3. Пространство власти: институциональные и ценностные основания

Новый аспект исследования пространства общественной жизни раскрывается в концептуализации пространства власти. Сохраняя принципы исследования и категориальный аппарат модели жизненного пространства общества, концепция властных пространственных отношений способна выявить жизненно значимые, ценностные структуры пространства, необходимые для философского проектирования стандартов поведения субъектов власти в конкретном обществе. Данная концепция открывает еще один горизонт проблем, связанный с конструированием новых пространственных структур, отвечающих жизненным интересам социальных страт, действующих в силовом поле власти. Исходя из понимания жизненного пространства как территории, обустроенной человеческими общностями и ассоциированными индивидами посредством социальных институтов и стандартов культуры для реализации их жизненных ресурсов и устремлений, представляется возможным обсудить фундаментальные проблемы влияния властных пространственных структур на развитие пространства общества.

В современной философии можно выделить два аспекта исследования жизненного пространства власти. Первый возникает на пересечении идей философии власти и философии культуры; второй является следствием интеграции понятийного аппарата социальной философии и философии политики. Эвристические возможности первого аспекта заключаются в том, что центром жизненного пространства власти оказывается не государство-Левиафан, берущее жизненную энергию из ассоциированных индивидов, а мир человеческих ценностей, структурирующий горизонты культурного и политического пространства. Ценности, выраженные в отношении к власти, значительно расширяют границы наших представлений о природе власти, ее предназначении для человека. Развитое ценностное сознание и категориальный аппарат современной философии жизни (философии культуры) содержат конструктивные возможности для исследования ценностных структур власти. Второй аспект исследования пространства власти связан с категориальным анализом социального пространства, жизненного пространства.

С позиций проведенного в начале главы категориального анализа этих форм пространства понятие «пространство власти» содержит существенные признаки социального пространства, представленные понятийно выраженными волевыми отношениями, политическими интересами и институциональными структурами. Объективные основания пространства власти заложены в онтологических структурах социального пространства. Общие тенденции расширения, трансформации или уплотнения пространства общества преломляются в политическом пространстве, реализуясь в пространстве власти, которое выступает одной из форм политического пространства. Выражая волевые отношения между социальными субъектами, властные отношения и их институты способны устанавливать различные территориальные связи, где реализуется подчинение властной воли и создается политический порядок. Этот порядок не ограничивается сферами должного во властных отношениях и включает рациональные и иррациональные отношения общественных сил, политических движений, отдельных личностей по отношению к политическому строю. Одобрение или протест по поводу проводимых государством решений, демонстративная поддержка или негативный эмоциональный всплеск в отношении действий главы государства и его «команды» находят свое место в структурах политического порядка. Регулятивную функцию в таком структурировании занимают политические символы, образующие знаковые ряды и ментальные цепочки, пронизывающие всю политическую жизнь.

В гносеологической цепочке, выстраиваемой для исследования пространства власти, «порядок» оказывается логическим звеном между пространственными структурами общества и пространством власти. В предельно широком смысле порядок выражает особый способ пространственной взаимосвязи власти и общества, возникший в результате совпадения основных интересов субъектов власти и населения в сохранении целостности общества и достижении суверенитета. Ключевым элементом порядка выступает государство, а гарантом социальной упорядоченности является государственная власть. Среди западных политологов распространен взгляд на политический порядок как на сложное системное образование, пронизывающее все сферы общественной жизни, интегрирующие самые различные социальные феномены. Известный политолог М. Хеттих не без основания считает, что «система правления и политическая система охватывают преимущественно активные факторы политической жизни общества, политический порядок отражает, кроме этого, еще и воздействие на общество»¹.

Политические силы, стоящие у власти, через важнейшие элементы политического порядка оказывают воздействие на жизненные ресурсы социальных общностей, их национальный менталитет.

Всякий политический порядок внутренне противоречив. С одной стороны, он дает возможность регулировать корпоративные притязания различных социальных групп на власть путем ориентации их поведения на сложившиеся политические нормы, традиции, образцы, законы, сохраняя целостность общества. С другой стороны, эта возможность всегда предполагает открытое или скрытое принуждение со стороны государства, персонифицированного в особых группах людей, стоящих на защите порядка.

Освоенная людьми территория становится составной частью политического порядка национального или полиэтнического государства в том случае, если на этой территории устанавливаются властные центры и административное управление. В истории России государственная власть жестко привязана к административным центрам, а пространство власти постоянно находилось и находится под действием центростремительных сил. Эти тенденции хорошо прослеживаются на историческом материале, отражающем освоение Сибири в XVIXVII веках. «Овладение сибирской территорией было не столько ее освоением, и даже не столько овладением территорией, сколько созданием на территории властных центров. Более того, именно создание властного центра и воспринималось собственно как освоение (присвоение) территории, его конечная цель»¹. В более широком плане исследование связи институциональных и пространственных структур власти в историческом контексте дает возможность для нового направления в философии истории и философии политики, связанного с осознанием внутреннего единства истории государства и исторического пространства.

Особый теоретический горизонт раскрывается в постановке проблемы жизненного пространства власти. Ранее уже отмечалась методологическая значимость философии культуры в раскрытии ценностных структур власти. Жизненное пространство не сводится только к ценностным императивам, поэтому необходимо расширить горизонт исследования и обозначить ряд тенденций:

 власть в лице государства оказывается гарантом защиты жизни гражданского населения на территории страны от внешней и внутренней угрозы. Тем самым жизненное пространство оказывается пространством базовых гарантий и прав;

 территория, превращенная государством в жизненное пространство, дает возможность реализовать гражданским общностям экономические, национально-политические и духовные интересы, необходимые для полноценной общественной жизни. Жизненное пространство становится пространством саморазвивающегося гражданского организма;

 власть и ее институты обретают в сознании населения определенные ценностные измерения, порождают широкий спектр эмоций, общественных суждений, выражающих одобрение или, наоборот, критику действия властей. В процессе взаимодействия властных институтов и населения образуются структурные уровни жизненного пространства власти.

В сравнении с социальным пространством смысловая структура жизненного пространства власти раскрывается в категориях политической культуры; в общих понятиях  это среда, обустроенная людьми посредством институтов власти, сложившихся политических технологий, политических ценностей и стандартов поведения. Практически и духовно освоенная государством и негосударственными институтами территория становится жизненным пространством власти. В контексте базовых идей жизненного пространства политический порядок предстает в новом свете. Одним из первых ученых, попытавшихся проанализировать свойства политического порядка в категориях ценностного подхода, был Макс Вебер. В его понимании легитимность порядка «может быть гарантирована только внутренне, а именно: 1) чисто аффективно: эмоциональной преданностью; 2) ценностно-рационально: верой в абсолютную значимость порядка в качестве выражения высочайших непреложных ценностей (нравственных, эстетических или каких-либо иных); 3) религиозно: верой в зависимость блага и спасения от сохранения данного порядка»¹.

Теоретическим основанием для этих рассуждений выступает идея, что всякий общественный, в том числе и политический, порядок имеет смысл в обращенности к человеку, его сознанию. Власть, лежащая в основе порядка, положительно оценивается и принимается человеком и только после этого из внешней силы, довлеющей над ним, превращается во внутренние установки политической деятельности. Осознание ценности порядка может осуществляться на уровне переживаний и веры. Впрочем, существует и противоположное состояние связи «государственная власть  человек», когда государство навязывает властную волю индивиду, применяя весьма широкий арсенал средств для утверждения политического порядка. В этом случае демонстрация мощи государственной власти в самых различных формах, включая военные парады, громкие судебные процессы над «инакомыслящими» или идеологические кампании борьбы с «врагами нации», преследует вполне конкретную цель – подчинить волю индивида господствующей воле государства. Такое государство для индивида остается внешней силой, порядком, навязанным извне. Авторитет власти, насаждаемой насильно, перестает быть ценностью для человека.

Все эти факты не могли быть не замеченными М. Вебером. Учитывая во многом абстрактный характер ценностной трактовки системы «государственная власть  человек», он переходит на иной уровень обобщений, где власть предстает как волевое отношение между групповыми субъектами. Здесь происходит удивительная метаморфоза. Внутренняя убежденность индивидов в ценности порядка оказывается условной, если она не подкреплена постоянным внешним воздействием властных структур и их персонификаторов на индивидов. Принуждение, закрепленное в праве, становится высшей ценностью политического порядка. «Порядок мы будем называть:

а) условность, если ее значимость внешне гарантирована возможностью того, что любое отклонение натолкнется внутри определенного круга людей на (относительно) общее и практически ощутимое порицание;

б) право, если порядок внешне гарантирован возможностью (морального или физического) принуждения, осуществляемого особой группой людей, в чьи непосредственные функции входит охранять порядок или предотвращать нарушение его действия посредством применения силы»¹. Указывая на принуждение как средство реализации порядка, М. Вебер имеет в виду внешние для человека гарантии сохранения политической власти и ее закрепления в нормах права. Веберовская система внешних (правовых) и внутренних (эмоциональных или эмпирических) гарантий легитимности порядка основана на убежденности человека в законности и непреложности созданного политического организма.

Благодаря работам М. Вебера человек как политическое существо оказался помещенным во внутреннее пространство политического порядка, наполненное чувствами, эмоциями, ценностно-рациональны-ми установками и действиями. Немецкий социолог открыл в человеке способность реализовать в системе властных отношений собственную волю и осуществлять вместе с другими субъектами нравственный или физический контроль над государственной властью, без чего невозможны гражданская культура и гражданское общество. Концепция легитимности порядка открывает возможность изучения жизненного пространства власти как особой формы политической реальности и весьма самостоятельного способа существования субъекта в политике. В этой связи волевые отношения между субъектом власти и подвластными субъектами, формирующиеся на определенной территории, охватывают широкий спектр действий, поведенческих практик, относящихся к различным сегментам жизненного пространства.

Свойственное российскому менталитету отождествление пространства власти с политическим и социальным пространством имеет глубокие исторические корни. Широко распространенная в языковой культуре 6080-х годов XIX века триада «самодержавие, православие, народность» выражала внутреннее единство пространства власти, религии и народного духа. Идеализируя реальное состояние российского общества, исключая конфликтность во взаимоотношениях государственной власти и народа, славянофилы создают образ гармоничного пространства российского социума, который стал частью утопического сознания, создал иллюзию одномерного жизненного пространства, политически и духовно регулируемого единой системой ценностей.

В конце ХХ века отмечаются сходные тенденции. Стремление массового сознания россиян к расширению пространства власти до масштабов жизненного пространства, по мнению исследователей, может иметь весьма негативные политические последствия. Как считает А.А. Казаков, расширение масштабов политического пространства до размеров социального «порождает у политиков иллюзию возможности решения любых проблем политическими средствами, население же предъявляет к власти те требования, которые не могут быть выполнены в принципе»¹. Политологическая экспертиза образов власти и жизненного пространства предполагает различать институциональные и ценностные структуры в пространстве власти. Подмена нормативных отношений ценностными в пространстве власти может приводить к социальным коллизиям, политической нестабильности.

Между жизненным и институциональным пространствами власти существует устойчивая взаимосвязь. Системообразующие элементы пространства власти, связанные с институциональными структурами, приобретают приоритетное значение в политическом пространстве. Достаточно четко функции институтов власти раскрываются в определении Т. Парсонса: «Мы можем определить власть как реальную способность единицы системы аккумулировать свои «интересы» (достичь целей, пресечь нежелательное вмешательство, внушить уважение, контролировать собственность и т.д.) в контексте системной интеграции и в этом смысле осуществлять влияние на различные процессы в системе»¹. Свойства системной интеграции, присущие пространственной организации властных отношений, наибо-лее полно раскрываются в институтах, концентрирующих функции управления, представленные законодательными, исполнительными и судебными органами власти на определенной территории. Институты власти в силу их универсальности образуют центры взаимодействия экономического, политического и правового порядка, устанавливают или закрепляют социально-экономические, социально-политические дистанции между разными субъектами власти.

Взаимодействие институциональных и ценностных структур наиболее полно проявляется в действиях центростремительных и центробежных силовых полей политического пространства. Стремясь к самообновлению при одновременном сохранении устойчивости жизненно важных общественных связей и социальных институтов, государство неизменно поддерживает центростремительные силы, заинтересованные в сохранении природных, социальных ресурсов, сложившейся культуры и коммуникаций. В любом интегрированном социуме наиболее надежным средством регулирования центростремительных сил оказываются властные структуры. В пространстве власти центростремительное движение поддерживается, закрепляется и инициируется посредством действенных норм, институтов и законов, обеспечивающих социально-политическую и культурную стабильность общества. Инициируя центростремительные силы, власть активно поддерживает слои общества, способные интегрировать духовные ресурсы нации. В этой связи весьма показательны наблюдения Н.И. Кареева, вынесенные из изучения истории русской науки. В лекции, прочитанной в Русском собрании в Варшаве в 1884 году, он отмечал, что науку и научные кадры в петровские времена «насаждала власть, смотревшая на ученых не иначе как на чиновников известного ведомства: это были члены служилого сословия»². Научная деятельность становилась своего рода государственной деятельностью, способствующей действию центростремительных сил.

Длительное преобладание центростремительных сил над центробежными закрепляется в институциональном пространстве власти. Феноменом такого пространства становится разветвленный бюрократический аппарат, осуществляющий политику государственного интервенционализма в хозяйственной, социальной и культурной жизни общества. При отсутствии или слабом развитии демократических традиций и форм контроля за деятельностью государства со стороны общества происходит расширение этатистского пространства: жесткая бюрократическая иерархия и диктат формального лидерства распространяются на негосударственную сферу жизни и пространство гражданских отношений.

На поле движения противодействующих сил по-новому мыслится проблема пространства свободы личности. В этой связи действия центростремительных и центробежных сил в пространстве власти не могут быть сведены к процессу институализации пространственных структур и приобретают правовое и нравственное содержание. В функционировании центростремительных и центробежных потоков непрерывно идет столкновение жизненных целей, устремлений и интересов различных социальных групп и отдельных личностей. Сложное взаимодействие моральных и религиозных ценностей в действии центростремительных и центробежных сил российского социума отражено в философии всеединства В.С. Соловьева. Центростремительная сила пытается устранить все многообразие частных форм и подчинить свободу личной жизни интересам верховного начала. Центробежная сила разрушает общие нормы, общие начала, порождая всеобщий эгоизм и анархию. Освобождение от крайностей и примирение этих противоположностей достигается духовными усилиями народа и свойственно «в особенности национальному характеру русского народа»¹.

Жизненное пространство не перекрывает институциального пространства власти, а взаимодействует с ним в полях практических действий и политической ментальности реальных политических субъектов. Можно говорить о жизненных полях политиков, политических лидеров или коллективных субъектов политических действий. Ценностные ориентации, символы, идеалы и иллюзии как бы пронизывают жизненное пространство власти реальных политических субъектов, наполняют политическую деятельность жизненными смыслами. Для одних вхождение во власть становится смыслом жизни, для других  профессиональной деятельностью, для третьих  источником эмоциональных переживаний, жизненных надежд, веры или, наоборот, объектом критики и стремлением к противодействию, неповиновению, борьбе.

Расширение жизненного пространства власти может осуществляться под влиянием следующих факторов: увеличения социального слоя управленческих элит, обладающих навыками инновационной управленческой культуры; вовлечения в пространство власти через институт политического представительства людей, профессионально не занимавшихся политической деятельностью и оценивающих действие властей с позиций ценностей культуры, полученного образования или ориентаций здравого смысла.

Относительно самостоятельный дискурс политического пространства составляет личность в политическом пространстве власти. Символы, основанные на достигнутых однотипных стандартах политических действий, установленных социальной системой, становятся необходимыми факторами устойчивости политического пространства. Ключевая проблема всякого правительства – добиться положительного отношения личности (а в политико-правовом контексте – гражданина) к установленным политическим символам и тем самым обеспечить динамичное функционирование политического пространства, стабильность политического порядка. Думается, что различные ценностные отношения личности к существующим формам политического пространства (включая политический порядок) могут и должны выражаться в форме знаков, образов, символов. В этой связи возникает вопрос о выделении различных видов политических символов, которые образуют различные уровни психологического пространства власти и выражают степень участия личности в движении психологических пластов политического порядка. Речь может идти, по крайней мере, о трех структурных уровнях психологического пространства власти.

Исходный уровень этого пространства образуют социально-психологические общности, «мы» и «они», имеющие определенные политические символы. Благодаря своей элементарности эти общности объединяют самые различные политические силы, социальные группы, слои, которые по-разному проявляют себя в обществах демократического и тоталитарного типа, обретают разный психологический облик в зависимости от состояния социальной стратификации, уровня жизни, социальной и правовой защищенности. Психологическое «мы» может возникать в недрах враждебного окружения. Подвергаемые политическому давлению группы «мы» (маргинальные слои общества) противостоят политическим силам и институтам власти, которые выражены в массовой психологии как враждебные «они». Социально-психологическая общность «мы» отличается достаточно простыми, сходными мотивами поведения, установками, настроениями, обращенными к власти.

Эмоциональная преданность индивидов как выразителей недифференцированной массы людей «своей», «нашей» власти сопровождается демонстративным неприятием «чужой» власти, чужого порядка, чужих норм. «Мы» выталкивает политические сомнения, враждебные чувства вовне. Источником политической опасности, агрессии, войны в политической психологии становятся «они». Довольно часто смутное, слабо персонифицированное «они» на уровне социальной психологии предстает преградой на пути к цели, мистифицируется, вызывает массовое негодование. Слияние в состояниях «мы» и «они» субъектов и объектов политической власти культивирует благоприятную почву для политического мифотворчества, утопизма, идеологических доктрин вождизма. Регулирование этого уровня психологического пространства предполагает систему символов, включая образы сильной власти, мудрого правителя или решительного, волевого политического лидера. Российские мыслители XIX века постоянно подчеркивали скрытую силу и опасность этого уровня пульсирующего психологического пространства для стабильности политического порядка. «Мудрость целых веков нужна для утверждения власти: один час народного исступления разрушает основу ее, которая есть уважение нравственное к сану властителей»¹.

Символы, основанные на моральном авторитете правителя и эмоциональной преданности порядку, имеют особенно важное значение в обществе, где отсутствует развитая нормативно-правовая база демократического устройства. Состояние «мы» остро нуждается в сохранении своего внутреннего пространства, и политическая власть всячески стремится поддержать эту психологическую потребность. Политические демонстрации, митинги, манифестации в поддержку «нашей» власти заполняют психологическое пространство бурными эмоциональными всплесками, закрепляются массовыми демонстративными действиями. Политические лозунги, плакаты-образы, флаги, музыка усиливают эмоциональный накал, и символы политического порядка становятся необходимым элементом бытия «мы», прочно закрепляются в коллективном и индивидуальном сознании. Именно к такому социально-психологическому фону порядка стремится власть, не завершившая устойчивое закрепление прав и свобод личности в нормах права и в юридической практике.

Другой уровень психологического пространства раскрывается в институциональных структурах власти, в психологии и символике правящих элит. В зависимости от строения элитарной группы психологические факторы приобретают различное содержание, изменяют механизмы реализации властных отношений. В закрытых правящих элитах, представленных институциональными структурами власти, психологические связи предельно стандартизированы. Психологическое поле личной власти лидера-вождя, образуя центральное поле власти, в закрытой элите пронизано бюрократической ментальностью, обнаруживающей поразительно устойчивые контакты жизненных установок и моделей поведения, эмоций и настроений, опирающихся на глубинные слои коллективного бессознательного, присущие данному обществу¹. В этой психологической ментальности политическое окружение лидера формируется по принципам личной преданности. Номенклатурная психология устраняет всякую возможность критического отношения к действиям лидера со стороны политического окружения. Во внешней для господствующей элиты среде вождь становится олицетворением верхних эшелонов власти.

Иная структура психологического пространства власти складывается во взаимоотношениях индивидов властвующих элит открытого типа. Отсутствие жесткой корпоративности и замкнутости элитарной группы приводит к притоку новых членов, создающих динамизм психологического климата, ролевой плюрализм в группе. Психологическое влияние лидера на группу контролируется рациональными моментами: систематизированным жизненным опытом, целями политической деятельности, прагматическим умением ориентироваться в изменяющейся политической ситуации в соответствии с интересами группы.

Стремясь сохранить свое положение в институциональной структуре политического пространства, открытые элиты стараются закрепиться в психологическом пространстве власти, используя символы демократического общества и представительной демократии, ценности плюрализма и свободы. Возможности реализации способностей и интересов отдельной личности определяются принадлежностью к элитарной группе и местом в ролевом пространстве. Открытая элита благодаря притоку новых членов, имеющих собственный жизненный опыт, высокий социальный статус, для сохранения статуса и престижа требует от каждого участника психологического и интеллектуального напряжения. Желание сохранить статус в элитарной группе заставляет политиков искать поддержку во внешней среде, завоевывать доверие и политические симпатии других политических и социальных общностей.

Установившиеся взаимоотношения между уровнями психологического пространства, созданного разными субъектами политических действий (электоратом и правящими элитами), определяют психологическое пространство личности, которое концентрируется в образе и поведении политического лидера. В предельно широком плане личностный уровень психологического пространства обнаруживается в процессе персонификации политической жизни. Политическое пространство власти, персонифицированное в личности, приобретает у разных индивидов различные психологические оттенки: от мощного психологического стремления к первенству, чувству престижа, желанию доминировать над чужой волей у одних типажностей до политической усталости, инфантильности, готовности подчиниться чужой воле – у других. В этом пространстве есть свой центр притяжения – стремление к власти. Внутренний властный потенциал индивида в сочетании с властно-принудительными полномочиями, полученными от общества, приводит к утверждению личности политического лидера.

Доминирование властной воли лидера над волей других людей происходит в реальном и многоликом психологическом пространстве. Возникает несколько социально-психологических контактных зон, образующих ось персонификации политической власти. Она очерчивается при воплощении властного потенциала личности в конкретную социальную роль «вождя», «государственного деятеля», «лидера партии». Внутреннее «Я» личности и внешний мир властных отношений постоянно контролируются в психологическом пространстве личности состояниями самости или силой воли. Как психологический феномен самость (самовласть) выражает способность личности подчинять свой мир эмоций, чувств, стремлений избранному политическому символу-имиджу. Этот имидж не может быть произвольным, его информационная емкость должна соответствовать образу государственного деятеля, сформировавшемуся в психологическом пространстве массы.

Помимо социальных оснований, символ-имидж лидера связан с психологической перестройкой личности. В психологическом мире личности политика, взявшего на себя ответственность за полноту власти, происходит перелом, когда осознание собственной уникальности оказывается целью процесса индивидуализации. Персонифицированный образ власти открывает путь к созданию особой психологической оболочки личности, закрепленной в символе-имидже, необходимом для обретения личной власти. В образе политического лидера  главы государства должны быть представлены, еще раз подчеркнем, желаемые для политической психологии электората черты элитарности и простоты, строгости и требовательности, способности к инновациям и развитого чувства долга. Созданный имидж политического лидера оказывается для человека, ставшего президентом, «железной маской» и превращается в символ национального возрождения.

Таким образом, психологический уровень личностного пространства, с одной стороны, синтезирует жизненный опыт индивида, его психологическую работу над собой, обретение политической самости; с другой  должен выражать эмоциональную веру людей, уставших от социальных последствий экономического кризиса, имеющих низкий уровень политической и правовой культуры, мечтающих о достойной жизни для себя и своих детей в новом веке. В психологическом пространстве политиков, вступающих в борьбу за власть в XXI веке, будет преобладать образ политического лидера, демонстрирующего демократизм, способность к правильным решениям, взаимодействию с различными институтами государственной власти и различными политическими движениями. Такой образ усилиями политического окружения будет создаваться и влиять на ментальные структуры уставших от обещаний и остающихся доверчивыми россиян. Важнее другое: чтобы политик, возводимый в ранг символа национального возрождения, не оставался лишь символом, а становился гарантом экономической и политической стабильности и устойчивого порядка.