3. Амбивалентный человек в рискогенном обществе

В сознании общества, создавшего мир постиндустриальных технологий и посткнижной культуры, растет убежденность, что все многообразие социальных рисков эпохи «пост» порождено человеком. Выступая сценаристом и актером рискогенных ситуаций, человек все чаще оказывается в пространстве вызовов и ответов, инициированных его практическими действиями, социально ориентированными в убыстряющихся ритмах жизни.

Осмысление бытийственности человека в ситуациях риска относится к фундаментальным философским проблемам. Известное изречение Протагора «Человек – мера всех вещей: для реальных их реальности, для нереальных их нереальности» применимо к XXI веку и может звучать так: «Человек – мера всех рисков: мыслимых и немыслимых, реально ожидаемых и самых неожиданных». Ориентируясь на идею гармонии и упорядоченности мира, стремясь устроить его на разумных началах, индивид неизбежно оказывается в ситуациях риска, не контролируемых разумом. В свою очередь, неосвоенная человеческим разумом реальность также становится для него источником риска. Неопределенность и непредсказуемость внешнего мира дополняются внутренними состояниями риска, порождаемыми вечными сомнениями, чувством страха перед неизвестностью.

На фоне увеличивающихся дисциплинарных исследований по социальным, техногенным, антропогенным рискам обнаруживается потребность в постановке и решении философско-методологических задач, выражающих человеческие измерения рисков. Первая группа задач связана с созданием категориального аппарата междисциплинарных исследований человека в ситуациях риска, вторая предполагает философское истолкование человеческих качеств, имеющих прямое отношение к осмыслению места и роли человека в рискогенном обществе. При определенной взаимосвязанности и взаимодополняемости эти задачи реализуются в разных проблемных полях. При постановке философских проблем «человека риска» не только учитывается целостность его телесных и духовных качеств, но и внутренняя противоречивость человеческого существования, раскрывающаяся в непрерывно нарастающих ситуациях риска.

В жизнедеятельности человека обнаруживаются два рискогенных начала: одно продиктовано стремлением к свободе, независимости поступков и мыслей, попытками освободиться от условностей, мешающих жить самостоятельно, и тогда риск становится для человека ценностью, открывающей путь к свободе и великому соблазну разрушить старый мир; другое основано на желании индивида пребывать в состоянии покоя, избегать или до предела минимизировать риски, нарушающие установившийся порядок вещей и устойчивость личностного бытия. Не каждый человек выдерживает испытание свободой, испытание риском, и тогда пропадает стремление к творчеству, к обретению новых целей жизни.

В этой связи правомерно задаться вопросом о рискогенности натуры человека. Думается, что среди исходных феноменов такой рискогенности особое положение занимают состояния амбивалентности. Понятие ambivalenz от латинского ambo (оба) valentia (сила) отражает двойственность изучаемого объекта, действие противоположных сил, объединенных общим человеческим началом. Это понятие введено в научный оборот в начале XX века швейцарским психоаналитиком Э. Блейлером и весьма точно выражает бытийственность человека в наши дни. Онтологическим основанием амбивалентного человека является человеческий мир. «Любой феномен этого мира двойствен, он предстает как конкретное сущее – как вещь, как тело, как движения тела и одновременно как смысл – как представление другой вещи, других тел, как система действий людей»¹. В философской антропологии амбивалентность как состояние двойственности человеческой натуры обнаруживается во взаимоисключающих действиях, имеющих глубинные истоки в человеческой телесности, психике, в сознании. Стремясь адаптироваться к естественной среде обитания и найти возможности освоить природное пространство, ритмику неживой и живой природы, человек, реализуя свои жизненные потребности, оказывается под влиянием прямо противоположных стремлений, связанных с созданием искусственной среды, открывающей путь к преодолению его природного несовершенства.

В философских течениях, начиная с середины XX века, в обра-зах человека достаточно четко проявляется его амбивалентность. В «одномерном человеке» Герберта Маркузе естественные человеческие влечения вступают в противоречия с нормами репрессивной культуры индустриального типа и превращаются в антропологические источники рисков. Нарастание рисков в сфере противостояния человека и культуры может привести, по мнению Маркузе, к катастрофе человеческой сущности. Несколько иная плоскость философского осмысления риска раскрывается в «бунтующем человеке» Альбера Камю. Проблема возникновения рисков перемещается в ценностное пространство личности и общества. Готовность человека к риску обусловлена его стремлением к самоидентичности и желанием сохранить собственное «Я» в изменяющемся мире. Движение человека к самому себе Камю связывает с преодолением абсурдности существования, навязанного индивиду внешней средой. «Бунтующий человек… протестует против посягательств на себя такого, каков он есть. Он борется за целостность своей личности. Он стремится поначалу не столько одержать верх, сколько заставить уважать себя»¹. Перед нами не образ радикала-революционера, а сомневающегося в себе интеллектуала, для которого самоутверждение возможно в творчестве как антитезе культурному нигилизму.

Дорисовывает эту галерею образов, рожденных эпохой позднего индустриализма и книжной культуры, «незавершенный человек» К. Ясперса. Антропологический и социокультурный горизонты человека риска философ дополняет философско-историческим дискурсом. С появлением человека как разумного существа его стремление к риску так же неистребимо, как и стремление к свободе. Поэтому «осознание риска остается во времени условием растущей свободы»². В каждую историческую эпоху и на каждом историческом витке развития цивилизации антиномия человеческого риска по-разному осознается и решается интеллектуальными средствами культуры своего времени.

При анализе образа амбивалентного человека представляется необходимым различать внешнюю и внутреннюю формы его бытийственности в рискогенном обществе. Внешнюю амбивалентность человеческого существования выражает противоречивое сочетание внешних обстоятельств в разных стратегиях управления риском. «Это, во-первых, противостояние случайностности тотальной регулярностью (стратегия упорядочения), с помощью которой живое существо пытается наглухо защититься от стохастичности мира, как, например, черепаха своим панцирем, и, во-вторых, сопротивление стохастичности мира с помощью генерации своей собственной стохастичности (стратегия риска)»¹. Внешняя напряженность в жизненном пространстве людей делает все более масштабными самые различные формы проявления амбивалентного человека.

Внутренняя (духовная) амбивалентность существования человека обретает свои формы проявления. На одном полюсе его духовной жизни нарастает смутная тревога за жизнь и здоровье в экологически опасной среде обитания, а на другом полюсе сознания, обращенного в будущее, культивируются идеалы информационно-гума-нистической цивилизации, якобы способной вернуть человеку смыслы счастливой и полноценной жизни. Поляризация образов мира в сознании современного человека не ограничивается противостоянием чувств опасности и надежды на счастливую жизнь, личностных представлений о справедливости и несправедливости, противопоставлением добра и зла.

Состояния амбивалентности в образе жизни отличаются тем, что из чувственного мира противоположные духовные качества переносятся в плоскость оценивания окружающего мира, становятся ценностными установками человека, отказывающегося от роли пассивного объекта социализации. В работах по инвайронментальной проблематике справедливо отмечается, что «философский дискурс осмысления роли экологических рисков для жизнедеятельности человека предполагает мировоззренческий и ценностный горизонты, вытекающие из сущностного понимания человеком собственной жизни. Ключевую роль в этом проблемном поле занимает вопрос о смысле жизни»². Выстраивая ценностное отношение к социоприродному миру, человек оказывается в сложных ситуациях, когда должное и реальное вступают в противоречия. Осознавая свою интеллектуальную силу, превращаясь в активного субъекта, индивид может руководствоваться оценками и ценностями, которые не всегда приветствуются обществом, классическими образцами гуманистической культуры. Эту ситуацию весьма точно охарактеризовал А.С. Панарин. По его мнению, человек, оказавшийся в ситуациях риска, часто стремится уйти в гедонистику досуга, становится социальным дезертиром, а затем и «мародером», живущим по формуле «максимум притязаний при минимальных усилиях». Состояния амбивалентности, испытываемые индивидами, оказываются под влиянием установок практицизма. Двойственное отношение человека к себе и другим отличается тем, что этические, гуманистические коды культуры все чаще предстают как средства для реализации практических устремлений, часто весьма далеких до достижения благородных целей. Думается, именно поэтому весьма популярные 20–30 лет назад теории благоговения перед жизнью, напряженной ответственности (А. Швейцер), человеческой революции (А. Печчеи), классиков экологической этики (К. Инэда, Х. Ролстон, Л. Уайт), содержащие экологическую направленность и элементы абстрактного гуманизма, постепенно утратили свое влияние, оказались малоэффективными в осмыслении современных феноменов рискогенного общества и существования незавершенного человека.

Иные эвристические возможности для осмысления двойственности человека и рискогенного общества, в котором он живет, открываются на пересечении философской антропологии и экзистенциализма. В философских работах Эриха Фромма разворачивается проблемное поле изучения двойственной природы человека. Сущность человека выражает противоречие, имманентное его бытию, противоречие, которое заставляет искать все новые ответы на вечные вопросы. Эти решения не однородны. С одной стороны, человек пытается восстановить гармонию с природой, возвращаясь порой к дочеловеческой форме существования, и пытаясь игнорировать такие человеческие качества, как разум и любовь, ответственность и долг; с другой стороны, его ответом выступает развитие человеческих сил и способностей, достижение гармонии с природой. «Второй тип ответа предполагает устранение алчности и эгоцентризма, он требует дисциплины, воли, уважения к тем, кто может указать правильный путь»¹. Несмотря на отдельные просветительские нотки, амбивалентный человек Э. Фромма оказывается реалистичным. Вскрывая экзистенциональное рассогласование человеческой природы, философ в своем поиске близок и понятен философской культуре начала XXI века. Исходные границы фроммовского амбивалентного человека очерчивают понятия слабость – сила, счастье – удовольствие, добро – зло, разочарование – надежда. Обратимся к первой антиномии. «С биологической точки зрения человек является самым беспомощным из всех животных, но его биологическая слабость послужила залогом его силы. Она – главная предпосылка развития его специфических свойств»¹.

Выражая довольно распространенную во второй половине прош-лого века точку зрения на двойственную природу человека, Э. Фромм выводит совершенно новую постановку проблемы. Видя в противоречии телесного и духовного начал непрекращающийся духовный разлад человека с природой, с ближними, с самим собой, он определяет этот разлад «экзистенциальной дихотомией», коренящейся в самом существовании человека. Выделяя эвристическую направленность человеческой дихотомии, Э. Фромм поясняет: «Мы имеем дело с противоречиями, которые человек не в силах разрешить, но на которые может реагировать по-разному, в зависимости от своего характера и культуры»². Создавая образ амбивалентного человека, мыслитель подчеркивает его стремление к преодолению внутренней двойственности посредством воли, характера или достижений культуры. Думается, что выдвинутая Фроммом идея экзистенциальной дихотомии может быть познавательным средством для исследования особенностей экзистенциальных рисков. Первым шагом на этом пути выступает названная Фроммом экзистенциальная дихотомия – дихотомия жизни и смерти. «Я верю, что основной альтернативой является для человека выбор между жизнью и смертью. Каждый поступок содержит в себе этот выбор. Человек свободен сделать его, но его свобода ограничена»³. Обозначенные философом экзистенциальные дихотомии преломляются в феноменах экзистенциального риска. Рискуя, человек постоянно преодолевает духовно или физически опасность смерти, подсознательно присутствующую в рискогенной деятельности, страх перед смертью, по сути, делает любой риск экстремальных ситуаций экзистенциальным. Обладая внутренней готовностью к «незнакомой» деятельности (по терминологии Э. Фромма), человек оказывается перед выбором правильного решения, прежде всего, в ситуациях риска со значительными непредвиденными последствиями.

Экзистенциальный риск потенциально присутствует в феноменах равнодушия или агрессии со стороны окружающих, обнаруживается в чувствах одиночества, в депрессивных состояниях психики. Такой риск может преодолеваться по разным жизненным сценариям, подвергаться минимизации разнообразными социально-психологи-ческими средствами, социокультурными технологиями, посредством которых реализуется вхождение индивида в благоприятное коммуникационное пространство. Предпринимая волевые, моральные усилия по преодолению страха смерти, вытесняя из сознания чувства тревоги, разочарованный человек реализует экзистенциальную альтернативу в пользу жизни. Экзистенциальная дихотомия и экзистенциальный риск имеют общее ценностное основание. По справедливой оценке Э. Роза, «риск – это событие или ситуация, в которой нечто ценное для человека, включая его собственную жизнь, поставлено на карту, и последствия этого события (ситуации) являются неопределенными»¹.

Длительное состояние неопределенности может привести к крушению привычных ценностных ориентаций, которые долгое время уравновешивали взаимодействие противоположных начал человеческого существования. Кризис ценностного сознания создает опасные ситуации амбивалентного человека вплоть до утраты смысла жизни и предрасположенности к суициду. Обращая внимание на роль ценностных факторов в разворачивании экзистенциальных рисков, не следует упускать из виду роль рационального начала в проявлениях рисков, связанных со способностью разума направлять усилия человека на добро или зло, присутствовать в осознании свободы или выражать готовность подчиниться авторитарному давлению. Рациональные моменты в экзистенциальных рисках сдерживают их эмоциональную направленность, порой оберегая человека от необдуманных поступков и действий. В рациональном контексте риск предстает как «мера ожидаемого неблагополучия, определяемая сочетанием вероятности, неуспеха и степени ущербности»². Рационально воспринимая рискогенную ситуацию, человек разрешает экзистенциальную дихотомию в пользу жизни и стремления к творческому совершенствованию человеческого бытия.

Экзистенциальный риск, детерминированный вечным противостоянием жизни и смерти, не раскрывает всего богатства форм жизнедеятельности амбивалентного человека. Особое значение для жизнедеятельности человека в обществе риска приобретают ментальные риски. Этот вид рисков, связанный с глубинным уровнем индивидуального и коллективного сознания, охватывает напряженные состояния психической жизнедеятельности, вызванные переоценкой существующей системы ценностей. Импульсами ментальных рисков становятся социально-психологические ощущения опасности, вызванные ухудшением условий жизнедеятельности или информационным насилием государства, властвующих элит, средств массовой коммуникации.

Особым полем существования амбивалентного человека выступают риски повседневности. Отличительной особенностью пребывания человека в мире повседневно-бытовых отношений становится сегодня тот факт, что повседневная жизнь стала более рискованной, более непредсказуемой, чем раньше. Вовлечение устоев обыденной жизни в глобальные процессы и слабое представление массового человека о негативных последствиях для человеческого организма мощных источников излучения современных энергосистем, о заболеваниях, сопутствующих протеканию техногенных и компьютерных революций, поверхностные суждения о последствиях использования новых биотехнологий в сельском хозяйстве и пищевой промышленности, весьма туманные прогнозы генетической революции – эти и многие другие факторы делают экзистенциальные риски обыденными, а наше рискогенное сознание  повседневным. Здравый смысл теперь слабо сопротивляется рискам, а жизненный опыт, сформировавшийся в промышленной цивилизации и культуре печатной книги, перестает быть надежной опорой для культурной адаптации к новой современности.

Феномены повседневной жизни амбивалентного человека связаны с изменением роли пространственно-временных структур. Достаточно наглядно это проявляется в феноменах «чужого пространства» и информационно насыщенного времени. Агрессивное или, наоборот, обезличенное внешнее пространство усиливает ощущение одиночества, отчуждение личности. Риск преследует человека, попавшего на «чужую» социальную территорию. В новом, незнакомом для себя пространстве он утрачивает привычные социальные ориентиры, и его жизненные установки подвергаются риску, так как не приносят ожидаемого результата. «Чужой» не может найти необходимую социальную роль для правильной ориентации в незнакомом социальном окружении. Индивид «обнаруживает себя вне территории, охватываемой схемой ориентации, действующей внутри группы. Поэтому ему более не дозволено считать себя центром своего социального мира, и этот факт вызывает смещение в его контурных линиях релевантности»¹. Пространство оказывается источником рисков для повседневного бытия, превращаясь из внешнего фактора воздействия во внутреннюю среду мотиваций.

Не менее стойким фактором расширения повседневных рисков становится время. Под влиянием нарастающих информационных потоков и убыстряющихся временных ритмов человеку, отмечает Т. Эриксен, «приходится пересматривать представление о себе чуть ли не каждый день, не хватает стабильности и дальновидности, он свободен в своем выборе, но и обречен выбирать. Наше время создает постоянный, изнуряющий поток информации, представляющий богатые возможности настолько же, насколько ему хватает внутренней взаимосвязи»². Информационные потоки, образуя ритмику жизни, не свойственную техногенной цивилизации, изменяют приватное представление о модусах времени, прошлое, настоящее и будущее порой сливаются в сознании амбивалентного человека в общую временную структуру. Оказываясь в виртуальной реальности, человек перестает различать повседневное и экзистенциальное время, не воспринимает резкого отличия повседневных и экзистенциальных рисков.

Взаимосвязь концепта «амбивалентный человек» и концепта «рискогенное общество» имеет различные теоретические горизонты. Различные философские модели двойственного человека формируются в философской культуре в зависимости от состояний социума и культурной среды. В обществе, пребывающем в относительной стабильности, устойчивости, философский образ амбивалентного человека часто бывает психологизирован, а двойственность его бытия предстает как спокойное взаимодействие человеческих сил, не «детерминированных» ситуациям рисков с непредсказуемыми последствиями.

В работах И.С. Кона первой половины 80-х годов прошлого века амбивалентность выстраивается на взаимодополняемости разнородных человеческих качеств. Самостоятельность всегда ассоциируется со свободой, возможностью контролировать свою жизнедеятельность, в противоположность пассивности и беспомощности. Помимо взаимодополняемости противоположных качеств, философ стремится понять феномены пассивности индивида, его стремлений к привычным, устойчивым ситуациям преимущественно с социально-психологиче-ских позиций. «Мотивы, побуждающие личность вместо борьбы за переустройство мира стать на путь приспособления к нему, могут быть самыми разными: осознание ограниченности своих возможностей; искреннее принятие существующего миропорядка в качестве единственно возможного, просто стремление «плыть по течению», потому что так легче»¹. Общество, внешне пребывающее в спокойном состоянии, порождает образы «спокойной двойственности» человека, смирившегося со своей судьбой. Иные образы двойственного человека формируются под влиянием культуры, где ощущается нарастание напряженности в обществе, появление самых различных рискогенных ситуаций.

Концепт человека риска, сложившийся под влиянием духовной атмосферы индустриального мира в становящемся информационном обществе, приобретает новое смысловое содержание. Вступая в полосу глобализации, сопутствующей постиндустриальному развитию, человек все острее ощущает приближение тотальных рисков, когда «риски нас настигают, нас наделяет ими само развитие цивилизации»². Осознание риска как угрозы цивилизационным основам человеческого бытия не может быть достоверным без понимания изменяющегося общества, точнее  тех его структур и функций, которые таят угрозу человеческому существованию.

Возвращаясь к проблеме противоречивости человеческой природы, антиномии рисков, необходимо найти философские понятия, отражающие напряженное состояние человека в обществе риска, обосновать социальные формы его проявления. В современном обществе риска весьма четко прослеживаются два феномена амбивалентного человека, выраженные в понятиях «ценностный человек» и «институциональный человек». В первой главе книги эти понятия рассматривались в связи с ценностным бытием и его феноменами в жизнедеятельности человека. Теперь речь идет о другом дискурсе человеческого мира и открывающего новые формы экзистенции ценностного и институционального человека.

В начале XXI века перед нами вырисовывается новый ценностный человек. Он живет в эпоху перехода от книжной к посткнижной культуре, и его бытие оказывается в поле рисков, связанных с распространением ценностей киберпространства. Ценности виртуального мира, обретая форму самодостаточных символов, все чаще перестают выражать устойчивые смыслы эпохи книжной культуры, оставляют за виртуальным кадром общечеловеческие ценности долга, чести, достоинства. Облик ценностного человека все чаще ассоциируется с «новыми интеллектуалами», для которых свобода личности обретает новый смысл – свободы волеизлияния в Интернете. Джон Барлоу, основатель Фонда Электронных Рубежей, в авторской «Декларации независимости киберпространства» в метафорической форме выразил протест против властных институтов индустриальных обществ и сформулировал новое понимание свободы как ценности. «Мы должны провозгласить свободу наших виртуальных «я» от вашего владычества, даже если мы и согласны с тем, что вы продолжаете властвовать над нашими телами. Мы распространим наши «я» по всей планете так, что никто не сможет арестовать наши мысли»¹. Свобода в киберпространстве становится красивой метафорой, средством самолюбования интеллектуалов компьютерного века. Феномены виртуального человека, хотя и вносят новые черты в облик ценностного человека, но не раскрывают в полной мере его сущность.

Весьма показательно, что современные философские концепции посткнижной культуры, концепции философской аксиологии связывают образ ценностного человека с образами творческой личности. Современный образ творческой личности обретает самые различные ценностные измерения. В этой связи представляется конструктивной позиция В.П. Барышкова в обосновании ценности как творения. «Ценностью для человека становится то, что влечет, направляет, творит его бытие (выделено мною. – В.У.) во всех его измерениях и устремлениях»¹. Осмысление творчества как творения дает возможность увидеть созидательное начало амбивалентного человека. Установка на творчество в ценностном сознании амбивалентного человека дает возможность не избегать риски, а учиться управлять ими. В этом плане собирательный образ ценностного человека современного рискогенного общества проявляется в разных областях социальной и культурной деятельности. Рассмотрение риска как ценности позволяет более эффективно управлять рисками в сфере бизнеса, в сфере образования и культурных коммуникаций.

В определенном теоретическом контексте антиподом ценностного человека выступает институциональный человек. Институализация как творение человека, выраженная в нормах, правилах, требованиях, выводит бытие отдельного индивида за пределы собственного самосознания и спонтанного действия, переводя в плоскость надындивидуальной жизни. Такая модель институционального человека по-разному разворачивается в философских исследованиях. По мнению Д. Норта, человеческое начало порядка представлено в системе ограничений, направляющих человеческие действия². Рассматривая нормы как выражение социальных качеств человека, Норт допускает их высокий динамизм, открывающиеся возможности активной адаптации к социальной среде.

Следует выделить пространственный аспект проблемы институционального человека. Выстраивая определенные установки по вхождению в институциональную среду, индивид обретает определенную социальную роль, позволяющую войти в новое пространство на основе взятых обязательств. При всей неизбежности интеграции индивидуально выстроенного институционального пространства в политический порядок, диктующий нормы и стандарты превращения индивидуального в коллективное, у институционального человека сохраняется возможность если не преодолеть, то смягчить последствия жесткой институализации для своего существования и сохранения собственного «Я». Такая возможность заключается в праве на институциональный выбор. Этот выбор для каждого человека заключается в добровольном принятии или насильственном подчинении данному институту, когда индивид демонстрирует положительное или отрицательное отношение к институту в зависимости от того, считает ли он этот институт «полезным» или «вредным». Экономисты это называют бинарной оппозицией, подчеркивая ограниченное для индивида право выбора¹. В действительности право выбора всегда ограничено, вопрос заключается в том, насколько общество, точнее его политический и правовой порядок, дают гарантии реализации права на институциональный выбор.

Несомненно, что в демократическом обществе правовое обеспечение институционального выбора дает возможность ослабить негативное воздействие институциональных рисков для жизненного пространства человека. Без институционального человека как субъекта порядка и ценностного человека как субъекта культуры невозможно существование любого человеческого общества. Ценностные истоки рисков связаны со стремлением человека нарушить консервативные традиции, сдерживающие личную инициативу преодолеть социальные барьеры, движение к свободе духа, творческому созиданию.

Достаточно широкая вариативность институциональных и ценностных установок в отношении человека к рискам открывается в его поведенческом пространстве. Помимо роли внешних и внутренних обстоятельств, с которыми вынужден считаться индивид при вовлечении его в рискогенную ситуацию, значительную роль в его поведенческих практиках занимают ценностные ориентации, основанные на жизненном опыте. В свою очередь и жизненный опыт в рискогенной ситуации подвергается испытанию на прочность. В этой связи определение жизненного опыта, данное в начале прошлого века классиком «философии жизни» Вильгельмом Дильтеем, представляется актуальным и сегодня: «Совокупность процессов, в ходе которых мы подвергаем испытанию жизненные ценности и ценности вещей, я называю жизненным опытом»². Жизненное пространство ценностного человека, подвергаемое постоянным испытаниям самыми неожиданными ситуациями риска, позволяет ему адаптироваться к новой реальности, находить решения управления рисками или минимизации их нежелательных последствий. Такой человек ощущает себя творцом собственной судьбы, способным к самостоятельным поступкам и мыслям.

Институциональные истоки человеческих рисков имеют противоположный вектор – вытекают из стремлений человека как субъекта власти установить жесткий социальный контроль за отклонениями от привычных стандартов, задать регулятивы, уменьшающие неопределенность ожидаемых последствий рискогенных действий. В обществе риска привычная связь индивида и институтов нарушается. Достаточно четко это прослеживается при усилении жестких форм контроля в системе политической и правовой институциализации. Мишель Фуко в работе «Надзирать и наказывать» рассматривает тотальную институализацию как действие власти на индивида с целью захвата или перераспределения его жизненной энергии в полезном для власти направлении. В другой не менее известной работе «О концепции «социально опасного субъекта» в судебной психиатрии» он высказывает тезис-предупреждение. Санкционированное законом вмешательство в жизнь любого человека может осуществлять только напуганное общество. Тенденция ужесточения институциональных санкций порождает риски гражданского неповиновения¹.

Созданная картина перемещений ценностных и институциональных начал в жизни человека отражает лишь самую общую тенденцию взаимовлияния смыслов, которые имеют реальное значение, прежде всего, в отношении к человеку, его жизненному пространству. Сравнивая ценностного и институционального человека как две разные формы проявления амбивалентного человека в обществе риска, можно отметить, что для первого определяющее значение приобретают ценности свободы, творчества, самоидентичности, для второго – его отношение к порядку, социальным институтам и социальным нормам. Выражая разные начала и способы бытия индивидов, эти собирательные образы дополняют друг друга, раскрывают богатство личностных форм проявления социальной реальности нового века.

Подводя общие итоги главы, можно обозначить возможные сценарии развития системных рисков и изменения жизненного пути амбивалентного человека.

Сценарий 1. Жесткая институциализация в рискогенном обществе может сопровождаться не только усилением контроля над частной жизнью граждан, но и контролем над национальными информационными потоками и инфострадами. Властвующие элиты, олицетворяя социальный облик постинституциального общества, обладая информацией как новым инструментом власти, возможно, будут стремиться установить информационный контроль над сознанием граждан, регламентировать информационную деятельность коллективного разума, воздействовать на духовные матрицы социальной памяти. Расширение поля действия институциональных структур постиндустриальной эпохи и попытки культивировать массового институционального человека неизбежно будет встречать противодействие со стороны новых интеллектуалов, воспитанных на традициях книжной культуры и инновациях посткнижной культуры. В нарастающем противостоянии «институционального» и «ценностного» человека в киберпространстве, в противостоянии, выходящем за пределы национальных интересов отдельных стран, возможно появление тотальных информационных рисков, непредсказуемых для судеб человечества.

Сценарий II. Возможен в регионах, с запозданием вступающих в постиндустриальную стадию. В таких диффузных обществах с неустойчивым политическим и правовым порядком, подверженным институциональному кризису, кризису управленческих стратегий, нарастают институциональные риски, выпадающие из поля компетенции политико-правового порядка. Этот порядок в противостоянии, представленном радикально настроенными слоями общества, готовым к разрушительным действиям во имя свободы и справедливости, может перейти в полосу кризисов, реализации корпоративных ценностей или абстрактных идей, включая кризис амбивалентного человека. Общество, не успевшее создать профессиональные управленческие элиты информационного типа, переходит в стадию устойчивых системных рисков. Риски превращаются в социальную катастрофу и приводят к утрате национальной безопасности.

Проекты сценария построены на абсолютизации негативных рисков, связанных с однонаправленной деятельностью институционального порядка. В действительности пространство риска не может существовать без влияния социокультурных компонентов, ценностных ориентаций субъектов культуры, ориентированных на сотрудничество и взаимопонимание. Творческие элиты, благодаря усилиям которых культурные стандарты и гуманистические ценности вовлекаются в управление рисками, будут стремиться изменить ход событий. Поэтому возможен еще один, наиболее вероятностный сценарий постиндустриального развития рискогенного общества.

Сценарий III. Противостояние властвующих и интеллектуальных элит в информационном обществе преодолевается посредством развития многоуровневой системы консенсусной демократии. Минимизация институциональных информационных рисков основана на распределении и перераспределении сфер информационного влияния, где статусные группы, обладающие основными средствами для предупреждения разрушительных последствий рисков, действуют в правовом поле законов и культурном поле посттрадиционных ценностей. Оптимизация рисков может осуществляться путем достижения консенсуса доминантной группы (властной элиты) с другими субъектами рискогенного общества. Консенсусный путь оптимизации риска характерен для субъектов рискованных действий, оказывающихся связанными единым жизненным пространством, долгосрочными обязательствами, общими целями распределения ресурсов, полномочиями, сходными ценностными ориентациями и стандартами поведения.

Появление все новых рисков неизбежно, но их преодоление или минимизация происходит в устойчивом культурно-правовом пространстве, созданном совместными усилиями элит и средних слоев общества. Амбивалентный человек реализует себя в рискогенных ситуациях, поддающихся контролю и управлению.

Признавая целесообразность проектирования будущих состояний развития современного общества, исследователям в области социально-гуманитарного проектирования особенно важно скорректировать модели управления рисками с национальной доктриной развития российского общества. На настоящее время эта доктрина наиболее полно представлена стратегией национальной безопасности страны. Обращенность стратегий управления рисками в будущее, эффективность их реализации во многом зависит от взаимодействия множества факторов, включая дальнейшую разработку концепции рискогенного общества.

ЗАКЛЮЧЕНИЕ

Традиции классической рациональности в исследовании фундаментальных философских проблем человека и общества надолго вывели проблемы жизненного пространства из системы философских знаний, оставляя за жизненным пространством человека и общества статус дисциплинарных конструкций. Восстановление значимости жизненного пространства человека как философской идеи предполагает расширение проблемного поля, основанного на ценностном подходе. Предложенная в книге идея взаимосвязи ценностного бытия и жизненного пространства человека обретает новое содержание в жизненном пространстве общества. В свою очередь, это пространство оказывает воздействие на жизненный путь человека. В обществе человек как бы проживает самые разные жизни – в избранной профессии, в политике, культуре. Выбрав сознательно или по воле обстоятельств свое место в обществе, человек оказывается в пространстве социальных ролей и статусов, которые делают его значимым или, наоборот, незначительным в мнениях окружающих. В жизненном пространстве социума человек осознает интегративную природу ценностей, объединяющих жизненные планы и интересы отдельных индивидов в общую систему коммуникационного общения.

Общие свойства ценностного бытия и жизненного пространства по-разному раскрываются в рискогенном обществе. Векторы российского рискогенного общества, пока не реализовавшего стандарты и требования посттехногенной модернизации, пролегают через обширные зоны жизненного пространства российских этносов, неблагополучных в экономическом плане регионов и пересекаются в жизненном пространстве личности. В ролевом пространстве личности феномены коллективного риска проявляются в групповых ощущениях опасности надвигающейся беды, в страхе перед неизвестным будущим. Минимизация таких рисков связана с их рационалистической оценкой, стремлением предвидеть последствия рисков и возможный ущерб. Оптимизация индивидуального риска в зоне рискованных действий группы чаще всего реализуется в пользу групповых интересов. Вместе с тем, преодолевая ситуацию коллективного риска, отдельный индивид стремится обрести самоидентичность, постараться разрешить собственную амбивалентность, обрести себя, а значит по-своему стать счастливым.

Современные философские проблемы человека в рискогенном обществе связаны с разработкой концепта системного риска. Конструктивная направленность этого концепта, сочетающего интуитивное и рациональное начала, заключается в его способности прояснить место человека в пространственно-временной структуре рискогенного общества. Эвристическое значение концепта системного риска заключается в возможности обозначить новые формы жизненного пространства человека в новой социальной реальности. Прогнозируя дальнейшее развитие концепции жизненного пространства человека в рискогенном социуме, можно предположить, что глобализация ситуаций риска в сочетании с нарушением стабильности и устойчивости развития в отдельных странах требует отхода от традиционных форм управления сложными социальными системами и создания инновационных проектов управления рисками. При разработке проектов рискогенного общества как одного из вариантов развития информационного общества, можно говорить об альтернативных стратегиях управления глобальными рисками, где проблемы человека, его ценностного бытия должны оставаться перспективными ориентирами философского проектирования постсовременного мира.