Глава XXV. Какова власть судьбы над делами людей и как можно ей противостоять

Я знаю, сколь часто утверждалось раньше и утверждается ныне, что всем в мире правят судьба и Бог, люди же с их разумением ничего не определяют и даже ничему не могут противостоять; отсюда делается вывод, что незачем утруждать себя заботами, а лучше примириться со своим жребием. Особенно многие уверовали в это за последние годы, когда на наших глазах происходят перемены столь внезапные, что всякое человеческое предвидение оказывается перед ними бессильно. Иной раз и я склоняюсь к общему мнению, задумываясь о происходящем.

И однако, ради того, чтобы не утратить свободу воли, я предположу, что, может быть, судьба распоряжается лишь половиной всех наших дел, другую же половину, или около того, она предоставляет самим людям. Я уподобил бы судьбу бурной реке, которая, разбушевавшись, затопляет берега, валит деревья, крушит жилища, вымывает и намывает землю: все бегут от нее прочь, все отступают перед ее напором, бессильные его сдержать. Но хотя бы и так, – разве это мешает людям принять меры предосторожности в спокойное время, то есть возвести заграждения и плотины так, чтобы, выйдя из берегов, река либо устремилась в каналы, либо остановила свой безудержный и опасный бег?

То же и судьба: она являет свое всесилие там, где препятствием ей не служит доблесть, и устремляет свой напор туда, где не встречает возведенных против нее заграждений. Взгляните на Италию, захлестнутую ею же вызванным бурным разливом событий, и вы увидите, что она подобна ровной местности, где нет ни плотин, ни заграждений. А ведь если бы она была защищена доблестью, как Германия, Испания и Франция, этот разлив мог бы не наступить или по крайней мере не причинить столь значительных разрушений. Этим, я полагаю, сказано достаточно о противостоянии судьбе вообще.

Что же касается, в частности, государей, то нам приходится видеть, как некоторые из них, еще вчера благоденствовавшие, сегодня лишаются власти, хотя как кажется, не изменился ни весь склад их характера, ни какое-либо отдельное свойство. Объясняется это, я полагаю, теми причинами, которые были подробно разобраны выше, а именно тем, что если государь всецело полагается на судьбу, он не может выстоять против ее ударов. Я думаю также, что сохраняют благополучие те, чей образ действий отвечает особенностям времени, и утрачивают благополучие те, чей образ действий не отвечает своему времени.

Ибо мы видим, что люди действуют по-разному, пытаясь достичь цели, которую каждый ставит перед собой, то есть богатства и славы: один действует осторожностью, другой натиском; один – силой, другой – искусством; один – терпением, другой – противоположным способом, и каждого его способ может привести к цели. Но иной раз мы видим, что хотя оба действовали одинаково, например, осторожностью, только один из двоих добился успеха, и наоборот, хотя каждый действовал по-своему: один осторожностью, другой натиском, – оба в равной мере добились успеха. Зависит же это именно от того, что один образ действий совпадает с особенностями времени, а другой – не совпадает. Поэтому бывает так, что двое, действуя по-разному, одинаково добиваются успеха, а бывает так, что двое действуют одинаково, но только один из них достигает цели.

От того же зависят и превратности благополучия: пока для того, кто действует осторожностью и терпением, время и обстоятельства складываются благоприятно, он процветает, но стоит времени и обстоятельствам перемениться, как процветанию его приходит конец, ибо он не переменил своего образа действий. И нет людей, которые умели бы к этому приспособиться, как бы они ни были благоразумны. Во-первых, берут верх природные склонности, во-вторых, человек не может заставить себя свернуть с пути, на котором он до того времени неизменно преуспевал. Вот почему осторожный государь, когда настает время применить натиск; не умеет этого сделать и оттого гибнет, а если бы его характер менялся в лад с временем и обстоятельствами, благополучие его было бы постоянно.

Папа Юлий всегда шел напролом, время же и обстоятельства благоприятствовали такому образу действий, и потому он каждый раз добивался успеха. Вспомните его первое предприятие – захват Болоньи, еще при жизни мессера Джованни Бентивольи. Венецианцы были против, король Испании тоже, с Францией еще велись об этом переговоры, но папа сам выступил в поход, с обычной для него неукротимостью и напором. И никто этому не воспрепятствовал, венецианцы – от страха, Испания – надеясь воссоединить под своей властью Неаполитанское королевство; уступил и французский король, так как, видя, что Папа уже в походе, и желая союза с ним против венецианцев, он решил, что не может без явного оскорбления отказать ему в помощи войсками.

Этим натиском и внезапностью папа Юлий достиг того, чего не достиг бы со всем доступным человеку благоразумием никакой другой глава Церкви; ибо, останься он в Риме, выжидая, пока все уладится и образуется, как сделал бы всякий на его месте, король Франции нашел бы тысячу отговорок, а все другие – тысячу доводов против захвата. Я не буду говорить о прочих его предприятиях, все они были того же рода, и все ему удавались; из-за краткости правления он так и не испытал неудачи, но, проживи он дольше и наступи такие времена, когда требуется осторожность, его благополучию пришел бы конец, ибо он никогда не уклонился бы с того пути, на который его увлекала натура.

Итак, в заключение скажу, что фортуна непостоянна, а человек упорствует в своем образе действий, поэтому, пока между ними согласие, человек пребывает в благополучии, когда же наступает разлад, благополучию его приходит конец. И все-таки я полагаю, что натиск лучше, чем осторожность, ибо фортуна – женщина, и кто хочет с ней сладить, должен колотить ее и пинать – таким она поддается скорее, чем тем, кто холодно берется за дело. Поэтому она, как женщина, – подруга молодых, ибо они не так осмотрительны, более отважны и с большей дерзостью ее укрощают.

Лев Николаевич Толстой

ВОЙНА И МИР¹⁶

ЭПИЛОГ. ЧАСТЬ ПЕРВАЯ

I

Прошло семь лет после 12-го года. Взволнованное историческое море Европы улеглось в свои берега. Оно казалось затихшим; но таинственные силы, двигающие человечество (таинственные потому, что законы, определяющие их движение, неизвестны нам), продолжали свое действие.

Несмотря на то, что поверхность исторического моря казалась неподвижною, так же непрерывно, как движение времени, двигалось человечество. Слагались, разлагались различные группы людских сцеплений; подготовлялись причины образования и разложения государств, перемещений народов.

Историческое море, не как прежде, направлялось порывами от одного берега к другому: оно бурлило в глубине. Исторические лица, не как прежде, носились волнами от одного берега к другому; теперь они, казалось, кружились на одном месте. Исторические лица, прежде во главе войск отражавшие приказаниями войн, походов, сражений движение масс, теперь отражали бурлившее движение политическими и дипломатическими соображениями, законами, трактатами...

Эту деятельность исторических лиц историки называют реакцией.

Описывая деятельность этих исторических лиц, бывших, по их мнению, причиною того, что они называют реакцией, историки строго осуждают их. Все известные люди того времени, от Александра и Наполеона до m-me Staël, Фотия, Шеллинга, Фихте, Шатобриана и проч., проходят перед их строгим судом и оправдываются или осуждаются, смотря по тому, содействовали ли они прогрессу или реакции.

В России, по их описанию, в этот период времени тоже происходила реакция, и главным виновником этой реакции был Александр I – тот самый Александр I, который, по их же описаниям, был главным виновником либеральных начинаний своего царствования и спасения России.

В настоящей русской литературе, от гимназиста до ученого историка, нет человека, который не бросил бы своего камушка в Александра I за неправильные поступки его в этот период царствования.

"Он должен был поступить так-то и так-то. В таком случае он поступил хорошо, в таком дурно. Он прекрасно вел себя в начале царствования и во время 12-го года; но он поступил дурно, дав конституцию Польше, сделав Священный Союз, дав власть Аракчееву, поощряя Голицына и мистицизм, потом поощряя Шишкова и Фотия. Он сделал дурно, занимаясь фронтовой частью армии; он поступил дурно, раскассировав Семеновский полк, и т. д.".

Надо бы исписать десять листов для того, чтобы перечислить все те упреки, которые делают ему историки на основании того знания блага человечества, которым они обладают.

Что значат эти упреки?

Те самые поступки, за которые историки одобряют Александра I, – как-то: либеральные начинания царствования, борьба с Наполеоном, твердость, выказанная им в 12-м году, и поход 13-го года, не вытекают ли из одних и тех же источников – условий крови, воспитания, жизни, сделавших личность Александра тем, чем она была, – из которых вытекают и те поступки, за которые историки порицают его, как-то: Священный Союз, восстановление Польши, реакция 20-х годов?

В чем же состоит сущность этих упреков?

В том, что такое историческое лицо, как Александр I, лицо, стоявшее на высшей возможной ступени человеческой власти, как бы в фокусе ослепляющего света всех сосредоточивающихся на нем исторических лучей; лицо, подлежавшее тем сильнейшим в мире влияниям интриг, обманов, лести, самообольщения, которые неразлучны с властью; лицо, чувствовавшее на себе, всякую минуту своей жизни, ответственность за все совершавшееся в Европе, и лицо не выдуманное, а живое, как и каждый человек, с своими личными привычками, страстями, стремлениями к добру, красоте, истине, – что это лицо, пятьдесят лет тому назад, не то что не было добродетельно (за это историки не упрекают), а не имело тех воззрений на благо человечества, которые имеет теперь профессор, смолоду занимающийся наукой, то есть читанном книжек, лекций и списыванием этих книжек и лекций в одну тетрадку.

Но если даже предположить, что Александр I пятьдесят лет тому назад ошибался в своем воззрении на то, что есть благо народов, невольно должно предположить, что и историк, судящий Александра, точно так же по прошествии некоторого времени окажется несправедливым, в своем воззрении на то, что есть благо человечества. Предположение это тем более естественно и необходимо, что, следя за развитием истории, мы видим, что с каждым годом, с каждым новым писателем изменяется воззрение на то, что есть благо человечества; так что то, что казалось благом, через десять лет представляется злом; и наоборот. Мало того, одновременно мы находим в истории совершенно противоположные взгляды на то, что было зло и что было благо: одни данную Польше конституцию и Священный Союз ставят в заслугу, другие в укор Александру.

Про деятельность Александра и Наполеона нельзя сказать, чтобы она была полезна или вредна, ибо мы не можем сказать, для чего она полезна и для чего вредна. Если деятельность эта кому-нибудь не нравится, то она не нравится ему только вследствие несовпадения ее с ограниченным пониманием его о том, что есть благо. Представляется ли мне благом сохранение в 12-м году дома моего отца в Москве, или слава русских войск, или процветание Петербургского и других университетов, или свобода Польши, или могущество России, или равновесие Европы, или известного рода европейское просвещение – прогресс, я должен признать, что деятельность всякого исторического лица имела, кроме этих целей, еще другие, более общие и недоступные мне цели.

Но положим, что так называемая наука имеет возможность примирить все противоречия и имеет для исторических лиц и событий неизменное мерило хорошего и дурного.

Положим, что Александр мог сделать все иначе. Положим, что он мог, по предписанию тех, которые обвиняют его, тех, которые профессируют знание конечной цели движения человечества, распорядиться по той программе народности, свободы, равенства и прогресса (другой, кажется, нет), которую бы ему дали теперешние обвинители. Положим, что эта программа была бы возможна и составлена и что Александр действовал бы по ней. Что же сталось бы тогда с деятельностью всех тех людей, которые противодействовали тогдашнему направлению правительства, – с деятельностью, которая, по мнению историков, хороша и полезна? Деятельности бы этой не было; жизни бы не было; ничего бы не было.

Если допустить, что жизнь человеческая может управляться разумом, – то уничтожится возможность жизни.

II

Если допустить, как то делают историки, что великие люди ведут человечество к достижению известных целей, состоящих или в величии России или Франции, или в равновесии Европы, или в разнесении идей революции, или в общем прогрессе, или в чем бы то ни было, то невозможно объяснить явлений истории без понятий о случае и о гении.

Если цель европейских войн начала нынешнего столетия состояла в величии России, то эта цель могла быть достигнута без всех предшествовавших войн и без нашествия. Если цель – величие Франции, то эта цель могла быть достигнута и без революции, и без империи. Если цель – распространение идей, то книгопечатание исполнило бы это гораздо лучше, чем солдаты. Если цель – прогресс цивилизации, то весьма легко предположить, что, кроме истребления людей и их богатств, есть другие более целесообразные пути для распространения цивилизации.

Почему же это случилось так, а не иначе?

Потому что это так случилось. "Случай сделал положение; гений воспользовался им", – говорит история.

Но что такое случай? Что такое гений?

Слова случай и гений не обозначают ничего действительно существующего и потому не могут быть определены. Слова эти только обозначают известную степень понимания явлений. Я не знаю, почему происходит такое-то явление; думаю, что не могу знать; потому не хочу знать и говорю: случай. Я вижу силу, производящую несоразмерное с общечеловеческими свойствами действие; не понимаю, почему это происходит, и говорю: гений.

Для стада баранов тот баран, который каждый вечер отгоняется овчаром в особый денник к корму и становится вдвое толще других, должен казаться гением. И то обстоятельство, что каждый вечер именно этот самый баран попадает не в общую овчарню, а в особый денник к овсу, и что этот, именно этот самый баран, облитый жиром, убивается на мясо, должно представляться поразительным соединением гениальности с целым рядом необычайных случайностей.

Но баранам стоит только перестать думать, что все, что делается с ними, происходит только для достижения их бараньих целей; стоит допустить, что происходящие с ними события могут иметь и непонятные для них цели, – и они тотчас же увидят единство, последовательность в том, что происходит с откармливаемым бараном. Ежели они и не будут знать, для какой цели он откармливался, то, по крайней мере, они будут знать, что все случившееся с бараном случилось не нечаянно, и им уже не будет нужды в понятии ни о случае, ни о гении.

Только отрешившись от знаний близкой, понятной цели и признав, что конечная цель нам недоступна, мы увидим последовательность и целесообразность в жизни исторических лиц; нам откроется причина того несоразмерного с общечеловеческими свойствами действия, которое они производят, и не нужны будут нам слова случай и гений.

Стоит только признать, что цель волнений европейских народов нам неизвестна, а известны только факты, состоящие в убийствах, сначала во Франции, потом в Италии, в Африке, в Пруссии, в Австрии, в Испании, в России, и что движения с запада на восток и с востока на запад составляют сущность и цель этих событий, и нам не только не нужно будет видеть исключительность и гениальность в характерах Наполеона и Александра, но нельзя будет представить себе эти лица иначе, как такими же людьми, как и все остальные; и не только не нужно будет объяснять случайностию тех мелких событий, которые сделали этих людей тем, чем они были, но будет ясно, что все эти мелкие события были необходимы.

Отрешившись от знания конечной цели, мы ясно поймем, что точно так же, как ни к одному растению нельзя придумать других, более соответственных ему, цвета и семени, чем те, которые оно производит, точно так же невозможно придумать других двух людей, со всем их прошедшим, которое соответствовало бы до такой степени, до таких мельчайших подробностей тому назначению, которое им предлежало исполнить.

III

Основной, существенный смысл европейских событий начала нынешнего столетия есть воинственное движение масс европейских народов с запада на восток и потом с востока на запад. Первым зачинщиком этого движения было движение с запада на восток. Для того чтобы народы запада могли совершить то воинственное движение до Москвы, которое они совершили, необходимо было: 1) чтобы они сложились в воинственную группу такой величины, которая была бы в состоянии вынести столкновение с воинственной группой востока; 2) чтобы они отрешились от всех установившихся преданий и привычек и 3) чтобы, совершая свое воинственное движение, они имели во главе своей человека, который, и для себя и для них, мог бы оправдывать имеющие совершиться обманы, грабежи и убийства, которые сопутствовали этому движению.

И начиная с французской революции, разрушается старая, недостаточно великая группа; уничтожаются старые привычки и предания; вырабатываются, шаг за шагом, группа новых размеров, новые привычки и предания, и приготовляется тот человек, который должен стоять во главе будущего движения и нести на себе всю ответственность имеющего совершиться.

Человек без убеждений, без привычек, без преданий, без имени, даже не француз, самыми, кажется, странными случайностями продвигается между всеми волнующими Францию партиями и, не приставая ни к одной из них, выносится на заметное место.

Невежество сотоварищей, слабость и ничтожество противников, искренность лжи и блестящая и самоуверенная ограниченность этого человека выдвигают его во главу армии. Блестящий состав солдат итальянской армии, нежелание драться противников, ребяческая дерзость и самоуверенность приобретают ему военную славу. Бесчисленное количество так называемых случайностей сопутствует ему везде. Немилость, в которую он впадает у правителей Франции, служит ему в пользу. Попытки его изменить предназначенный ему путь не удаются: его не принимают на службу в Россию, и не удается ему определение в Турцию. Во время войн в Италии он несколько раз находится на краю гибели и всякий раз спасается неожиданным образом. Русские войска, те самые, которые могут разрушить его славу, по разным дипломатическим соображениям, не вступают в Европу до тех пор, пока он там.

По возвращении из Италии он находит правительство в Париже в том процессе разложения, в котором люди, попадающие в это правительство, неизбежно стираются и уничтожаются. И сам собой для него является выход из этого опасного положения, состоящий в бессмысленной, беспричинной экспедиции в Африку. Опять те же так называемые случайности сопутствуют ему. Неприступная Мальта сдается без выстрела; самые неосторожные распоряжения увенчиваются успехом. Неприятельский флот, который не пропустит после ни одной лодки, пропускает целую армию. В Африке над безоружными почти жителями совершается целый ряд злодеяний. И люди, совершающие злодеяния эти, и в особенности их руководитель, уверяют себя, что это прекрасно, что это слава, что это похоже на Кесаря и Александра Македонского и что это хорошо.

Тот идеал славы и величия, состоящий в том, чтобы не только ничего не считать для себя дурным, но гордиться всяким своим преступлением, приписывая ему непонятное сверхъестественное значение, – этот идеал, долженствующий руководить этим человеком и связанными с ним людьми, на просторе вырабатывается в Африке. Все, что он ни делает, удается ему. Чума не пристает к нему. Жестокость убийства пленных не ставится ему в вину. Ребячески неосторожный, беспричинный и неблагородный отъезд его из Африки, от товарищей в беде, ставится ему в заслугу, и опять неприятельский флот два раза упускает его. В то время как он, уже совершенно одурманенный совершенными им счастливыми преступлениями, готовый для своей роли, без всякой цели приезжает в Париж, то разложение республиканского правительства, которое могло погубить его год тому назад, теперь дошло до крайней степени, и присутствие его, свежего от партий человека, теперь только может возвысить его.

Он не имеет никакого плана; он всего боится; но партии ухватываются за него и требуют его участия.

Он один, с своим выработанным в Италии и Египте идеалом славы и величия, с своим безумием самообожания, с своею дерзостью преступлений, с своею искренностью лжи, – он один может оправдать то, что имеет совершиться.

Он нужен для того места, которое ожидает его, и потому, почти независимо от его воли и несмотря на его нерешительность, на отсутствие плана, на все ошибки, которые он делает, он втягивается в заговор, имеющий целью овладение властью, и заговор увенчивается успехом.

Его вталкивают в заседание правителей. Испуганный, он хочет бежать, считая себя погибшим; притворяется, что падает в обморок; говорит бессмысленные вещи, которые должны бы погубить его. Но правители Франции, прежде сметливые и гордые, теперь, чувствуя, что роль их сыграна, смущены еще более, чем он, говорят не те слова, которые им нужно бы было говорить, для того чтоб удержать власть и погубить его.

Случайность, миллионы случайностей дают ему власть, и все люди, как бы сговорившись, содействуют утверждению этой власти. Случайности делают характеры тогдашних правителей Франции, подчиняющимися ему; случайности делают характер Павла I, признающего его власть; случайность делает против него заговор, не только не вредящий ему, но утверждающий его власть. Случайность посылает ему в руки Энгиенского и нечаянно заставляет его убить, тем самым, сильнее всех других средств, убеждая толпу, что он имеет право, так как он имеет силу. Случайность делает то, что он напрягает все силы на экспедицию в Англию, которая, очевидно, погубила бы его, и никогда не исполняет этого намерения, а нечаянно нападает на Мака с австрийцами, которые сдаются без сражения. Случайность и гениальность дают ему победу под Аустерлицем, и случайно все люди, не только французы, но и вся Европа, за исключением Англии, которая и не примет участия в имеющих совершиться событиях, все люди, несмотря на прежний ужас и отвращение к его преступлениям, теперь признают за ним его власть, название, которое он себе дал, и его идеал величия и славы, который кажется всем чем-то прекрасным и разумным.

Как бы примериваясь и приготовляясь к предстоящему движению, силы запада несколько раз в 1805-м, 6-м, 7-м, 9-м году стремятся на восток, крепчая и нарастая. В 1811-м году группа людей, сложившаяся во Франции, сливается в одну огромную группу с серединными народами. Вместе с увеличивающейся группой людей дальше развивается сила оправдания человека, стоящего во главе движения. В десятилетний приготовительный период времени, предшествующий большому движению, человек этот сводится со всеми коронованными лицами Европы. Разоблаченные владыки мира не могут противопоставить наполеоновскому идеалу славы и величия, не имеющего смысла, никакого разумного идеала. Один перед другим, они стремятся показать ему свое ничтожество. Король прусский посылает свою жену заискивать милости великого человека; император Австрии считает за милость то, что человек этот принимает в свое ложе дочь кесарей; папа, блюститель святыни народов, служит своей религией возвышению великого человека. Не столько сам Наполеон приготовляет себя для исполнения своей роли, сколько все окружающее готовит его к принятию на себя всей ответственности того, что совершается и имеет совершиться. Нет поступка, нет злодеяния или мелочного обмана, который бы он совершил и который тотчас же в устах его окружающих не отразился бы в форме великого деяния. Лучший праздник, который могут придумать для него германцы, – это празднование Иены и Ауерштета. Не только он велик, но велики его предки, его братья, его пасынки, зятья. Все совершается для того, чтобы лишить его последней силы разума и приготовить к его страшной роли. И когда он готов, готовы и силы.

Нашествие стремится на восток, достигает конечной цели – Москвы. Столица взята; русское войско более уничтожено, чем когда-нибудь были уничтожены неприятельские войска в прежних войнах от Аустерлица до Ваграма. Но вдруг вместо тех случайностей и гениальности, которые так последовательно вели его до сих пор непрерывным рядом успехов к предназначенной цели, является бесчисленное количество обратных случайностей, от насморка в Бородине до морозов и искры, зажегшей Москву; и вместо гениальности являются глупость и подлость, не имеющие примеров.

Нашествие бежит, возвращается назад, опять бежит, и все случайности постоянно теперь уже не за, а против него.

Совершается противодвижение с востока на запад с замечательным сходством с предшествовавшим движением с запада на восток. Те же попытки движения с востока на запад в 1805 - 1807 - 1809 годах предшествуют большому движению; то же сцепление и группу огромных размеров; то же приставание серединных народов к движению; то же колебание в середине пути и та же быстрота по мере приближения к цели.

Париж – крайняя цель достигнута. Наполеоновское правительство и войска разрушены. Сам Наполеон не имеет больше смысла; все действия его очевидно жалки и гадки; но опять совершается необъяснимая случайность: союзники ненавидят Наполеона, в котором они видят причину своих бедствий; лишенный силы и власти, изобличенный в злодействах и коварствах, он бы должен был представляться им таким, каким он представлялся им десять лет тому назад и год после, – разбойником вне закона. Но по какой-то странной случайности никто не видит этого. Роль его еще не кончена. Человека, которого десять лет тому назад и год после считали разбойником вне закона, посылают в два дня переезда от Франции на остров, отдаваемый ему во владение с гвардией и миллионами, которые платят ему за что-то.

IV

Движение народов начинает укладываться в свои берега. Волны большого движения отхлынули, и на затихшем море образуются круги, по которым носятся дипломаты, воображая, что именно они производят затишье движения.

Но затихшее море вдруг поднимается. Дипломатам кажется, что они, их несогласия, причиной этого нового напора сил; они ждут войны между своими государями; положение им кажется неразрешимым. Но волна, подъем которой они чувствуют, несется не оттуда, откуда они ждут ее. Поднимается та же волна, с той же исходной точки движения – Парижа. Совершается последний отплеск движения с запада; отплеск, который должен разрешить кажущиеся неразрешимыми дипломатические затруднения и положить конец воинственному движению этого периода.

Человек, опустошивший Францию, один, без заговора, без солдат, приходит во Францию. Каждый сторож может взять его; но, по странной случайности, никто не только не берет, но все с восторгом встречают того человека, которого проклинали день тому назад и будут проклинать через месяц.

Человек этот нужен еще для оправдания последнего совокупного действия.

Действие совершено. Последняя роль сыграна. Актеру велено раздеться и смыть сурьму и румяны: он больше не понадобится.

И проходят несколько лет в том, что этот человек, в одиночестве на своем острове, играет сам перед собой жалкую комедию, мелочно интригует и лжет, оправдывая свои деяния, когда оправдание это уже не нужно, и показывает всему миру, что такое было то, что люди принимали за силу, когда невидимая рука водила им.

Распорядитель, окончив драму и раздев актера, показал его нам.

– Смотрите, чему вы верили! Вот он! Видите ли вы теперь, что не он, а Я двигал вас?

Но, ослепленные силой движения, люди долго не понимали этого.

Еще большую последовательность и необходимость представляет жизнь Александра I, того лица, которое стояло во главе противодвижения с востока на запад.

Что нужно для того человека, который бы, заслоняя других, стоял во главе этого движения с востока на запад?

Нужно чувство справедливости, участие к делам Европы, но отдаленное, не затемненное мелочными интересами; нужно преобладание высоты нравственной над сотоварищами – государями того времени; нужна кроткая и привлекательная личность; нужно личное оскорбление против Наполеона. И все это есть в Александре I; все это подготовлено бесчисленными так называемыми случайностями всей его прошедшей жизни: и воспитанием, и либеральными начинаниями, и окружающими советниками, и Аустерлицем, и Тильзитом, и Эрфуртом.

Во время народной войны лицо это бездействует, так как оно не нужно. Но как скоро является необходимость общей европейской войны, лицо это в данный момент является на свое место и, соединяя европейские народы, ведет их к цели.

Цель достигнута. После последней войны 1815 года Александр находится на вершине возможной человеческой власти. Как же он употребляет ее?

Александр I, умиротворитель Европы, человек, с молодых лет стремившийся только к благу своих народов, первый зачинщик либеральных нововведений в своем отечестве, теперь, когда, кажется, он владеет наибольшей властью и потому возможностью сделать благо своих народов, в то время как Наполеон в изгнании делает детские и лживые планы о том, как бы он осчастливил человечество, если бы имел власть, Александр I, исполнив свое призвание и почуяв на себе руку божию, вдруг признает ничтожность этой мнимой власти, отворачивается от нее, передает ее в руки презираемых им и презренных людей и говорит только:

– "Не нам, не нам, а имени твоему!" Я человек тоже, как и вы; оставьте меня жить, как человека, и думать о своей душе и о боге.

Как солнце и каждый атом эфира есть шар, законченный в самом себе и вместе с тем только атом недоступного человеку по огромности целого, – так и каждая личность носит в самой себе свои цели и между тем носит их для того, чтобы служить недоступным человеку целям общим.

Пчела, сидевшая на цветке, ужалила ребенка. И ребенок боится пчел и говорит, что цель пчелы состоит в том, чтобы жалить людей. Поэт любуется пчелой, впивающейся в чашечку цветка, и говорит, цель пчелы состоит во впивании в себя аромата цветов. Пчеловод, замечая, что пчела собирает цветочную пыль и приносит ее в улей, говорит, что цель пчелы состоит в собирании меда. Другой пчеловод, ближе изучив жизнь роя, говорит, что пчела собирает пыль для выкармливанья молодых пчел и выведения матки, что цель ее состоит в продолжении рода. Ботаник замечает, что, перелетая с пылью двудомного цветка на пестик, пчела оплодотворяет его, и ботаник в этом видит цель пчелы. Другой, наблюдая переселение растений, видит, что пчела содействует этому переселению, и этот новый наблюдатель может сказать, что в этом состоит цель пчелы. Но конечная цель пчелы не исчерпывается ни тою, ни другой, ни третьей целью, которые в состоянии открыть ум человеческий. Чем выше поднимается ум человеческий в открытии этих целей, тем очевиднее для него недоступность конечной цели.

Человеку доступно только наблюдение над соответственностью жизни пчелы с другими явлениями жизни. То же с целями исторических лиц и народов.

Вацлав Гавел

ГЛОБАЛЬНЫЙ МИР И ОТВЕТСТВЕННОСТЬ¹⁷

Я сидел недавно вечером под открытым небом в одном ресторане на набережной. Там стояли такие же стулья, как в подобных ресторанах в Праге, на набережной Влтавы, звучала такая же роковая музыка, как в большинстве наших ресторанов, вокруг видны были рекламы, такие же, какие можно увидеть и у нас. И, что главное, меня окружали молодые люди, одетые примерно так же, как их пражские сверстники, попивающие подобные напитки и ведущие себя тем же непринужденным образом. Единственное, что отличало их от пражцев – это цвет кожи и косые глаза. Дело было в Сингапуре.

Сидел я, задумавшись, и в очередной раз осознал ту истину, которая стала уже очевидной: мы живем в век единой, глобальной цивилизации. Конечно, ее единство заключается не только в похожей одежде, напитках, международных рекламах или такой же коммерческой музыке, жужжащей беспрерывно на всей поверхности земного шара. Оно заключается в чем-то более глубоком. Благодаря современной идее постоянного прогресса и развития, благодаря свойственной ей экспансивности, наконец, благодаря невероятному развитию современной науки, прямо вырастающему из этой идеи, в течение немногих десятилетий наша планета впервые за сотни тысяч лет существования человеческого рода оказалась охваченной одной цивилизацией, причем цивилизацией технической.

Весь мир застлан сетью миллионов связывающих все места сообщительных ниток, будто каких-нибудь тоненьких кровеносных сосудиков, по которым с невероятной скоростью несутся не только самые различные известия и сообщения, но и модели общественного, политического и экономического поведения, правовые нормы и даже миллионы долларов, блуждающих электронными путями, несмотря на то, что никто из тех, через руки которых они проходят, никогда не увидит их в их физической форме. Жизнь человеческого рода в результате этого взаимосвязана не только в чисто информационном плане, но и в причинно-следственном: достаточно того, что какой-то маклер в сингапурском банке проведет подозрительную сделку, чтобы вследствие этого обанкротился банк на противоположном конце света.

Благодаря достижениям этой цивилизации сегодня практически все мы знаем, что такое чеки, облигации, векселя, акции, все знаем, кто такие или что такое CNN, Чернобыль, Роллинг Стоунз, Нелсон Мандела или Салман Рушди. Но это не все: по путям, так радикально интегрирующим эту цивилизацию, протекает по всему миру, более или менее глубоко укореняясь в отдельных местах, сознание некоторых проверенных моделей человеческого сосуществования, таких, как демократия, уважение к правам человека, правовое государство, рыночная экономика.

Эта глобальная цивилизация родилась в новое время в пространстве европейской, затем евро-американской культуры, выросшей, прежде всего, из объединения древней еврейской и христианской традиций. Она обеспечивает людям – по меньшей мере, теоретически – общение во всемирном масштабе, совместную и координированную защиту от всяческих опасностей. Она чрезвычайно облегчает, или скорее, может облегчить им жизнь и открыть перед ними неслыханные доселе возможности познания самих себя и мира, в котором они живут.

И все же с ней что-то не так.

Разрешите мне воспользоваться сегодняшним торжественным моментом для обсуждения вопросов, о которых я часто размышляю, к которым возвращаюсь в такие минуты, как сейчас: задуматься над причинами разных опасностей, нависших над человечеством, несмотря на современную, глобальную цивилизацию, иногда даже в ее результате, и прежде всего, над мерами, какие следует принять для их предотвращения.

Многие из важнейших проблем современного мира берутся, по-моему, оттуда, что глобальная цивилизация, о которой я здесь говорю, несмотря на свою повсеместность и всеобщность, является лишь тонким поверхностным слоем человеческого сознания – если можно воспользоваться таким понятием. Ибо она представляет собой нечто чрезвычайно новое, свежее, молодое, хрупкое; человеческий дух присвоил ее с невероятной быстротой, и, тем не менее, из-за этого ничуть существенно не изменился. Человечество развивалось ведь долгие тысячелетия в очень разных цивилизациях и культурах, постепенно формировавших столь же разные стили мышления, отношение человека к окружающему миру, модели поведения, иерархию ценностей. Поэтому современный всемирный, почти единый цивилизационный "поверхностный слой" в итоге лишь прикрывает, заслоняет необыкновенное разнообразие культур, народов, конфессий, исторических традиций и сформированных ими жизненных принципов, скрывающихся в глубине.

Одновременно то, что находится "внутри", по мере развития цивилизационного слоя начинает все более настойчиво требовать голоса и права на жизнь. Поэтому параллельно с процессом поступающего присваивания во всем мире общих элементов цивилизации, проходит другой, обратный процесс: возрождаются давние традиции, пробуждаются для новой жизни разные религии и культуры, ищут для себя жизненного пространства и все более настойчиво борются за то, что свойственно только им одним и отличает их от других. В результате они борются также за политическое выражение своей самобытности.

Часто говорится, что мы живем в такое время, когда каждая долина требует независимости, даже принимается воевать за нее. Многие народы или хотя бы их части борются при этом с сегодняшней цивилизацией или ее главными представителями за право поклоняться древним богам и соблюдать древние обычаи и приказы – часто с помощью оружия, данного им именно этой цивилизацией. Радары, компьютеры, лазеры, боевые газы, в будущем возможно даже ядерное оружие применяются для того, чтобы помочь в спасении наследства давних времен или тогдашних ценностей от исчезновения в современном мире – том же, который предоставил всем людям эти средства.

А вот в отличие от технологических достижений остальные компоненты этой цивилизации – скажем, демократия или права человека – во многих местах земного шара не принимаются, так как они считаются чуждыми местным традициям.

Иначе говоря, евро-американский мир обеспечил другим участкам земного шара инструменты, которые в мировом масштабе могут успешно не только уничтожать те ценности эпохи Просвещения, которые привели к появлению этих инструментов, но и уничтожить само человеческое сосуществование на земле.

Что из этого вытекает?

Я уверен, что такое положение дел – вызов не только для евро-американского мира, но для современной цивилизации в целом. Она должна считать саму себя многокультурной и многополюсной, исключать сглаживание самобытности различных культурных и цивилизационных кругов, а напротив – создавать все необходимые условия для того, чтобы они полнее ощущали эту свою самобытность. Такое осуществимо или вообще хотя бы мыслимо лишь тогда, когда все примут кодекс взаимного сосуществования, какой-то общий минимум, который может быть принят каждым, чтобы мы вообще могли жить рядом друг с другом. Такой кодекс, однако, не имеет малейших шансов, если его разработают одни люди, и затем заставят других соблюдать его. Он должен стать выражением подлинной воли всех людей, произрастающей из их настоящих духовных корней, скрытых под поверхностным слоем цивилизации. Распространяемый лишь через поры этого поверхностного слоя наподобие реклам кока-колы, то есть, только как товар, предлагаемый одними другим, – он лишь с трудом мог бы глубоко и по-настоящему утвердиться.

Возможно ли вообще развитие человечества по этому пути? Не пустая утопия ли это? Может быть, человечество уже упустило шанс формировать свою собственную судьбу, до такой степени, что оно не способно противостоять постепенному вырождению в ходе все более жестокой и технически совершенной борьбы культур,роковой неспособности объединиться пред лицом опасностей: экологических, общественных, демографических или вообще цивилизационных катастроф?

Не знаю. Но не теряю надежды, тем более что опять и опять обнаруживаю, что где-то в самой глубине корней если не всех, то во всяком случае большинства культур, таится нечто очень похожее; нечто такое, что смогло бы, если бы только везде оказалость достаточно доброй воли, стать объединяющим фундаментом нового кодекса человеческого сосуществования. Такой кодекс был бы в самом деле прочно укоренен в самых различных традициях человеческого рода.

Преклонение перед тем, что нам непостижимо – будь то тайна бытия или моральный кодекс над нами; некоторые императивы, идущие к нам откуда-то свыше, от Бога, природы или из наших сердец; ощущение вечности существования наших поступков; уважение к ближним , к семье, к некоторым естественным авторитетам; уважение к человеческому достоинству, к природе; чувство сообщества и гостеприимство по отношению к тому, кто прибывает к нам с хорошими намерениями – не находим ли мы все это где-то в основах большинства культур и религий, пусть даже проявляются они м тысячах и тысячах разных форм? Разве не правда, что прочнее всего может объединить людей разных культур общее происхождение или общие корни разных духовных миров, из которых каждый является лишь своеобразным типом человеческого постижения действительности? Разве основные указания этой архетипической духовности не сходны с тем, что даже современный атеист (сам не зная, почему) считает правильным?

Конечно, дело не в том, чтобы заставлять нынешнего человека чтить каких-то древних богов, поклоняться им и предавался ритуалам, издавна ему чуждым. Дело в другом: чтобы разные формы человеческой духовности поняли свою глубинную взаимосвязь, кровное родство, и чтобы они вспомнили свое изначальное духовное и нравственное содержание, произрастающее из одного и того же основного, внутреннего опыта человека. Я верю, что это единственный путь к подлинному обновлению ответственности человека за себя и за мир. Заодно это единственный путь к более глубокому взаимопониманию культур, способному по-настоящему содействовать формированию нового мирового порядка.

Поверхностный слой цивилизации, покрывающий сегодняшний мир и человеческое сознание, по своей натуре является весьма двусмысленным. Ценности, на которые он опирается и которые проповедует, на каждом шагу ставятся им же под сомнение. Тысячи чудесных изобретений, которые так прекрасно служат всем нам, обогащая нашу жизнь, могут столь же успешно обеднять ее, безнадежно опрощать или уничтожать. И они нередко делают это. Многие из них вместо того чтобы служить человеку, порабощают его. Вместо того чтобы помогать ему в развитии его индивидуальности, успешно его этой индивидуальности лишают. Пожалуй, нет ни одного изобретения или открытия, – начиная с расщепления атомного ядра, через открытие генов, и заканчивая компьютерами и телевидением, – которое нельзя бы обратить против человека.

Создается впечатление, будто в нашу эпоху невиданными темпами развывается лишь одна часть человеческого мозга – рациональная, приводящая ко всем открытиям, в моральном смысле нейтральным, в то время как безнадежно отстает другая часть – та, которая призвана смотреть за тем, чтобы все эти открытия на деле служили человеку, а не уничтожали его. И независимо от того, над какой бы проблемой современной цивилизации я ни размышлял, всегда прихожу к вопросу человеческой ответственности, которая явно не в состоянии поспеть за цивилизационным развитием и присмотреть за тем, чтобы он не обратился против человеческого рода. Как будто наш мир перерастает нас. Обратного пути нет. И лишь наивный мечтатель может полагать, что решение кроется в каком-то отказе от цивилизации. Задача приближающейся эпохи другая: радикальное обновление человеческой ответственности. Наша совесть должна наконец догнать наш разум, а то мы пропадем!

Я глубоко убежден, что это достижимо только одним путем: мы должны начать лишаться эгоистического антропоцентризма, по которому мы – хозяева вселенной и, следовательно, можем делать, что нам только вздумается; мы должны найти новое отношение и уважение к тому, что бесконечно выше нас: вселенной, земле, природе, жизни, действительности. Наше уважение к другому человеку, другой нации и культуре может вырасти лишь из преисполненного кротости и смирения уважения к космическому порядку и из осознания того, что мы – его частица, что участвуем в нем, что наши деяния не гибнут, а записываются в вечной памяти бытия и там оцениваются.

Итак, лучшее будущее человеческой судьбы я усматриваю в какой-то одухотворении нашей цивилизации. Важно не только то, чтобы она поняла свой многокультурность и в общих корнях всех культур нашла толчки к образованию нового порядка в мире. Важно также, чтобы над своими духовными корнями задумалась прежде всего та часть мира, которая эту цивилизацию создала, – то есть, евро-американский культурный круг, – и чтобы именно она, научившая людей гордыне, стала теперь примером поисков нового смирения. Вести такого рода общие рассуждения, конечно, нетрудно, да и нет в них ничего особенно нового. В описывании кризиса или ничтожности мира, в котором живем, за который отвечаем, мы, современные люди – мастера. С его исправлением дело обстоит куда сложнее. Итак – что же делать? Я не верю в какие-либо универсальные ключи или панацеи, я не сторонник того, что Карл Поппер назвал голистической социальной инженерией. Я не верю в это тем более, что всю свою взрослую жизнь мне пришлось пережить во время попыток осуществления голистической марксистской утопии.

Это, однако, не освобождает меня от долга искать пути улучшения мира.

Конечно, нелегко будет пробудить в человеке новую ответственность за мир или склонность вести себя так, как будто ему предстоит вечно жить на этой земле и когда-то в будущем отвечать перед судом за состояние целого мира. Кто знает, сколько еще ужасных катаклизмов предстоит пережить человечеству, прежде чем пробудится в нем такая ответственность. И тем не менее, кто хочет, может начать тут же. Это великое задание для учителей, воспитателей, интеллектуалов, священников, художников, предпринимателей, журналистов и вообще всякого рода публичных деятелей.

Прежде всего, однако, это задание для политиков. Ибо они, даже в наиболее демократических строях, имеют огромную власть. Возможно, она даже больше, чем им представляется. Она состоит не только в их компетенциях, впрочем, довольно ограниченных, а кроется в другом: в независимом от них самих влиянии, какое они имеют на общественное мнение.

Мне думается, что главной задачей современного поколения политиков не является снискать расположение общества своими решениями или телевизионными улыбками до такой степени, чтобы побеждать в очередных выборах, оставаясь у власти до конца своих дней. Важно другое: взять на себя ответственность за долгосрочные перспективы мира, в котором мы живем, и быть примером этой ответственности для всех тех, кто на них смотрит. Долг политиков – отважный мысленный взгляд далеко в будущее. Им нельзя бояться неблагожелательности толпы, их поступки должны одухотвориться – что, конечно же, обозначает нечто другое, чем демонстративное участие в молитвах той или иной церкви. Они должны беспрестанно объяснять обществу и своим коллегам, что политика в нынешнее время должна быть чем-то другим, чем-то более высоким, нежели одно лишь отражение тех или иных групповых интересов или ответ на пожелания тех или иных лобби.

Политика ведь – это служба другим, это практика нравственности. А как можно ныне лучше служить другим и практиковать нравственность, если не поиском в глобальной и находящейся под глобальной угрозой цивилизации своей глобальной ответственности, – то есть, ответственности за само выживание человеческого рода?

Я не верю, что политик, который решится пойти этим рискованным путем, не имеет шансов на политическое выживание. Такая иллюзия опирается на убеждение, что гражданин глуп, следовательно, условием политического успеха является подчинение глупости. Это не так. В каждом человеке дремлет сознание, дремлет что-то божественное. И на это следует рассчитывать.

Я нахожусь в пожалуй самом известном университете мира, в самой могущественной стране. Поэтому разрешите мне сказать несколько слов о политике великих держав.

Разумеется, я придерживаюсь мнения, что те, у кого самая большая власть и самое большое влияние, несут также самую большую ответственность. Соединенные Штаты Америки, нравится им это или нет, в нынешнее время самые ответственные за то, в каком направлении будет развиваться наш мир. Поэтому именно ваша страна должна глубоко задуматься над этой ответственностью.

Политика изоляции никогда не оказалась Америке выгодной. Если бы она раньше приступила к первой мировой войне, не пришлось бы ей поплатиться столь огромными жертвами. То же можно сказать о второй мировой войне. Я вспоминаю, что когда Гитлер готовился напасть на Чехословакию, чтобы таким образом в последний раз проверить трусость западной демократии, ваш президент написал нашему, чтобы он – ради Бога – как-нибудь нашел путь согласия с Гитлером. Если бы тогда он не обманывал сам себя и весь мир иллюзией, что с этим сумасшедшим можно найти согласие, и чуточку поскалил зубы, может быть, вторая мировая война вообще не началась бы и не пришлось бы погибнуть в ней десяткам тысяч молодых американцев. Если бы тот же президент – во многих других отношениях великолепный человек – сказал в конце войны твердое "нет" Сталину, решившему делить мир, возможно, не началась бы холодная война, стоившая Соединенным Штатам сотни тысяч миллиардов долларов. Прошу вас, не делайте больше таких ошибок! Всегда вам самим тоже приходилось за них платить!

Вам не уйти от ответственности, лежащей на вас, как на самом могущественном государстве в мире. И дело не только в том, чтобы противостоять тем, кто хочет снова делить мир на сферы влияний или подчинять себе других, более слабых. Речь идет о спасении человеческого рода. О том, о чем я уже говорил: о понимании нынешней цивилизации как многокультурной и многополюсной, о том, чтобы обратить взгляд к основным, духовным истокам всех культур, прежде всего собственной. И о том, чтобы оттуда черпать живые силы для великодушного и отважного построения нового мирового порядка.

Мне пришлось недавно побывать на торжественном ужине по случаю важной годовщины. В нем участвовало около 50, а может быть, и больше глав государств. Не предусматривались никакие политические переговоры, а лишь дружеская встреча – принятое, предусмотренное дипломатическим протоколом выражение уважения к присутствующим, которые приехали, чтобы почтить память героев и жертв величайшей войны в истории человечества.

Нам был вручен план размещения гостей за столом, и я с изумлением обнаружил, что за соседним столом сидят не только конкретно названные представители конкретно названных государств, как и за остальными, а там будут есть икру и пить шампанское лица, обозначенные в плане как "постоянные члены Совета Безопасности ООН и члены Г-7".

У меня возникли смешанные чувства. С одной стороны я подумал: это чудесно, что самые могущественные и самые богатые мира сего часто встречаются, что даже при таком случае, как этот ужин, они имеют возможность лучше узнать друг друга и неофициально поговорить. Однако с другой стороны, у меня мурашки пробежали по спине. Что и говорить – ясно было, что среди всех столов есть один более важный, особенно важный – стол великих держав. И никак не мог я отогнать от себя довольно сумасшедшую мысль, что за этим особым столом опять будут делить, разрезать как шпроты всех нас, сидящих за другими столами, вовсе не спрашивая нашего мнения.

Может быть, вся эта картина – всего лишь плод фантазии бывшего (может быть, и будущего) писателя, но мне хотелось здесь сказать об этом по одной важной причине: чтобы показать разительную разницу между ответственностью великих держав и их гордыней. Автор того плана размещения гостей – я уверен, что не был им никто из присутствовавших там президентов, – не руководствовался чувством ответственности за мир, а обыкновенной гордыней сильного. Я предлагаю другое: покорную ответственность за мир. Сегодня перед нами огромный шанс обеспечить сосуществование народов цивилизационных, культурных и религиозных кругов, и им надо воспользоваться в максимальной степени. Он состоит в создании, появлении и развитии сверхнациональных и международных сообществ. Таких сообществ в сегодняшнем мире много. Они имеют разный характер, разную степень интегрированности. Я верю в этот путь. Верю в значение организмов, размещенных где-то на полпути между национальным государством и всемирным сообществом, которые могут быть значащим посредником в процессе всемирного общения и сотрудничества.

Я считаю, что в сегодняшнем мире, – где каждая долина требует независимости, – такие интеграционные действия следует решительно поддерживать. Однако это не должна быть интеграция ради самой интеграции; это должен быть один из многих инструментов, позволяющих каждому остаться самим собой, и в то же время, сохранить его способность к взаимному сотрудничеству. Это обозначает такой инструмент, который делает возможной интеграцию, лучшее общение – между собой и с другими – тем государствам и народам, которые в географическом, цивилизационном, национальном, культурном и экономическом отношении близки друг другу и имеют общие интересы в сфере безопасности.

Все такие региональные сообщества должны при этом отказаться от опасений, что другие, подобные сообщества направлены против них. Региональные группировки, создаваемые в кругу с общими традициями и общей политической культурой, должны быть естественным элементом сложной политической архитектуры сегодняшнего мира, а их взаимное сотрудничество – естественной частью мирового сотрудничества. Поэтому пока Россия думает, что расширение НАТО на страны, которые считают себя принадлежащими к тому культурно-общественному пространству, защита которого составляет цель этой организации, направлено против нее, это обозначает, что она не понимает величайшей задачи нашего времени.

Важнейшей мировой организацией является ООН. Я считаю, что 50-я годовщина ее основания могла бы предоставить хороший случай для раздумий над тем, каким образом сообщить ей новую идею, новую силу, новый смысл, как преобразовать ее в существеннейшее пространство доброго содействия всех культур современной цивилизации всей нашей планеты.

…

Будет ли спасен наш мир от всего, что ему угрожает, зависит от того, придут ли люди в чувство, поймут ли они свою ответственность и примут новое отношение к самому чуду Бытия. Мир в наших руках. Однако некоторые из нас имеют больше влияния на судьбу мира, нежели другие. Чем больше влияния у человека, у политика ли, у телеведущего ли, тем больше его ответственность, тем меньше у него права на собственные интересы.

1 Аристотель (др.-греч. (384, Стагир — 322 до н. э., полуостров Халкидика в Македонии) — древнегреческий философ и учёный. Ученик Платона, с 343 до н. э. воспитатель Александра Македонского, основал в 335 до н. э. Ликей (Лицей или перипатетическую школу).Основоположник формальной логики и силлогистики. Аристотель охватил весь спектр знаний доступных античности. Основные сочинения: «Органон» («Категории», «Об истолковании», «Аналитика», «Топика»), «Метафизика», «Физика», «О возникновении животных», «О душе», «Этика», «Политика»,«Риторика».

«Политика» (греч. Πολιτικά) — аристотелевский трактат о государстве, содержащий начала социальной и политической философии, а также теории управления. Трактат написан в последние годы (335—322 до н.э.) жизни Аристотеля в Афинах, находящихся под македонской оккупацией. В книге рассматриваются проблемы семьи, рабства, гражданства, определения государства, а также форм его правления и целей.

[Аристотель. Политика // Аристотель. Сочинения: В 4 т. Т. 4. – М.: Мысль, 1983.]

2 Иоа́нн Дамаски́н (ок. 675 — 753 (777?) гг.) (греч. Ιωαννης ο Δαμασκηνος — Иоанн из Дамаска) — преподобный святой, один из Отцов Церкви, богослов и гимнограф. Носил наследственное прозвище Мансура («победительный»). Известен как крупнейший систематизатор христианского вероучения; ему принадлежит фундаментальный труд «Источник знания», включающий в себя философский («Диалектика»), обличительный («О ересях») и догматический («Точное изложение православной веры») разделы. В период иконоборчества выступал в защиту почитания икон, автор «Трех защитительных слов в поддержку иконопочитания». "Точное изложение православной веры" представляет собой первый в своем роде опыт систематического изложения христианского богословия. В течение многих веков эта книга служила учебником богословия. В X веке она была переведена на славянский язык, в XII - на латынь. [ Св. Иоанн Дамаскин. Точное изложение православной веры.— Москва, 1992]

3 Гоббс (Hobbes) Томас (5.4.1588, Малмсбери, — 4.12.1679, Хардуик), английский философ. Родился в семье приходского священника. Окончив Оксфордский университет (1608), поступил гувернёром в аристократическую семью У. Кавендиша (впоследствии герцога Девонширского), с которой был связан до конца жизни. На формирование воззрений Гоббса значительное влияние оказали Ф. Бэкон, а также Г. Галилей, Р. Декарт. Основные сочинения: философская трилогия «Основы философии» — «О теле» (1655), «О человеке» (1658), «О гражданине» (1642); «Левиафан, или Материя, форма и власть государства церковного и гражданского» (1651). «Левиафан, или Материя, форма и власть государства церковного и гражданского» — сочинение, посвященное проблемам государства. Левиафан — библейское чудовище, изображенное как сила природы, принижающая человека. Гоббс использует этот образ для описания могущественного государства («смертного Бога»).

[Гоббс Т. Сочинения: В 2 т. – Т. 2. – М.: Мысль, 1991. – С. 93-98.]

4 Чарльз Ро́берт Да́рвин (англ. Charles Robert Darwin; 12. 02. 1809, Шрусбери —19.04. 1882, Даун в графстве Кент) — английский натуралист и путешественник, заложивший основы современной эволюционной теории и направления эволюционной мысли, носящего его имя (дарвинизм). Изучал в Эдинбургском университете медицину. В 1827 году поступил в Кембриджский университет, где в течение трёх лет изучал богословие. В 1831 году по окончании университета Дарвин в качестве натуралиста отправился в кругосветное путешествие на экспедиционном судне королевского флота «Бигл». В 1838-1841 гг. Дарвин был секретарём Лондонского геологического общества. С 1842 г. переехал из Лондона в Даун (графство Кент), где вёл уединённую и размеренную жизнь учёного и писателя. Был удостоен множества наград от научных обществ Великобритании и других европейских стран. В 1859 году Дарвин опубликовал труд «Происхождение видов путём естественного отбора», где показал изменчивость видов растений и животных, их естественное происхождение от более ранних видов. В работе «Происхождение человека и подбор по отношению к полу» (1871) Дарвин развил свои эволюционные идеи относительно происхождения жизни применительно к человеку.[ Дарвин, Чарльз. Происхождение человека и подбор по отношению к полу: В 2 т. :Пер. с англ. / И.М. Сеченов (ред.). – Т. 2 – СПб. : Изд. кн. магазина Черкесова. – С. 539-551].

5 [Аристотель. Политика // Аристотель. Сочинения: В 4 т. Т. 4. – М.: Мысль, 1983.]

6 Руссо Жан-Жак (фр. Jean-Jacques Rousseau; 28 июня 1712, Женева — 2 июля 1778, Эрменонвиль, близ Парижа) - французский философ, один из самых влиятельных мыслителей XVIII в., идейный предшественник французской революции. Систематического образования Руссо не получил. В течении жизни скитается по Европе (Швейцария, Италия, Франция, Англия). В 1741 Р. поселяется в Париже, где входит в круг просветителей (Дидро, Кондильяком, Мальбраншем, д'Аламбером, Гольбахом и др.). Активно сотрудничает в "Энциклопедии". Автор работ по философии, педагогике, эстетике и художественных произведений. Социально-философские взгляды Р. нашли отражение в его трактатах «Рассуждение о науках и искусствах» (1750), «Рассуждение о начале и основании неравенства между людьми» (1755), «Об общественном договоре» (1762) и др. Трактат «Об общественном договоре, или Принципы политического права» - самое известное и значительное произведение Руссо, в котором он изложил основные принципы своего видения теории общественного договора, отношений индивида и государства.

[Руссо Ж.Ж. Об общественном договоре. - М.: "КАНОН-пресс", "Кучково поле", 1998.]

7 "Ученые разыскания о публичном праве часто представляют собою лишь историю давних злоупотреблений, и люди совершенно напрасно давали себе труд слишком подробно их изучать". (Трактат о выгодах Фр[анции] в сношениях с ее соседями г-на маркиза д'А[ржансона], напечатанный у Рея в Амстердаме). Именно это и сделал Гроций.

8 См. небольшой трактат Плутарха, озаглавленный: О разуме бессловесных. Уступать силе – это акт необходимости, а не воли; в крайнем случае, это – акт благоразумия. В каком смысле может это быть обязанностью?

9 Римляне, которые знали и соблюдали право войны более, чем какой бы то ни было народ в мире, были в этом отношении столь щепетильны, что гражданину разрешалось служить в войске добровольцем лишь в том случае, когда он обязывался сражаться против врага и именно против определенного врага. Когда легион, в котором Катон-сын (31) начинал свою военную службу под командованием Попилия, был переформирован, Катон-отец написал Попилию (32), что, если тот согласен, чтобы его сын продолжал служить под его началом, то Катона-младшего следует еще раз привести к воинской присяге, так как первая уже недействительна, и он не может более сражаться против врага. И тот же Катон писал своему сыну, чтобы он остерегся принимать участие в сражении, не принеся этой новой присяги. Я знаю, что мне могут противопоставить в этом случае осаду Клузиума (33) и некоторые другие отдельные факты, но я здесь говорю о законах, обычаях. Римляне реже всех нарушали свои законы, и у них одних были законы столь прекрасные.

10 Истинный смысл этого слова почти совсем стерся для людей новых времен: большинство принимает город за Гражданскую общину, а горожанина за гражданина. Они не знают, что город составляют дома, а Гражданскую общину  граждане. Эта же ошибка в древности дорого обошлась карфагенянам. Я не читал, чтобы подданному какого-либо государя давали титул civis (гражданин – лат.), ни даже в древности – македонцам или в наши дни – англичанам, хотя эти последние ближе к свободе, чем все остальные. Одни французы совершенно запросто называют себя гражданами, потому что у них нет, как это видно из их словарей, никакого представления о действительном смысле этого слова; не будь этого, они, незаконно присваивая себе это имя, были бы повинны в оскорблении величества. У них это слово означает добродетель, а не право. Когда Бодэн собрался говорить о наших Гражданах и Горожанах, он совершил грубую ошибку, приняв одних за других. Г-н д'Аламбер не совершил этой ошибки, и в своей статье "Женева" хорошо показал различия между всеми четырьмя (даже пятью, если считать простых иностранцев) разрядами людей в нашем городе, из которых лишь два входят в состав Республики. Ни один из известных мне французских авторов не понял истинного смысла слова "гражданин".

11 Фили́пп Степа́нович О́рлик (укр. Пилип Степанович Орлик, 11 октября 1672, село Косута (ныне — Вилейского района Минской области) — 24 мая 1742, Яссы) — государственный деятель Украины, ближайший соратник гетмана Ивана Мазепы. Получил образование в иезуитском коллегиуме в Вильно, окончил Киево-Могилянскую академию (1692 или 1694), где особенно интересовался богословием и философией. После смерти Мазепы оставшаяся ему верной казачья старшина избрала (5 апреля 1710) Орлика гетманом Правобережной Украины. Во время этих выборов были провозглашены составленные им «Пакты и Конституция прав и вольностей Войска Запорожского» (Pacta et Constitutiones legum libertatumqe Exercitus Zaporoviensis), получившие в украинской историографии название «Конституция Пилипа Орлика».

[По тексту: www.nbuv.gov.ua/articles/history/1710cnst.htm]

12 Отсутствие в тексте Конституции Соединенных Штатов Америки статей, гарантирующих гражданские права, уже в первые годы существования американского государства стало одной из основных тем политических дискуссий. От президента, правительства и конгресса ожидали обещанного еще Конституционным конвентом правового документа, который гарантировал бы гражданам страны их права и свободы. На протяжении четырех лет после принятия Конституции в конгресс стекались многочисленные предложения штатов. Основные из предложенных поправок нашли отражение в подготовленных Джеймсом Мэдисоном дополнениях. Эти статьи составили десять первых поправок к Конституции США, утвержденных конгрессом 25 сентября 1791 г. После ратификации этих поправок законодательными собраниями штатов с 15 декабря 1791 г. они стали составной частью Конституции США под общим Названием «Билль о правах».

[Соединенные Штаты Америки: Конституция и законодательство. М.: Прогресс, Универс, 1993]

13 Фукидид (около 460 - 400 гг. до н.э.) - древнегреческий историк. Происходил из знатной афинской семьи. Принимал участие в политической жизни Афин, во время Пелопоннесской войны в 424 г. в качестве стратега командовал афинской эскадрой у берегов Фракии. После того как не сумел помешать спартанцам овладеть Амфиполем, подвергся осуждению в Афинах и должен был уйти в изгнание. В течение двадцати лет занимался сбором материала для своего исторического труда «Истории». Этот труд (в 8 книгах) посвящён истории Пелопоннесской войны 431 - 404 гг. (изложение доведено Фукидидом до осени 411 г.). Своей главной задачей Фукидид ставит отыскание истины, а методы, которыми он это делает, дают основание считать его предшественником современной исторической науки.

[Фукидид. История. – Ленинград: Наука, 1981.]

14 [Фукидид. История. – Ленинград: Наука, 1981.]

15 Никко́ло Макиаве́лли (итал. Niccolò Machiavelli; 3 мая 1469 — 21 июня 1527), итальянский мыслитель, писатель, политический деятель. Автор военно-теоретических трудов. Представитель гуманизма — светского мировоззрения эпохи Возрождения. В своих произведениях Макиавелли стремился обосновать новый подход к пониманию государства и государственной деятельности с позиций этической природы человека. Он занимал ряд государственных постов во Флоренции. Большинство своих произведений написал после ареста в период высылки в свое поместье, когда свершилась реставрация Медичи в 1512 году, противником которых он был. Основные работы: трактат "О военном искусстве" (1521), "Рассуждениями о первой декаде Тита Ливия" (1531), "Государь" (1532), "Жизнь Каструччо Кастракани из Лукки" (1532), поэма "Золотой осел" (1549), "Сказка об архидьяволе Бельфагоре" (1549) и др. «Государь» (итал. Il Principe) — трактат, в котором описываются свойства характера, методы правления и умения, необходимые для идеального правителя. Первоначально книга носила название «De Principatibus» (О княжествах).

[Макиавелли Н. Избранные произведения. М.: "Художественная литература", 1982.]

16 Толстой Лев Николаевич (28 августа 1828 года, усадьба Ясная Поляна Тульской губернии - 7 ноября 1910 года, станция Астапово (ныне станция Лев Толстой) Рязано-Уральской ж. д.) - граф, русский писатель. Родился в аристократической графской семье. В 1844 году поступает в Казанский университет на факультет восточных языков, затем учится на юридическом факультете. В 1847, не окончив курс, уходит из университета и приезжает в Ясную Поляну. В 1851 отправился на Кавказ в действующую армию, где стал работать над своим первым романом "Детство. Отрочество. Юность". В 1862 Толстой женился на Софье Берс. В течение первых 10—12 лет после женитьбы он создает «Войну и мир» и «Анну Каренину». В 1879 начинает писать "Исповедь", где рассказывает о перевороте в своих взглядах, смысл которых он видел в разрыве с идеологией дворянского класса и переходе на сторону "простого трудового народа". В 1886 "Власть тьмы", в 1886 пьесу "Плоды просвещения", в 1899 году на свет выходит роман "Воскресенье", драма "Живой труп" 1900, повесть "Хаджи-Мурат" 1904.

17 Ва́цлав Га́вел (чешск. Václav Havel, р. 5 октября 1936, Прага) — чешский писатель, драматург, диссидент, правозащитник и государственный деятель. Подвергался преследованиям за правозащитную деятельность. После «бархатной революции» 1989 г. был избран президентом Чехословакии, а 5 июля 1990 переизбран на двухлетний срок в ходе первых свободных выборов. В 1993-2003 гг. - президент Чехии. Автор художественных и публицистических произведений: пьесы «Вечеринка в саду» (1963), «Меморандум» (1965), «Аудиенция» (1978), «Большое опустошение» (1985), эссе «Письма к Ольге» (1983) и др.

[Речь на собрании, посвященном пятидесятилетию ООН.]

102