2. 2. Ритуал - колыбель естественного языка. Учение а. Н. Веселовского о первобытном синкретизме.

Основная идея Веселовского состоит в том, что все литературные жанры развились из ритуального синкретического первобытного действа, в котором в неразрывном единстве сливались танец, музыка, ритмизованный текст, исполнявшийся хором. По этой идее первобытное ритуальное действо представляло собой нечто подобное «состоянию сингулярности», из которого в результате большого взрыва произошла вселенная²³. Ритуальная форма по этой гипотезе содержала в себе структуру всей будущей культуры человека. При условии, что задан вектор развития - в сторону разделения компонентов ритуального поведения на самостоятельные поведенческие типы программ - это так и должно было произойти. По гипотезе Веселовского основным механизмом, который вел к разделению первобытного синкретического действа, была дифференциация функций тех, кто вел отдельные технические линии исполнения в ритуале. Т. е., если, например, говорить о тексте, то последовательность этапов его выделения из ритуала по Веселовскому выглядят следующим образом: вначале из ритуального действа выделился хор, который перестал танцевать, а только пел. Затем из хора, в котором всегда есть человек, отдающий команду, по которой все начинают петь, выделился запевала. Затем у запевалы появилась отдельная роль: он начинал петь, а потом все к нему присоединялись. Затем эта функция зачина выделилась в отдельный компонент того, что должен был петь один запевала. Жанр запева превратился в жанр отдельной, уже нехоровой песни, в которой есть слова и музыка. Слова выделяются на фоне музыки, музыка редуцируется, и остается один лишь поэтический текст.

Поразительные примеры ритуального поведения животных, приводимые этологами, эволюция экстериорных знаковых систем, прослеженная В. С. Фридманом, убеждают нас в том, что, действительно, только инстинктивный ритуал, существовавший задолго до появления человека, являясь одной из основных форм знаковой деятельности позвоночных, является и основной базой и средой формирования экстериорных знаковых систем²⁴. Если вспомнить, что так же, как условный рефлекс не может появиться из ничего, т. е. он может появиться только из безусловного рефлекса, точно так же и естественный язык, вырастающий из врожденной предрасположенности человека к овладению языком, естественный язык, передающийся от родителей к детям посредством обучения, не мог возникнуть на пустом месте, в онтогенезе он должен базироваться на множестве врожденных программ, начиная с присущей среди приматов только человеку способности к звуковому подражанию, кончая специальными дыхательными программами, свойственными только речевому режиму поведения. В филогенезе язык должен был вырасти из уже существовавшего знакового механизма, развиться на его основе, причем он должен был развиться постепенно, эволюционно так, чтобы каждый последующий момент содержал в себе черты предыдущего и ростки нового, так, чтобы не прерывалась цепь времен, цепь человеческих навыков.

Для того, чтобы показать, насколько рассудочны ритуальные формы уже у таких далеких от нас живых существ, как птицы, приведу здесь удивительный случай, описанный К. Лоренцем.

«Необходимым общим элементом, который присутствует как в этих простых традициях у животных, так и в высочайших культурных традициях у человека, является привычка. Жестко закрепляя уже приобретенное, она играет такую же роль в становлении традиций, как наследственность в эволюционном возникновении ритуала.

Решающая роль привычки при простом обучении маршруту у птицы может дать результат, похожий на возникновение сложных культурных ритуалов у человека; насколько похожий - это я понял однажды из-за случая, которого не забуду никогда. В то время основным моим занятием было изучение молодой серой гусыни, которую я воспитывал, начиная с яйца, так что ей пришлось перенести на мою персону все поведение, какое в нормальных условиях относилось бы к ее родителям (запомним выделенные мною жирным шрифтом строки, они нам пригодятся для объяснения того, как произошла доместикация диких животных, а затем и растений - А. Б.). <...> Мартина (имя гусыни -А. Б.) в самом раннем детстве приобрела одну твердую привычку. Когда в недельном возрасте она была уже вполне в состоянии взбираться по лестнице, я попробовал не нести ее к себе в спальню на руках, как это бывало каждый вечер до того, а заманить, чтобы она шла сама. Серые гуси плохо реагируют на любое прикосновение, пугаются, так что по возможности лучше их от этого беречь. В холле нашего альтенбергского дома справа от центральной двери начинается лестница, ведущая на верхний этаж. Напротив двери - очень большое окно. И вот, когда Мартина, послушно следуя за мной по пятам, вошла в это помещение, - она испугалась непривычной обстановки и устремилась к свету, как это всегда делают испуганные птицы; иными словами, она прямо от двери побежала к окну, мимо меня, а я уже стоял на первой ступеньке лестницы. У окна она задержалась на пару секунд, пока не успокоилась, а затем снова пошла следом - ко мне на лестницу и за мной наверх. То же повторилось и на следующий вечер, но на этот раз ее путь к окну оказался несколько короче, и время, за которое она успокоилась, тоже заметно сократилось. В последующие дни этот процесс продолжался: полностью исчезла задержка у окна, а также и впечатление, что гусыня вообще чего-то пугается. Проход к окну все больше приобретал характер привычки, - и выглядело прямо-таки комично, когда Мартина решительным шагом подбегала к окну, там без задержки разворачивалась, так же решительно бежала назад к лестнице и принималась взбираться на нее. Привычный проход к окну становился все короче, а от поворота на 180^о оставался поворот на все меньший угол. Прошел год - и от всего того пути остался лишь один прямой угол. <...> В это время случилось, что однажды вечером я забыл впустить Мартину в дом и проводить ее в свою комнату; а когда, наконец, вспомнил о ней, наступили уже глубокие сумерки. Я заторопился к двери, и едва приоткрыл ее - гусыня в страхе и спешке протиснулась в дом через щель в двери, затем у меня между ногами и, против своего обыкновения, бросилась к лестнице впереди меня. А затем она сделала такое, что тем более шло вразрез с ее привычкой: она уклонилась от своего обычного пути и выбрала кратчайший, т. е. взобралась на первую ступеньку с ближней, правой стороны и начала подниматься наверх, срезая закругление лестницы. Но тут произошло нечто поистине потрясающее: добравшись до пятой ступеньки, она вдруг остановилась, вытянула шею и расправила крылья для полета, как это делают дикие гуси при сильном испуге. Кроме того, она издала предупреждающий крик и едва не взлетела. Затем, чуть помедлив, повернула назад, торопливо спустилась обратно вниз, очень старательно, словно выполняя чрезвычайно важную обязанность, пробежала свой давешний дальний путь к самому окну и обратно, снова подошла к лестнице - на этот раз "по уставу", к самому левому краю, - и стала взбираться наверх. Добравшись снова до пятой ступеньки, она остановилась, огляделась, затем отряхнулась и произвела движение приветствия. Эти последние действия всегда наблюдаются у серых гусей, когда пережитый испуг уступает место успокоению. Я едва верил своим глазам. У меня не было никаких сомнений по поводу интерпретации этого происшествия: привычка превратилась в обычай, который гусыня не могла нарушить без страха" (Лоренц 1994, с. 74-76).

Из привычек и обычаев индивида при условии их социализации возникают инстинктивные ритуалы. Ритуалы эти есть уже у низших позвоночных. Они бывают простыми и сложными. Так, описанная выше привычка гусыни могла бы превратиться в простой ритуал. А вот, например, ритуал триумфального крика у серых гусей (Лоренц 1998, стр. 184 и далее) является довольно сложным и включает в себя по Лоренцу 6 последовательных стадий, которые можно приравнять к 6 компонентам означающего, каждый из которых встречается в качестве отдельного знака. Это уже можно считать сложным семиотическим текстом.

Разработка форм условно-рефлекторных и «рассудочных» ритуалов, передаваемых по наследству через обучение, составила, на мой взгляд, и базу формирования знаковой деятельности, приведшей к появлению у человека естественного языка. Данные этологов позволяют предположить, что колыбелью естественного языка также были ритуалы, знаковые формы, уходящие корнями далеко в дочеловеческие времена. По аналогии с тем, как по описанию А. Н. Веселовского из единого синкретического ритуального действа развились вначале виды искусств (танец, музыка, поэзия, живопись), а затем из одного из них - литературные жанры, можно предположить, что и естественный язык возник в результате разложения на самостоятельные компоненты синкретического ритуала. По моим наблюдениям глухое свидетельство такого хода развития есть в некоторых древних ритуальных текстах, например, в Ригведе (см. третью главу во втором томе).

Из сравнения форм ритуалов обезьян и форм ритуалов, имеющих место в архаичных человеческих сообществах, можно понять, чего не имел и что должен был обрести человек в своей знаковой практической деятельности. В этой связи большой интерес приобретает вопрос о том, в какой сфере человеческой деятельности возникли те ритуалы, которые могли привести к созданию языка. Понятно, что это были наиболее значимые для жизни сообщества социальные ритуалы. В этом смысле можно выдвинуть на роль кандидатов несколько социальных программ, которые создают необходимые предпосылки для возникновения у человека жестовой, а затем и звуковой речи. Однако бесспорное лидерство среди всех претендентов занимают ритуалы, связанные с главным занятием наших далеких предков - охотой. Прежде чем рассмотреть комплекс ритуалов, связанных с охотой освежим в памяти основные события антропогенеза.