вслед за ним - открытие компонентного анализа интенсионала лексемы, основанного на том же принципе, что и моделирование фонемы, работы Е. Куриловича (1962) об изоморфизме уровней и Ю. К. Лекомцева (1962), продемонстрировавшего изоморфизм в строении простого предложения и строении слога36, принцип плеоназма в построении как означающего, так и означаемого, открытый Ш. Балли (1955), принцип эллипсиса, характеризующий как фонетические структуры (редукция, фонетический эллипсис), так и семантические структуры (семантический эллипсис - см. по этому поводу работы Н. Н. Леонтьевой - Леонтьева 1969). Все эти наблюдения лингвистов позволяют предположить, что принципы построения и означаемого, и означающего были сформированы одним и тем же источником эйдетической имитации - мышлением. Принцип построения единиц и плана выражения и плана содержания - системность, порядок. Объединение речи мысли в один речемыслительный аппарат стало возможным только тогда, когда структура означающего речевых образований приблизилась по сложности и характеру к конструкциям мысли. Это соответствует принципам экономии в образовании сложных систем.

Интересна в этом отношении все та же параллель с письмом. Письмо, как известно, развивается из рисунков (ср. древнеегипетское письмо, в котором элементы рисунка остались на всех стадиях его развития). Переход от пиктографического письма к иероглифическому и буквенному характеризуется тем, что иконический тип знака, отображающего единицы языка сменяется на символьный. Вместо иконики в качестве меризмов, из которых строится иероглиф или буква, появляется дифференциальный признак, позволяющий синтезировать буквы из единообразных элементов, определенным образом располагающихся в условном пространстве квадрата или параллелограмма, которые в свою очередь располагаются в линию или в столбик. С момента такого рода перехода рисунок как вид семиотического текста преобразуется в письменный текст, построенный по правилам письменного языка.

Развивая все эти идеи можно предположить, что главным событием в жизни, теперь уже, я думаю, можно смело сказать, кроманьонца, которое привело его к выделению из ряда антропоидов, было объединение двух ранее разделенных систем - мышления и речи - в одну речемыслительную систему, в рамках которой оба эти теперь уже компонента единой системы, структурно взаимодействуя, начали структурно же обогащать друг друга.

Рассмотрим, какими элементами мог обогатить мыслительный аппарат речь и наоборот. Мыслительный механизм высших животных вполне позволяет строить модели классов объектов и модели конкретных объектов реального мира (доказательством этого факта является, например, то, что и кошки, и собаки, и другие домашние животные, с одной стороны, узнают своих хозяев, с другой стороны, по отношению к объектам одного и того же класса ведут себя сходным образом, например, собаки загоняют кошек на деревья, кошки охотятся на мышей и крыс и не охотятся на кошек и т. д.). Причем в моделях этих предмет вполне отделен от ситуации. В Главе 1 было описано мое представление о том, как устроена элементарная ячейка моделирующей системы сознания. Ее устройство ничем не отличается от устройства элементарной ячейки смысла - элементарной смысловой формулы. Это предикат со свободными аргументными местами. Понятием предиката, как элементарной единицы, из которой строится структура интенсионала, пользуются как лингвисты, основной задачей которых является моделирование языка, так и логики и когнитивные психологи, основной задачей которых является моделирование мышления. Было также показано, что модель предмета строится с помощью операции, смысл которой состоит в переупорядочении в так называемой нексусно-юнктивной иерархии предиката и его аргумента. В результате этой операции предикат перестает моделировать (кодировать) ситуацию и начинает кодировать свой предметный аргумент. Из этого можно сделать вывод, что в сознании, как моделирующем инструменте высших позвоночных, и в языковой семантике модель ситуации первична, а модель объекта вторична. Объект вычленяется из ситуации и моделируется через роль, которую он исполняет в данной ситуации. Вот именно этот кодирующий принцип и отсутствовал в речи животных, и именно он был вынесен из сознания в речь после объединения мышления и речи в единый речемыслительный механизм. Из этого противопоставления предиката, кодирующего ситуацию и предиката, кодирующего предмет через ситуацию, и возникло противопоставление глаголов и имен (таксономическое, как, например, в русском языке, или позиционное, как в древнекитайском языке).

Коммуникативные системы животных при этом построены так, что мельчайшей (и обычно самой крупной) единицей их семиотических текстов являются целые сообщения, как правило, не комбинируемые в текст. Вот как описываются свойства такой коммуникативной системы замечательным российским ученым Н. И. Жинкиным:

«Рассмотрим особенности такой коммуникативной системы, в которой из алфавита, состоящего из нескольких символов {a1, b1, c1, d1}, каждый раз передается и принимается в алфавите {a2, b2, c2, d2} один и только один символ (сигнал). Назовем такую коммуникативную систему системой О и применяемый здесь синтаксис синтаксисом SO. Принятое допущение определяет положительное правило SO, которое назовем правилом опознаваемости и запишем так:

1. - a1~ a2; b1~ b2; c1~ c2; d1~ d2. Это значит, что выданный сигнал a1 опознается на приеме как сигнал a2, соответствующий одному из парных элементов двух подобных алфавитов.

Целесообразно указать и два отрицательных правила.

2. В SO нет равенства a = b, т. е. такого правила, применение которого разрешало бы при определенных условиях подставить b вместо a и а вместо b, соответственно нет и обратного правила, отрицания а ≠ b.

3. В SO нет правила соединения элементов в последовательность ab; cd, а поэтому и правила перестановки элементов в последовательности ab - ba; cd - dc.

Учет отрицательных правил позволяет сделать выводы об особенностях преобразования сигналов в сообщение о - в системе О. Отсутствие правила a = b свидетельствует о том, что в системе нет различения значения и смысла (в моих терминах соответственно интенсионала и референта), так как разные сигналы не могут быть приравнены в одном денотате или об одном и том же денотате не могут быть переданы разные информации. Все денотаты различны и только различны и нет ничего такого общего, что совпадало бы в одном денотате и вместе с тем могло бы разделяться как разное по информации, соответственно сигналам a, b [Сноска: В описываемой системе не применяется принцип абстракции, природа которого предполагает различение значения и смысла. Сопоставляя 1 Поэт, написавший поэму «Медный всадник» и 2 Поэт, убитый Дантесом, мы заметим, что Пушкин был иным в 2, чем в 1. И все же абстрактный денотат - «Пушкин» в обоих случаях один и тот же]. Отсюда также следует, что язык в SO не может стать метаязыком, так как для этого нужно, чтобы сигнал а стал денотатом и тогда потребуется для его обозначения новый сигнал b и а ≠ b. Отсутствие в языке a = b и а ≠ b свидетельствует о том, что в этом языке нет имен, так как имя есть явление метаязыковое [Сноска: Для того, чтобы совершить абстракцию, надо говорить об имени денотата, называющем этот денотат. Высказывание же об именах есть высказывание метаязыковое].

Неразличение значения и смысла изменяет область денотации, которая разбивается на конечный ряд полей, разграниченных как поля, но внутри неопределенных по денотатам. Очевидно, что полей обозначения столько же, сколько элементов в исходном алфавите, каждое же поле пусто, т. е. не содержит особо различимых в обозначении предметов. В этом и состоит преобразование сигналов в сообщение о -. В системе может быть ровно столько сообщений, сколько элементов в алфавите и не больше. Такую систему можно назвать системой с фиксированным списком сообщений или системой нерасширяющихся сообщений.

Информация получается за счет выбора одного из нескольких фиксированных сообщений. Ее величина будет определяться вероятностью появления в ситуации предающего компонента коммуникативной системы какого-нибудь явления из того или другого поля денотации. На приеме появится какое-нибудь действие, отличающееся от других также ситуативным полем. Таким образом, в этой системе сообщение комплементарно наличной ситуации. Бывшая или будущая ситуация не может вызвать сообщения, так как нет способа присоединения какого-либо второго сигнала для этих обозначений.

Следует дополнительно заметить, что вследствие отсутствия смысла в языке SO и его неспособности стать метаязыком, на язык в SO не могут быть переведены сообщения других таких языков37, которые могут стать метаязыком и различают значение и смысл. Но сообщения на языке SO могут быть переведены на эти другие языки. <…>

Описанная выше система коммуникации О и язык в SO реализованы в криках общения обезьян, в частности, у гамадрил, которые живут стадами и вступают друг с другом в достаточно сложные взаимоотношения. Каждый из этих криков имеет сигнальное значение, устанавливаемое в наблюдении. Сигналы вида ak, hon, au, i, в числе около 18, представляют собой отдельный слог, не членимый на элементы и без перестановки частей слога (выделено мною - А. Б.). Эти слоги не способны соединяться в последовательность. Аналогичная система фиксированных сообщений имеется и у другого вида обезьян - макак, однако макаки не откликаются на крики гамадрилов и наоборот, т. е. взаимные переводы в однотипных языках в SO отсутствуют» (Жинкин 1998, стр. 15 - 17).

Итак, отличия семиотических систем животных от человеческих Н. И. Жинкин видит прежде всего в структуре знака: в знаках обезьян, описанных выше, по его мнению, отсутствует интенсиональный компонент. Этим он объясняет и все прочие отличия семиотической системы гамадрилов от человеческих - некомбинируемость сигналов, невозможность перестановок и т. д. То, что Н. И. Жинкин обратил внимание на структуру знака в связи с исследованием, носящим явно эволюционистский характер, как говорила О. М. Фрейденберг, «необходимо занести в протокол истории». Я считаю это обращение к структуре знака выдающимся достижением, намного опередившим его время. Лингвисты до сих пор не обращают на такие детали никакого внимания, я не говорю уже здесь о специалистах по семиотике. И все же мне трудно согласиться с его заключениями. Интенсионал в этих знаках-сообщениях несомненно присутствует, иначе бы гамадрилы не понимали, что нужно делать, когда собратья кричат ак, и что нужно делать, когда они кричат hon, или путали бы все сигналы. То, что ак означает опасность вообще, а не в данном конкретном случае, доказывает повторяемость воспроизводства этого сигнала и связанная с ним повторяемость сходной реакции на этот сигнал. Значит сигнал моделирует класс ситуаций, а не одну конкретную ситуацию. Дело на мой взгляд состоит в ограниченности числа сигналов, в том, что сигналов закрытый список, и в том, что компоненты сигнала жестко связаны друг с другом. Только открытая семиотическая система не просто предполагает, требует введения отношений синонимии, антонимии, полисемии, кореферентности. Только в открытой семиотической системе разрешается смещать фокус обозначения с одного компонента знака на другой (скажем с референта на интенсионал, или даже означающее - ср. анализ так называемых автонимных употребления имени в логике и лингвистике, например, в Падучева 1985). Именно в силу жесткости связей между означающим знака, его интенсиональным компонентом и референцией, жесткой определенностью знаков только в одном мире - реальном, пользуясь такими знаками, нельзя солгать.

Модели предметов в такого рода текстах построить невозможно. В речи человека сообщение - отнюдь не мельчайшая единица, оно разбивается на предложения, предложения - на словосочетания, словосочетания - на словоформы, словоформы на морфы, морфы - на элементы значения и фонемы. Единицам мысли, которые можно было бы назвать моделями конкретных объектов реального мира и моделями их классов, в естественном языке можно сопоставить существительные - грамматический класс, который выделяется в качестве отдельной части речи в подавляющем большинстве языков (мне известно только одно исключение из этого правила - древнекитайский язык, в котором по данным С. А. Старостина вообще нет частей речи; там противопоставление знака предмета и знака ситуации кодируется позицией слова в предложении). Единицам мысли, которые моделируют ситуации, можно сопоставить глаголы, также выделяемые в качестве грамматического разряда в подавляющем большинстве языков. Выводимая из соображений Л. С. Выготского о генетически разных корнях мышления и речи идея, по которой основные нынешние свойства естественного языка сформировались в результате синтеза свойств двух ранее независимых друг от друга психических механизмов и заимствованы им у сформировавшихся уже у высших позвоночных интериорных моделирующих систем, главной из которых является мышление, и у более ранних экстериорных семиотических систем типа тех, которыми и до сих пор пользуются приматы (ср. наблюдения Н. И. Жинкина над звуковой системой сигнализации у гамадрилов), является, на мой взгляд единственной продуктивной идеей, которая, с одной стороны, объясняет, откуда в речи взялись модели предметов - имена, с другой стороны, объясняет, откуда в речи появились уровни.

Дальнейшее развитие мысли становится, на мой взгляд, возможным, если учесть, что внутри нашего организма действует большое число семиотических систем, начиная от генетического кода, который уже стал объектом сравнения с естественным языком (ср. работы Р. О. Якобсона), от систем коммуникации, которыми пользуются клетки, и, кончая семиотическими системами, с помощью которых мозг управляет нервной системой. Пользуясь термином Ю. М. Лотмана, можно сказать, что внутри человека действует сложно организованная индивидуальная семиосфера, очевидным образом имеющая уровневую организацию, семиосфера, благодаря которой наши органы, системы органов имеют возможность передавать друг другу информацию о своем состоянии, о своих потребностях и т. д., а мозг имеет возможность использовать всю эту информацию и на основании ее учета управлять процессами, происходящими в организме: распределять энергию, давать команды о пополнении запасов необходимых веществ, устанавливать порядок действия программ, управляющих организмом как целым. Для того чтобы использовать всю эту информацию, необходимо, во-первых, ее передать, а это возможно только с помощью семиотической системы, во-вторых, необходимо, чтобы она была организована, а в-третьих, - чтобы она была приведена к общему знаменателю, другими словами, чтобы код, в терминах которого она была бы представлена в мысли был единым для всех ее типов. Из этого следует, в частности, что нужен перевод с разных семиотических языков на язык мысли. Этот факт практически напрямую подтверждается данные нейроанатомии и нейрофизиологии. Приведу пару цитат из работ специалистов по структуре мозга.

«Мы только что проследили волокна четырех сенсориумов - соматического, слухового, зрительного и обонятельного. Теперь уже начинают выявляться некоторые существенные моменты. Во-первых, таламус предстает как узловая станция, конечный контрольно-пропускной пункт, дающий разрешение на вход в высшие инстанции мозга сигналам от всех сенсориумов (за исключением, по-видимому, обонятельного). Каждое такое переключение хочется сравнить с передачей эстафеты или с ретрансляционной станцией, однако, то, что происходит в местах разрыва нейронной цепи, может быть намного сложнее того, что происходит в эстафетном беге, где каждый бегун передает эстафетную палочку следующему и на конечный пункт маршрута эта палочка прибывает в неизменном виде. В центральной нервной системе «эстафета» совершенно иного рода. На каждом синаптическом переключении сенсорного пути входные сигналы трансформируются: код, с помощью которого записано прибывшее сообщение, коренным образом меняется. Можно предположить, что исходные данные не могут быть интерпретированы на высших уровнях; по-видимому, необходим их перевод на другой язык, и о синаптических ретрансляционных станциях лучше говорить как о станциях переработки данных (жирный шрифт мой - А. Б.)» (Наута, Фейртаг 1984, стр. 99 - 100)

«Прежде чем сигналы светочувствительных элементов - палочек и колбочек - дошли до ганглиозных клеток, они уже преодолели от двух до четырех синапсов и вовлекли в работу четыре других типа клеток, так что довольно сложный анализ информации уже имел место (жирный шрифт мой - А. Б.)» (Хьюбел, Визель 1984, стр. 174 - 175).

Уже из этих цитат становится видно, что уровни в интериорных семиотических системах есть и маркируются они синаптическими переключениями на пути сигнала из начальной точки в конечную. Понятно однако и другое. Нейроанатомы и нейрофизиологи следуют в своих исследованиях традиции своей науки, основой которой является учение о рефлексах, рефлекторных дугах. Материальной основой этих дуг, их путепроводом служат связи между нейронами. Это правда, но не вся. Если бы и нейроанатомы и просто анатомы и физиологи и нейрофизиологи несколько отошли от догм своей науки и, начав рассматривать организм как целое, обратились бы к опыту анализа сложных систем, просто к здравому смыслу, они бы поняли, что также как нельзя в терминах фонем проанализировать структуру «Войны и мира», нельзя без разбиения на уровни понять, как построена информационная деятельность внутренних органов. Коль скоро информационные процессы являются главными процессами, протекающими в организме, нужно понять, какие типы информации бывают в организме, какими семиотическими системами каждый из них обслуживается. Так, например, очевидно, что, кроме информации о том, что удалось уловить органам чувств, и как на это следует отреагировать, есть информация о состоянии клеток, об их потребностях в строительных, ремонтных и поддерживающих материалах. Такая же информация имеется о тканях, органах, системах органов. В этом смысле говорить об организации единой информационной системы уровней в организме пока довольно трудно. Ясно только, что она есть и что ее не замечают ни анатомы, ни физиологи.

Исходя из того, что система уровней является иерархией сложности в организации блоков, исходя из того, что каждый уровень характеризуется тем, что сложный блок, составляющий его единицу, является не просто сочетанием блоков низшего уровня, а построен по некоторой схеме, не выводимой из свойств единиц низшего уровня (т. е. здесь действует принцип фульгурации38), можно предположить, что такого рода иерархий, а следовательно и систем в организме далеко не одна.

Так, по некоторым наблюдениям система уровней интериорной семиосферы человека должна согласовываться с уровневой системой организма, основанной на отношениях размерности (клетки ► ткани ► органы ► системы органов ► спинной мозг ► головной мозг): именно по аналогии с этой системой уровней построена языковая система. На каждом уровне по моим наблюдениям действует своя семиотическая система (или несколько разных семиотических систем), с помощью которой высшие органы управления должны получать информацию о функционировании низших органов, а также своя (распределенная!) система управления низшими структурами. В естественном языке даже порядок количества уровней тот же, что и в перечисленных выше уровнях соматических структур организма.

Другая уровневая система возникает при обработке информации, которую несут сигналы от сенсорных клеток к мозгу. Здесь все определяется промежуточными синапсами, прерывающими непрерывный сигнал для отсеивания ненужной информации, перевода с языка ганглиозных клеток на язык мозга и обобщения информации.

Третья система уровней обнаруживается в системе рефлексов, где условный рефлекс обязательно должен базироваться на некотором безусловном рефлексе или на каком-то другом условном рефлексе, который базируется на безусловном. И т. д.

Эти сложные внутренние уровневые организации и стали основой для конструирования структурной композиции естественного языка, благодаря объединению мыслительного и речевого механизмов в единое целое. Она проявляется, прежде всего, в иерархии языковых единиц по размерности (сходной по структуре с соматической уровневой организацией по размерности), а также в расщеплении этой иерархии на ту, которая ориентирована на дыхательные ритмы, на метрическую иерархию единиц (фонемы ► слоги ► фонетические слова (имеющая центростремительную порядковую организацию цепочка морфов, внутри которой нельзя поставить паузу) ► такты (цепочка фонетических слов, расположенная между двумя ближайшими друг к другу паузами) ► периоды ► сложные предложения) и ориентированную на ритмы мышления сигнификативную иерархию единиц (фонемы ► морфы ► грамматические слова ► словосочетания ► предложения ► сложные предложения). Причем каждый язык решает по-своему проблему координации этих единиц и проблему уровня, на котором они должны совпасть. В древнекитайском языке они совпадают сразу. Там слог и морф - одна единица. В русском они совпадают на уровне сложного предложения. Из этого многообразия правил координации дыхательных метрических единиц и смысловых сигнификативных следует, что программы, формирующие конкретную систему уровней, не являются не только врожденными, но и импринтинговыми, конкретная уровневая система языка - следствие какого-то другого параметра языковой системы, например, того, сколько классов морфем различается в данном языке: есть языки, в которых наличествует только один класс морфем - корни. В таких языках морф равен словоформе, равен фонетическому слову, равен лексеме (пример - все тот же древнекитайский). Синтаксические отношения в них выражаются только порядком словоформ-морфов. Уровней в таких языках - 5: фонема - морф - сочетание морфов - предложение - текст. Есть языки, в которых различаются два класса морфем: корни и клитики. В таких языках морф равен грамматическому слову, равен лексеме, но грамматическое слово уже не равно фонетическому. На базе фонетических слов может быть построена грамматическая система, синтаксические связи в таких языках могут обозначаться клитиками и порядком расположения синтагматических единиц. В таких языках сигнификативных уровней больше - 7: фонема - морф - грамматическое сочетание морфов, оформленное как фонетическое слово (корнеклитическое слово) - сочетание корнеклитических слов - предложение - сложное предложение - текст. И, наконец, бывают языки, в которых различаются три класса морфем: корни, клитики и аффиксы. В таких языках все единицы разведены: фонема - морф - грамматическое слово (лексема) || фонетическое слово - словосочетание || такт - предложение || период - сложное предложение - текст. Из этой простой, но учитывающей именно базовые характеристики классификации языков, во-первых, вытекает, что уровневая организация речи - явление более позднее, чем мутационный переход от языка животных в направлении к языку человека, оно развилось в процессе взаимодействия мышления и «речи» как результат заимствования идеи комбинирования языковых единиц из мышления в язык и речь, во-вторых, что из мышления в речь была заимствована только сама идея уровневой организации языка, конкретная же система уровней в конкретном языке определяется более фундаментальным и, следовательно более ранним изобретением - конструктивной классификацией морфем (т. е. разделением морфем на корни, клитики и аффиксы).

В уровневой иерархии языка общими для всех языков являются следующие моменты. 1) наличие фонем, комбинирование фонем в означающие морфов, 2) наличие морфов и слогов, наличие двух иерархических линий в организации речевых единиц - метрической (ориентированной на дыхательные ритмы) и сигнификативной (ориентированной на ритмы мыслительных операций), 3) наличие координации между ритмами дыхания и ритмами мышления.

Доказательством правомерности описанной выше гипотезы являются наблюдения над детской речью. Становление речи у ребенка по Л. С. Выготскому складывается из последовательной смены усложняющихся коммуникативных систем, при которой каждая последующая что-то наследует от предыдущей, что-то утрачивает. При этом общая линия развития речи в онтогенезе по Выготскому повторяет этапы развития речи у человека в филогенезе так же, как эмбриональное развитие отдельного организма в отдельных чертах повторяет процесс эволюции предков в филогенезе: в какой-то момент у человеческого зародыша есть жабры и хвост, потом жаберная щель, грубо говоря, преобразуется в ухо, а хвост вырождается в рудиментарный орган и т. д. У ребенка есть доречевая стадия развития39. Новорожденный ребенок еще не готов говорить ни физиологически, ни психически. Его речевой аппарат еще пока близок по своему устройству к тому, чем располагает шимпанзе или гамадрил (в этом смысле параллели онтогенетического и филогенетического развития выносятся и за пределы пренатального периода). Как отмечает Н. И. Жинкин «…у новорожденного ребенка надгортанник поставлен очень высоко (как и у обезьян - А. Б.) и опускается к периоду формирования речи (выделено мною - А. Б.)» (Жинкин 1998, с. 40). При этом фарингс играет очень важную роль в процессе образования слогов - метрических единиц-квантов речи, единиц, исполняющих роль дыхательных и артикуляционно-акустических формочек, в которые отливаются означающие языковых знаков. «Meso и hypopharynx, - пишет далее Н. И. Жинкин, - у человека в процессе речи модулируют, принимая разный объем и форму на каждом звуковом элементе (выделено мною - А. Б.), входящем в слог, т. е. формируется внутрислоговой акустический переходный процесс. Кроме того, фарингальная трубка модулирует на каждом слоге, образуя в акустической динамике слоговую дугу громкости, и сцепляет их в цепь разносильных слогов. В структуре речевого аппарата цепь слогов не может образоваться, если нет фарингальных модуляций (выделено мною - А. Б.)» (Жинкин 1998, с. 41). Функция последнего из описанных действий фарингальной трубки состоит в том, чтобы усилить звучание слабых звуков и ослабить звучание сильных, чтобы они не заглушали слабых, внутри слога.

В частности, по изложенным выше физиологическим причинам вначале ребенку приходится пользоваться теми же семиотическими системами, что и маленькому шимпанзе. Плачем он добивается внимания к себе и выполнения своих пока в основном физиологических и коммуникативных желаний. Мышление, его главный моделирующий аппарат, и экстериорная коммуникативная система у него никак не связаны. Его коммуникативная система обслуживает только эмоциональную, социальную и физиологическую сферу его проявлений. Его коммуникативный сигнал не расчленен на единицы, меньшие, чем сообщение. Информация о его состоянии передается формантными составляющими звукового сигнала, а не комбинацией членораздельных звуков. Сам же звуковой сигнал сегментно не членится. Дыхание, если и имеет отдельный «речевой» режим, то он, этот режим, пока еще совершенно отличен от ритмически сложно организованного режима речи на естественном языке. Пока у него еще не работает механизм, координирующий ритмы дыхания, артикуляции и мышления. В какой-то момент (когда возраст приближается к полутора - двум годам) и физиологически, и психически развитие ребенка повторяет мутационный процесс, отделивший развитие человека от развития прочих приматов, надгортанник его опускается, фаринкс начинает модулировать, в нечленораздельных звуках, состоящих из не разделенных на гласные и согласные вокалические элементы с консонантными пазвуками или призвуками постепенно появляется порядок, гласные и согласные противопоставляются друг другу и начинают комбинироваться в рамках слога, фаринкс начинает регулировать подачу воздуха, обеспечивающую правильное соотношение громкости гласных и согласных в слоге. Появляется обратная связь между произношением звуков и работой слухового анализатора. Механизм мышления вступает во взаимодействие с механизмами «речи». С этого момента подспудно накопленный опыт наблюдения и подражания родителям в их речевых действиях начинает сказываться на практике попыток порождения речи самим ребенком. Экстериорные семиотические системы вступают на человеческий путь развития. Ребенок овладевает вначале инструментом речи - (физическим) языком, фаринксом, голосовыми связками, небной занавеской. В процессе лепетания он постепенно обучается координировать действия органов дыхания и органов артикуляции, фиксировать язык в определенных положениях. В этот период он способен произнести любой звук любого языка земли - абруптивы, ретрофлексные, монолатеральные, фарингализованные, эмфатические ларингалы, гортанные смычки всех видов, гласные всех рядов и подъемов, назальные, огубленные, эмфатизированные и т. д. (я наблюдал это на примере моей дочери - Маши). Затем фиксируется как целое некая упрощенная фонетическая система - первая аппроксимация к фонетической системе родного языка - и с этого момента изменения в фонетике у него носят исключительно системный характер. Следствием этого процесса является то, что ребенок утрачивает свои гениальные фонетические способности. Интересным фактом, как мне кажется, является и то, что полностью утрачивается память о фонетических опытах, которые ставил ребенок в этот период своей жизни, остается только результат обучения - система позиций языка, необходимых для воспроизводства нужных звуков.

Одновременно с овладением фонетической системой ребенок овладевает ритмом произнесения слога и отдельного звука. У него появляется координация дыхательных и артикуляционных усилий. Постепенно он овладевает речевым режимом дыхания. Затем появляется новая экспериментальная программа: ребенок начинает наращивать слоговые цепочки, в результате он обретает опыт конструирования «емкостей» для будущих словоформ, прообразов фонетических слов. Образующиеся при этом квазифонетические слова типа da-da-da, ba-ba-ba, ma-ma-ma, na-na-na по своей структуре похожи на звукоподражания, идеофоны (ку-ку, ха-ха-ха, цып-цып-цып, кс-кс-кс, бу-бу-бу, тра-ля-ля, о-хо-хо!). У них пока нет значения. Это тренировка на порождение фонетических «орнаментов», акцентных рамочек, в которые будут вписываться картины - грамматические слова. Затем появляются первые образования, в которых в полном соответствии с гипотезой о повторении филогенетического пути развития семиотических систем совпадают морфы, грамматические слова, фонетические слова и предложения. Когда ребенок говорит «Мама!», показывая при этом на маму, это не только неделимый знак (в языке ребенка, в котором на этом этапе развития еще нет знаковых цепочек, или вернее более, чем одноэлементных цепочек знаков - «Мама!» - один морф, а не два, как у взрослого - корень {МАМ} и окончание {А}), не только лексема, состоящая из одного морфа, это и предложение, которое может значить 'Вот мама!', 'Мама, подойди!', 'Мама, не уходи!' и т. д. Это сообщение или побуждение, состоящее, как это обычно для коммуникативной системы животных, из одного сигнала. Сигналы в языке ребенка на этом этапе не комбинируются в более чем однословные тексты. Так устроены сигналы и у животных, разница состоит в том, что у ребенка сигнал уже может быть фонетически разбит на членораздельные сегменты, а у животного - нет. Заметим, что в этот момент развития ребенок еще использует старшие коммуникативные системы для общения с близкими: жесты, мимику, нерасчлененный голосовой сигнал. Новая коммуникативная система вводится как новшество для него, вводится постепенно, она еще не достроена. Ребенок быстро начинает набирать словарный запас, у него активно начинает развиваться механизм координации ритмов мыслительных операций и ритмов, ориентированных на дыхание. Затем появляются комбинации слов, составляющих одно предложение, начинают нарождаться грамматика, синтаксис, словообразование и, наконец, сюжет, текст40.

Теперь попробуем представить себе последовательность стадий развития звукового языка.

А) Переход предков кроманьонцев к охоте на крупного агрессивного зверя методом загона. Появление в сценарии охоты роли загонщиков-пугачей. Возрастание роли голосового сигнала, становление ценности хорошего, сильного сигнала, установление социальной значимости голосового сигнала. Появление координации между различными системами восприятия, в частности, между визуальными и звуковыми системами.

Б) Появление погребений, мира, как инструмента моделирования ситуаций, не связанных с настоящим моментом времени. Появление ритуалов, связанных с охотой, появление функции подражания у звукового сигнала как перенос идеи подражания с визуальных систем сигнализации. Установление социальной ценности хорошего, точного звукового подражания. Появление широкого спектра звукоподражаний у человека. Обучение звукоподражанию. Появление массовых игровых экспериментов звукоподражания всему, что слышит человеческое ухо. Формирование материала для установления системы различительных признаков сигналов некоторой релевантной группы. Фиксация геномом важности звукового сигнала, способности человека к звуковому подражанию.

В) Формирование систем противопоставленных друг другу звуковых сигналов. Обязательное овладение релевантными системами ономатопоэтических сигналов всеми членами социума. Редукция звукоподражательных элементов, переориентация мотивации воспроизведения звука с иконики на кодирование предмета, на его обозначение, трансформация функции звукоподражания животному, человеку, дереву, преобразование ее в функцию кодирования объекта подражания (ср. ниже анализ эволюции системы письменности у шумеров, при которой происходят практически те же процессы, но только в визуальной семиотической системе).

Г) Установление системы акустических и артикуляционных дифференциальных признаков для данной системы обозначений. Появление собственных имен. Объединение мышления и речи в единый речемыслительный аппарат. Формирование спектра семиотических систем ad hoc.

Здесь следует остановиться и пояснить, что имеется в виду под семиотическими системами ad hoc. Под семиотической системой ad hoc я буду понимать небольшую систему знаков изобретенную на ходу для каких-то сиюминутных целей. Простейшим примером может служить условный знак (например, выставленный на подоконник цветок в качестве знака проваленной явки), о котором договариваются два человека (например, Штирлиц и Плейшнер из известного фильма). Можно вспомнить здесь изящную новеллу М. Булгакова «Псалом», в которой он, не предупреждая читателя, вводит кипящий чайник как знак того, что отношения между героями налаживаются, валяющуюся на полу книгу Джерома как знак того, что эти отношения уже наладились и т. д. Приведу здесь еще один экзотический пример из русского языка, который может натолкнуть нас на некоторые идеи о том, как постепенно складывалась комбинаторная техника варьирования одних и тех же единиц в знаках, постепенно превращаясь в технику комбинирования звуков с целью дифференциации смыслов.

Звукоподражания колокольному звону в русском языке представляют замкнутую семиотическую систему, законы построения которой в точности больше не повторяются ни в одной другой системе звукоподражания. Лексемы, обозначающие это явление распределены по двум рядам знаков: b-ряд и d-ряд.

/bim/ /din/

/bam/

/bom/ /don/

/bum/

Каждая из этих форм, несмотря на кажущуюся простоту, устроена сложно. Можно заметить, что первый и последний звук отличаются друг от друга только по признаку назальности (т. е. один из них произносится с участием носового резонатора (n), а другой - без его участия. Все остальные свойства согласных (они произносятся с участием либо плотно сжатых в смычке губ (дифференциальный признак билабиальности) - /b/, /m/, либо так, что кончик языка прикасается к верхним зубам (дифференциальный признак дентальности) - /d/, /n/. Если мы захотим показать, что звук колокола тянется долго, мы сделаем конечный согласный долгим: bаm-m-m-m (а не гласный, как это имеет место, например, в случае, когда идеофон моделирует звук от упавшего на пол предмета - ba-a-a-m). Это значит, что именно этот конечный согласный моделирует распространение звуковой волны. В этом случае было бы правильно предположить, что первый согласный моделирует удар языка колокола о его рубашку. Гласный же моделирует высоту тона. Если мы захотим противопоставить звуки, издаваемые двумя колоколами, такими, что один звучит выше, другой ниже, мы выберем для более высокого /i/, а для более низкого - скажем, /а/ или /о/. Таким образом, получается, что каждый звук выполняет в этих формах свою функцию: начальный моделирует удар языка о рубашку колокола, конечный - распространение звука, а гласный - высоту тона. При этом ни один из этих звуков не является в указанных словах отдельной морфемой (минимальной значимой частью слова). Целое обозначает звук колокола целиком, его внутренние части выделяют в нем отдельные компоненты. Систему эту можно уже назвать сложной, но в ней еще нет уровней сложности. Вся система - несомненно адхоковая, поскольку такая техника обозначения в русском языке если и встречается (например, в системе обозначения хода часов - тик-так), то уж широкого распространения точно не имеет. Выводы, которые можно сделать из рассмотрения этого красивого примера, состоят в следующем. Широкое использование знаковых систем ad hoc в современных языках несомненно один из архаичнейших видов знаковой деятельности, предшествовавший созданию сложной языковой системы. Вначале, по моему предположению, они функционировали независимо друг от друга и не образовывали единого языкового или даже семиотического целого. И только постепенно, смыкаясь, ассоциируясь, сочетаясь одна с другой, выделяясь из старших семиотических систем благодаря достижению «критической массы», они образовали новую единую семиотическую систему, составившую ядро древнего языка.

Проанализированный пример дает нам возможность представить один из возможных путей, по которым развивался в языке его комбинаторный элемент. Все эти знаки построены не по принципу синтеза целого из отдельных единиц, а по принципу анализа, т. е. разделения целого на компоненты, которые затем могут начать рассматриваться как самостоятельные элементы комбинаторики. Именно этот путь возникновения комбинаторики в языке на первых порах его развития мне представляется наиболее вероятным. Я выдвигаю это предположение как наиболее вероятную гипотезу, имея, в частности, в виду неудачные опыты создания искусственных языков (Далгарно, Уилкинз и др.) на основе принципа синтеза отдельных звуков. Слова в них были непроизносимы именно в силу того, что каждый звук в них нес в себе отдельную идею.

Напомню теперь еще раз, что около 50 лет назад советский антрополог В. В. Бунак высказал предположение, по которому закрепление «за левым полушарием функции управления звуковой речью произошло ко времени Верхнего Палеолита, более 30 000 лет назад. Эта датировка была дана на основании обнаружения им морфологических следов асимметрии функций двух полушарий на древних ископаемых черепах людей того времени» (Иванов 1998, стр. 498).

Д) Появление единой языковой системы, появление синтаксиса.

В заключение параграфа хочу привести замечательную мысль Э. Кассирера: «Речь – не простое и не единообразное явление. Она состоит из различных элементов, которые с точки зрения и биологии, и систематики находятся на разных уровнях. Мы должны попытаться отыскать порядок и взаимосвязи образующих ее элеменов: мы должны вычленить различные геологические слои речи» (Кассирер 1998, стр. 475). Это – программа, которую лингвисты почти еще и не начинали воплощать в жизнь, программа будущих исследований.