№5,
2006
© В.Н. Виноградов
Лорд пальмерстон в европейской дипломатии
В.Н. Виноградов
Виноградов Владилен Николаевич - доктор исторических наук, главный научный сотрудник Института славяноведения РАН.
Работа выполнена при финансовой поддержке РГНФ (проект 04-01-00079а).
Генри Джон Темпль виконт Пальмерстон (1784-1865) входит в десятку самых выдающихся государственных мужей Великобритании всех времен. Если бы в XIX столетии существовала книга рекордов Гиннесса, он вошел бы в нее, и не в одной номинации. Ему принадлежит первенство по времени пребывания в правительстве - более полувека, в том числе на посту министра иностранных дел - 16 лет, в должности премьера - 10. Он - третий в списке ветеранов палаты общин, лишь два знаменитых парламентария, В.Ю. Гладстон и У.С. Черчилль, ему предшествуют. 35 лет Пальмерстон представлял правящую Великобританию в ее противоборстве с царским самодержавием за влияние на Балканах и в Европе в целом. Он - один из главных виновников Крымской войны. Тогда его имя стало известно в России - и в крестьянской избе, и в казарме рабочего люда. По стране распространялись незатейливые стишки: Вот в воинственном азарте Воевода Пальмерстон Поражает Русь на карте Указательным перстом. |
Сплотить коалицию держав против России представлялось делом трудным, почти что невозможным, она не имела претензий ни к кому, хотела жить со всеми в мире. И все же войну удалось разжечь при самом активном участии Пальмерстона.
Генри Джон появился на свет в богатой и знатной семье. Пальмерстоны считались ирландскими пэрами, основные их земли располагались на Изумрудном острове, но родители Генри проживали постоянно в Англии. Наследственного места в палате лордов семья не имела. Мальчик получил обычное в среде элиты образование: закрытая школа в Гарроу; обучение в Эдинбургском университете по принятым для тогдашней аристократии канонам с упором на изучение древних языков, греческого и латыни, и античной культуры. Известны сочинения юного Генри, посвященные Эврипиду, Ксенофонту, Эвклиду. Знакомился он и с историей, проявлял интерес к математике и химии, посещая лекции по этим предметам. С детства знал французский язык не хуже родного, говорил по-итальянски, приступил к изучению немецкого, но не одолел. Занимался спортом - он стал хорошим наездником, стрелком, пловцом, с увлечением предавался охоте.
Не закончив курса, Генри перебрался в Кембридж, где, по собственным словам, забыл то, чему обучался в Эдинбурге, но зато научился гребле. Он, конечно, кокетничал, так как был образованным человеком, хотя ученой степенью не обзавелся.
Ему исполнилось 23 года, он принадлежал к истеблишменту, управлявшему страной, и пора было подумать о карьере. Чтобы занять высокий пост, следовало обзавестись местом в палате общин.
Великобританией, слывшей тогда мастерской мира, безраздельно управляли несколько сотен крупных землевладельцев - лэндлордов. Избирательные округа были нарезаны еще в начале XVII в. при короле Якове (Джеймсе). С тех пор страна пережила промышленную революцию, захирели старые города, вознеслись новые индустриальные центры. Бирмингем, Манчестер и Шеффилд депутатов не избирали, зато существовали "гнилые местечки", совсем захиревшие, иногда даже обезлюдевшие, но посылавшие своих "представителей" в парламент, и местечки "карманные", в которых голосами десятка-другого избирателей распоряжался местный землевладелец. Широко распространилась практика продажи мандата в палату общин, имелись округа дорогие и дешевые.
В 1807 г. Пальмерстон с присущим молодости задором решил штурмовать Кембридж, что означало большие расходы - здесь голосовали выпускники университета, их надо было доставлять туда из Лондона. Заботу о переезде взял на себя Пальмерстон. Съезжались семьями - почему бы не развлечься за чужой счет? Кандидат в депутаты танцевал до упаду с женами и дочерьми избирателей, но места себе не обеспечил, набрав в три раза меньше голосов, чем соперник. Осечка произошла и в другой раз в Хоршеме, где он пытался уловить голоса избирателей в пабе, щедро угощая их пивом и виски. И тогда Генри Джон пошел проверенным путем. Ему рекомендовали верное место от "карманного" городка Ньюпорт на острове Уайт: всего 24 избирателя, из них половина в отъезде. Владелец, некто Л. Холмс, в дополнение к востребованной круглой сумме денег предъявил кандидату одно, впрочем, крайне необременительное условие: тот не должен был показываться в Ньюпорте. Пальмерстон был "избран" в мае 1807 г. с соблюдением всех процедурных формальностей.
В Лондоне молодого парламентария ожидало место младшего лорда Адмиралтейства, он принадлежал к той элите, у отпрысков которой рядом с колыбелью стояло кресло министра. При очередной пертурбации правительства в октябре 1809 г. он стал военным министром. Значение этой должности переоценивать не следует: эполетов Пальмерстон не носил и никем не командовал. Британская армия походила тогда на дитя, окруженное семью няньками. Ею ведали: статс-секретарь (он же министр) по военным делам, главнокомандующий, генеральный штаб, артиллерийское управление, а денежное довольствие солдатам и офицерам выдавало казначейство. Пальмерстон служил связующим звеном между армией и обществом, представлял в парламенте главкома и отвечал за исполнение тех статей бюджета, что относились к нуждам армии. Знакомая дама выразилась о занятиях статс-секретаря так: "Это место служит чем-то вроде семинарии для начинающих политиков: следует радоваться, что оно отвратит его лордство от флирта, подобно тому, как оно отвратило его предшественника от игры в карты".
Генри Джону 25 лет, он высок, строен, красив - брюнет с голубыми глазами; прозвище в свете - Купидон, знатен, богат, умен, галантен, остроумен - чего же боле? Девичьи сердца замирали, глаза их мамаш разгорались - ну чем не жених?
Но у него произошла судьбоносная встреча с "леди К.", молоденькой графиней Каупер, урожденной Лэм, дочерью первого виконта Мелборн. Правда, в свете мало кто считал его подлинным отцом ввиду всем известной ветрености матери, леди Элизабет. Дочь унаследовала легкомыслие родителей и не считала брачные узы цепями. В 18 лет она вышла замуж за графа П.Л. Каупера, человека богатого и знатного, но пассивного и вечно скучавшего. На первых порах новобрачной льстило положение хозяйки богатого поместья, но оно быстро надоело, и вокруг появились молодые денди, в их числе Генри Джон. В марте 1809 г. они были замечены вместе на балу. И с тех пор холостяк Пальмерстон, хоть и не с образцовым постоянством, порхал, по замечанию одного из биографов, вокруг Эмили. Связь не прерывалась 30 лет, что свидетельствовало о силе чувства, пока они не вступили в брак. На Тристана и Изольду возлюбленные не походили и от тоски не чахли. Они были детьми ерадостного века Просвещения с его легкостью нравов. Плотские утехи в стороне от уз Гименея назывались тогда "наслаждением натуральным".
|
|
Лорд Пальмерстон "Купидон" - в 20 лет |
Графиня леди Каупер, будущая виконтесса Пальмерстон (1829 г.) |
Они хранили верность в сердцах, но постоянством не отличались. "Что бы обо мне не говорили, - свидетельствовала Эмили, - я - хорошая мать и хорошая дочь". О муже и возлюбленном - ни слова. Молва приписывала ей немало увлечений, среди ее мимолетных избранников называли и имя российского дипломата К.О. Поццо-ди-Борго. Любовной переписки Генри Джон и Эмили не вели (или ее не сохранилось), и биографам пришлось по крупицам собирать сведения об их встречах. В 1816 г. Пальмерстон в ранге министра прибыл на континент и вместе с царем Александром I и герцогом А. Веллингтоном принимал парад союзных войск. Его ожидали в Париже, но он миновал столицу и через Лион отправился в Швейцарию и Италию, сопровождая путешествовавшую Эмили. На обратном пути он вспомнил о долге и в Сен-Сире присутствовал на смотре британской кавалерии. Променад не остался незамеченным, и одна светская дама изрекла: "Я убеждена - это на всю жизнь" . В том же году между влюбленными произошла серьезная размолвка. Пальмерстон взревновал подругу к итальянцу, маркизу Сан-Джулиано. Последовали объяснения, порой бурные. Свои дневниковые записи, касавшиеся душевных порывов, Генри Джон делал по-итальянски, считая этот язык более выразительным, нежели английский. Огня в костер его ревности добавляли анонимные письма, сочиненные, видимо, соседями Эмили по поместью.
Да и сам Генри Джон был не без греха. Известно, что он арендовал дом в Лондоне на площади Пикадилли для юной Эммы Меррей и отправлял ей значительные суммы. Он помогал ей даже после 1828 г., когда она вышла замуж за некоего Э. Миллса, покрывал долги непутевого мужа. Супруги, в конце концов, занялись открытым вымогательством, и у Пальмерстона лопнуло терпение. Эмма, еще до замужества, родила сына и назвала его Генри Джон Темпль, явно в честь Пальмерстона. Отец оплачивал его образование. Впоследствии Генри Джон-младший занимал скромные консульские должности (и между прочим в Одессе).
Выдавали его и другие записи в дневнике, женщин у него было много, но Женщина всегда оставалась одна. Он примирился с тем, что продолжения рода ему не дождаться, о чем так заботились аристократы. В 1829 г. он и Эмили провели несколько дней в отеле в Тэнбридже (Уэльс). В его записях мелькнуло упоминание о романтических прогулках среди скал и полных блаженства ночах, и все это - в опасной близости от бдительной княгини Д.Х. Ливен, жены российского посла, и сонного лорда Каупера, проживавших там же.
В военном министерстве он засиделся. 19 лет одно и то же. Пост, лестный для юнца, без места в кабинете, иными словами - без участия в обсуждении судеб стран, не мог удовлетворить честолюбца, которому перевалило за 40. Он мечтал о ключевом портфеле ведомства иностранных дел. Прославленному фельдмаршалу герцогу А. Веллингтону, занявшему в 1828 г. пост премьер-министра, в политике - самому замшелому консерватору, Пальмерстон не приглянулся - слишком самостоятелен, твердо выступает за гражданский контроль над вооруженными силами. Пам попытался прозондировать почву на предмет получения желанного места и убедился, что от Веллингтона он этого не добьется. И тогда он решился на смену политических вех, и от тори перешел в партию либералов - вигов. При смене кабинета в 1830 г. ему вручили ключи от Форин оффиса.
В кабинет на Даунинг стрит Пальмерстон вселился в момент высокого напряжения в отношениях с Россией. Недавно завершившаяся русско-турецкая война привела к резкому росту влияния самодержавия на Балканах и Ближнем Востоке. По Адрианопольскому миру 1829 г. автономное управление получили сербские земли, расширились и укрепились права Дунайских княжеств, вскоре образовалось первое на полуострове независимое Греческое королевство. Все это подрывало власть Османской империи и наносило сильный удар по британскому курсу на сохранение в незыблемости турецкого правления в регионе. Консервативное правительство Веллингтона разразилось резкими протестами, крайне преувеличивая нависшую над самим существованием Османской империи опасность. По словам главы внешнеполитического ведомства лорда Д. Абердина, "пожар и взятие Константинополя поставили бы английское правительство в тысячу раз менее затруднительное положение, чем подобный результат" . Газеты всех направлений предрекали скорый крах державы султанов.
И все же ни войны, ни разрыва отношений между Великобританией и Россией не произошло. Пришедшему к власти либеральному кабинету Ч. Грея пришлось вступить в конфликт с орлеанистским режимом во Франции по поводу разграничения между Нидерландами и вновь образованным Бельгийским королевством; а для большей убедительности блокировать своим флотом голландские берега. В самой Англии происходили события эпохального значения. В 1832 г. парламент принял новый избирательный закон, снизив имущественный ценз и перекроив округа: "гнилые" и "карманные" местечки (не все) утратили право посылать депутатов в палату общин, его приобрели молодые индустриальные центры . Богатая промышленная и финансовая буржуазия получила доступ к власти. Российской дипломатии удалось отбить британский натиск и отстоять Адрианопольский мир. Николай I торжествовал, льстецы в высоких чинах курили ему фимиам: "Европа с Англией во главе склонится перед решением, которое соблаговолит принять император" . Легкомысленно рассуждали в Петербурге, не подозревая, что у нового хозяина Форин оффиса железная хватка.
Осложнения на Ближнем Востоке начались уже в 1832 г. - разразился конфликт между султаном Махмудом II и правителем Египта Мухаммедом Али. Последний остался недоволен вознаграждением, полученным за участие в подавлении греческой революции в 1825-1827 гг., и требовал передачи ему в наследственное владение Сирии. В октябре 1832 г. армия под командованием его сына Ибрагима паши преодолела горный хребет Тавр. Путь в Малую Азию был открыт. 11 декабря великий везир потерпел поражение в битве при Конье, в Стамбуле началась паника.
Турки обратились за помощью в Лондон, но там оказались не готовы к ее оказанию ни морально, ни материально. Пальмерстон пытался понять, вступила ли султанская держава в состояние комы или у нее сохранились шансы на выживание, и не пора ли переориентироваться на Мухаммеда Али? По здравому размышлению старец представлялся фигурой крупной, но неизвестно, сколько ему еще отпущено лет на земное суще-ствование. А Ибрагим - не более чем способный генерал, и к тому же горький пьяница. Мухаммед Али - выходец из скромного албанского рода и, по слухам, в молодости промышлял разбоем. Султан же - прямой потомок пророка Магомета, халиф (верховный глава всех мусульман, в том числе и индийских). Никогда временный властитель Египта не будет пользоваться среди мусульман тем уважением и пиететом, с которым они относились к султану, халифу и падишаху (императору).
Разговоры об агонии турецкой державы прекратились. Пальмерстон с апломбом заявил: "Все, что мы слышим семь раз на неделе об упадке Турецкой империи, о том, будто она труп или гнилое дерево и т.д. - чистейшая фальсификация и нонсенс". Люди просто не знали раньше о ее состоянии .
Лондон и Париж договорились действовать согласованно, остановить наступление Ибрагима, предложить свое посредничество воюющим и достичь их примирения на основе передачи албанцу Сирии на правах вассала Порты. Согласие было зыбким, Франция почти открыто состояла в опекунах у египетского паши и не соглашалась на применение силы. Сам Мухаммед Али настаивал на признании его наследственным владетелем Сирии, на что султан согласия не давал. Попытка царского двора предложить свои услуги и превратить посреднический дуэт в трио была отвергнута, и ситуация стала тупиковой. Обнаружилось, что у британского кабинета, даже при желании прийти на помощь Высокой Порте, отсутствовали возможности: королевский флот блокировал берега Голландии, другая эскадра "сторожила" Португалию, где шла гражданская война. Г.Д. Пальмерстон признавался в беседе с российским послом Х.А. Ливеном: "Великобритании было бы трудно предоставить султану действенную помощь по причине отсутствия на месте необходимых сил".Король Вильям IV направил своему "дорогому брату" Махмуду послание с изъявлением дружеских чувств и обещанием не оставить того в беде .
Не такого ответа ожидали в Стамбуле. Халиф и падишах, вспомнив пословицу - "утопающий и за змею хватается", обратился к царю с просьбой прислать отряд в 25 тыс. штыков и эскадру. Николай I медлить не стал. Торжество Мухаммеда Али, переселение его в Сераль означали бы крушение всего заложенного Адрианопольским договором курса балканской политики России: вместо "тяжело больного" на границе появился бы сильный и беспокойный сосед, за спиной которого маячил ненавистный "узурпатор" французского престола, "король баррикад" Луи Филипп Орлеанский. Николай I предвидел и с нетерпением ожидал развала турецкой державы, но ее распад должен был происходить под его надзором и к выгоде для самодержавия, а тут вырисовывалась перспектива погружения в тревожную и исполненную опасностей неизвестность.
8(20) февраля 1833 г. эскадра Черноморского флота (пять линейных кораблей и четыре фрегата) бросила якорь на Босфоре, позднее туда же прибыл еще один отряд судов с десантом, а следом пожаловал искусный дипломат в генеральском мундире А.Ф. Орлов, назначенный возглавлять все акции дипломатические, а при нужде и военные. Появление вооруженной силы подействовало отрезвляюще на Мухаммеда Али. Он удовлетворился пожизненным владением Сирии. 25 июня (7 июля) Орлов уведомил падишаха, что последний египетский солдат перешел через горы Тавра и "испросил" у султана разрешения на эвакуацию российских войск и флота, которое было немедленно и с величайшей готовностью дано. А на другой день взорвалась дипломатическая бомба, состоялось подписание оборонительного союзного договора между Россией и Турцией. Суть его заключалась в следующем: стороны согласились во имя обеспечения своего спокойствия и безопасности "подавать взаимно существенную помощь и самое действенное подкрепление": Россия - сухопутными и морскими силами, Турция от подобной тягости освобождалась и ограничивала "действия свои в пользу Российского двора закрытием Дарданелльского пролива, т.е. не дозволять никаким иностранным военным кораблям входить в оный под каким-либо предлогом". Защита Турции, в соответствии с полученной Орловым инструкцией, предусматривалась"только против агрессии и при том лишь в европейских владениях". Связывать себя обязательством подпирать разваливавшуюся Османскую империю и тем более восстанавливать ее там, где она рухнула, самодержец не собирался. Орлов вежливо, но твердо отверг попытки собеседников договориться о наступательном альянсе. Договор, заключенный на восемь лет, отвечал стремлению царизма обезопасить Россию от появления в Черном море незваных гостей с пушками на борту. По словам вице-канцлера К.В. Нессельроде, Высокая Порта "связала себя официальным соглашением, которое обезопасило бы южные провинции Российской империи" . В этом плане Ункяр-Искелесийский договор представлял крупный (но не долговечный) успех отечественной дипломатии.
Реакция со стороны Пальмерстона последовала быстрая и бурная. По его утверждению договор превратил Порту "в вассала России; опустело место, которое Турция занимала в европейской системе". Парламентская оппозиция использовала поражение, понесенное либеральным кабинетом, для дискредитации как самого кабинета, так и Пальмерстона лично. Т. Аттвуд в запальчивой речи уверял, будто Англия претерпела неслыханное унижение. Он, Аттвуд, заранее предупреждал кабинет насчет опасностей, нависших над Турцией; Пальмерстон в ответ одарил его благосклонной улыбкой и выразил свое несогласие. И теперь в руках у русских Константинополь или по крайней мере Скутари, а Скутари - тот же Константинополь. Завтра русские получат крепости на Дарданеллах, и понадобится миллион фунтов стерлингов, чтобы выдворить их оттуда. Речь он закончил на истеричной русофобской ноте: "Пройдет несколько лет, и эти варвары научатся пользоваться мечом, штыком и мушкетом почти с тем же искусством, что и цивилизованные люди". Пришло время объявить России войну, "поднять против нее Персию, с одной стороны. Турцию - с другой. Польша не останется в стороне, и Россия рассыплется как глиняный горшок".Аттвуд не был одинок в своем озлоблении, Г. Темперлей писал о "лае парламентской своры" .
В исторической перспективе, в свете развернувшегося вскоре британского натиска, в ходе которого российские позиции в Турции были в корне подорваны, все происходившее выглядит как буря в стакане воды. Но участники драмы действовали под влиянием своих страстей и продолжали нагнетать обстановку.
В октябре Пальмерстон вкупе со своим парижским коллегой направил в Петербург резкий протест: в случае вооруженного вмешательства России во внутренние дела Турции (о котором та не помышляла) две державы почтут себя вправе следовать образу действий так, как если бы помянутого трактата не существовало. Последовала энергичная реакция со стороны адресата: договор будет выполнен, как если бы не существовало полученной ноты .
Предпринимались попытки привлечь к антироссийскому фронту Австрию. Послом Луи Филиппа в Лондоне служил тогда старый лис Шарль Морис Талейран, предавший на своем веку режим Бурбонов, революцию, Директорию и Бонапарта и теперь налаживавший отношения орлеанского дома с владычицей морей. До Ливена доходили слухи о стремлении тандема Пальмерстон - Талейран вбить клин между Габсбургами и Романовыми. Первый твердил австрийскому поверенному в делах Нойману, что недостойно великой державы поддаваться влиянию "полуварварской нации", которую давно следовало бы поставить на место; француз ему вторил: Австрия играет жалкую роль, плетясь за русской повозкой, пора ей примкнуть к морским державам.
Князь К. Меттерних не поддался обольстительным речам. Адрианопольский мир он встретил с тревогой: "Зло свершилось, существование Оттоманской империи стало проблематичным" . Но, придя в себя, он успокоился. Николай I уверял его: "Если она рухнет, я ничего не желаю из ее обломков, мне ничего не нужно". Меттерних сознавал - позиции самодержавия в 1829 и 1833 г. несопоставимы, между ними пролегла революция 1830 г., царь стал гораздо отзывчивее к его призывам крепить общий фронт против гидры мятежа, а в восточных делах доступнее голосу разума. До Лондона - через австрийцев - дошло высказывание Николая I: "Обладание Константинополем приведет к созданию нового делового центра для южных провинций, начиная с Грузии и кончая Украиной и Бессарабией. Российская держава распадется на две части, и, скорее всего, это приведет к созданию нового государства, которое уже не будет русским" . Меттерних пытался вразумить Пальмерстона - следует не бумажными протестами заниматься, а без шума и под журчание дружеских речей установить что-то вроде контроля над действиями России на Востоке.
В сентябре 1833 г., в разгар "нотной войны" с морскими державами, в Мюнхенгреце (ныне - Мнихово Градиште в Чехии) состоялась встреча Николая I с кайзером Францем и прусским королем Фридрихом Вильгельмом III. Монархи договорились о взаимопомощи в борьбе с "мятежными движениями". Они предприняли политически бестактный и практически бесполезный шаг - направили в Париж "дружеский совет" о противодействии революционной пропаганде, чем добились крутого крена Орлеанского режима в сторону Великобритании. Два императора обязались поддерживать "существование Оттоманской империи под властью нынешней династии". В секретной статье предусматривалось, однако, что, если, "не взирая на общие их пожелания и усилия, нынешний порядок был бы все же ниспровергнут", они сообща будут иметь "наблюдение за тем, чтобы перемены, совершившиеся во внутреннем положении этой империи, не могли нанести ущерба безопасности их собственных владений, ни правам, обеспеченным каждому из них договорами, ни европейскому равновесию" . Склонный к самообольщению, одержимый идеей неизбежного развала Османской империи, царь вообразил, что склонил партнеров к эвентуальному разделу сфер влияния на ее развалинах. На самом деле он получил на руки пустую бумажку, ибо австрийская сторона пророчила "больному человеку" еще много десятилетий, хотя и не безоблачного существования. Реальное значение встречи в Мюнхенгреце состояло в том, что Россия на какое-то время выходила из состояния изоляции. Меттерних выступал как реалист, Николай I - как фантазер. Австриец полагал, что лишняя здравица в честь турецкой державы не помешает, но оказался не понятым за Ла-Маншем, и буквально на пустом месте произошло его столкновение с Пальмерстоном. Канцлер убеждал отличавшегося упрямством британца, что в Мюнхенгреце царь согласился с австрийской политикой поддержки державы полумесяца, а не он с российским курсом на ее разрушение. Пальмерстон ему не верил - канцлер робок, лжив, склонен к интригам и "по турецким делам выступает глашатаем России", а та была, есть и будет разрушителем Османской империи (хотя в этом плане самодержавие взяло серьезный тайм-аут). В инструктивном письме послу в Вене сэру Ф. Лэму Пальмерстон кратко сформулировал основы своей политики на Востоке: "Страны, составляющие Турецкую империю, должны образовать независимое и прочное политическое государство, способное играть свою роль в поддержании общего баланса сил" . Пусть живет вечно держава султана!
Последствий перепалка между министрами не имела. Начавшееся британское наступление на российские позиции в Константинополе показало надуманность аргументации Пальмерстона и беспочвенность его заботы о Турции.
Но спор продемонстрировал пальмерстоновский стиль ведения дел. Разобиженный Меттерних счел, что его оппонент обладает темпераментом дуэлянта. С нашей точки зрения он скорее походил на средневекового кондотьера, для него были характерны откровенные запугивания, брутальный натиск, ошеломлявшие противную сторону претензии (больше запросишь - больше получишь), угрозы пустить в ход морскую мощь. Отечественные средства массовой информации любят цитировать фразу, приписывая ее то Б. Дизраэли, то даже У. Черчиллю, но на самом деле принадлежащую Пальмерстону: "У нас нет ни вечных союзников, ни постоянных врагов, но постоянны и вечны наши интересы, и защищать их - наш долг" .
К Пальмерстону нельзя приклеивать ярлык реакционера, либеральные и конституционные подвижки на континенте, как таковые, вызывали с его стороны одобрение. Но они должны были происходить без крупных и, в особенности, без международных потрясений. Он положительно отозвался об июльской 1830 г. революции во Франции - к власти пришли спокойные, достойные люди, не то что головорезы-якобинцы 1793 г. Он заботился о поддержании равновесия в Европе и от посягательств на него, даже мнимых, приписываемых России. "Я полагаю, - говорил Пальмерстон в парламенте, - что подлинной политикой Англии вне вопросов, затрагивающих ее собственные политические и коммерческие интересы, есть защита справедливости и права, следование этому курсу с умеренностью и благоразумием, не превращаясь в Дон Кихота, но используя свой вес и материальную поддержку там, где, по ее мнению, совершена несправедливость" .
Важно обратить внимание на оговорку: "вне ее имперских интересов", распространявшихся на весь мир. Следуя им, Пальмерстон старался увековечить пребывание балканских христиан в османской темнице, отвернулся от венгерской революции в 1849 г., с чудовищной жестокостью подавил индийское восстание 1857 г., препятствовал объединению Дунайских княжеств и образованию Румынии, навязал Китаю неравноправный договор после второй "опиумной" войны, поддерживал рабовладельцев-южан во время Гражданской войны в Соединенных Штатах, и т.п. А из уст его потоком лились речи о святости закона, незыблемости прав народов и уважении к свободе слова. Казалось, не существовало на земле уголка, до которого не добирались бы его загребущие руки. Лорд Мелборн советовал ему оставить в покое по крайней мере "черкесов", не заниматься подстрекательством кавказских горцев, раз их не собирались поддерживать. Глава сторонников свободы торговли В. Кобден убеждал его: "В вопросе права на экспансию не должно существовать одного закона для Англии, а другого - для прочего мира" . Но уговоры не помогали. Пальмерстон упорно стремился к цели.
В конце 1833 г. в Петербурге успокоились: западным политикам дали по рукам, с Веной достигли договоренности. В годовом отчете МИД выражалась надежда на то, что Ункяр-Искелесийский договор "раз и навсегда" положит конец колебаниям Турции в выборе союзников. "Восточный вопрос закрыт, по крайней мере, так заявляем мы", - ликовал Нессельроде.
Пальмерстон придерживался иной точки зрения: "С Россией мы по-прежнему ненавидим друг друга, хотя ни та, ни другая сторона не желает войны" . Наступление на российские позиции началось исподволь, но без промедления (недаром американский историк Д. Голдфрэнк один из разделов своей книги озаглавил: "Англия - прыжок вперед, 1833-1841"). В беседах с турецким послом Мустафой Решидом пашой Пальмерстон подчеркнуто именовал Мухаммеда Али губернатором Египта, заверял, что не будет способствовать его "порочным наклонностям", манил Порту перспективой возврата Сирии и предостерегал от коварства московитов. А пребывание в Англии убеждало Решида (в будущем - крупнейшего турецкого реформатора) в британской мощи, богатстве, его пленял конституционный строй страны, он превратился в убежденного англофила
В Россию все чаще наведывались туристы с разведывательными наклонностями и особым интересом к Севастополю и Кронштадту. Налаживались связи с кавказскими горцами. В 1836 г. в Черном море был перехвачен парусник "Виксен", в трюме которого под грузом соли обнаружили оружие. Судно конфисковали, команду выслали в Стамбул. Британская печать подняла шумную кампанию, нагнетая в стране истерию, "публике позволили уверовать в то, что Россия вот-вот захватит Константинополь". Публицист Д. Уркарт приступил к изданию журнальчика "Портфолио", своего рода печатного органа русофобов. На его страницах появлялись тенденциозно подобранные материалы, захваченные во время польского восстания в архиве великого князя Константина Павловича . Не брезговал издатель и прямыми фальсификациями.
Пальмерстон настойчиво предлагал султану услуги британских военных советников. До поры до времени предложения отвергались, сказывались традиции исламского изоляционизма, нежелание ставить правоверные войска под начало гяуров. Но в 1839 г. группа британских моряков в высоких чинах прибыла в Стамбул.
Царизм не выдерживал британского напора, опиравшегося на безбрежные тогда экономические и финансовые ресурсы, морскую мощь, наличие обширного рынка для товаров из Леванта, соблазнительные для турецких реформаторов конституционные порядки. Российская дипломатия металась в поисках выхода из трудного положения. Она не допустила ни единого серьезного провала и даже упущения. Но противоборствовали державы разных весовых категорий - феодальной и капиталистической. Россия не могла предложить ни товаров, ни идей, от отсталого крепостного строя порядочные люди шарахались в негодовании и испуге. Турция ускользала из зоны российского влияния. Роковым для самодержавия выдался 1838 г.
Состоялось подписание англо-турецкой торговой конвенции, предусматривавшей сохранение всех прежних привилегий иностранных купцов, включая консульскую юрисдикцию, установившей низкую, в 5%, пошлину на ввозимые товары (а вывоз из Турции облагался 12% сбором). Акт содержал определенный антифеодальный заряд. Порта обязалась отменить монополию на закупку продовольствия и сырья, осуществлявшуюся государством по заниженным ценам, что наносило вред сельскому хозяйству. Но промышленность утрачивала перспективу развития, задушенная потоком товаров из Британской империи. Конвенция носила откровенно неравноправный характер, обязательства налагались только на Порту, торопясь совершить сделку, британцы забыли о желательности соблюдения некоторых форм .
Султан Махмуд не сразу дал санкцию на подписание документа, и колебания его прекратились по соображениям не глубинно-реформаторского, а конъюнктурно-политического свойства, исходили из страстного желания сокрушить ненавистного Мухаммеда Али Египетского, опираясь на британскую поддержку.
Самодержавие оказалось не в состоянии воспротивиться переходу Турции под английское крыло. Закрепляя сближение со Стамбулом, Пальмерстон направил к устью Дарданелл эскадру из 11 судов, состоялись их совместные маневры с османским флотом. Одновременно в сентябре-октябре 1838 г. Черноморский флот крейсировал у берегов Малой Азии. Эти параллельные и взаимоугрожающие учения явились зримым свидетельством отхода Высокой Порты от ориентации на Россию.
А в ноябре Решид пашу снарядили в Лондон с предложением о наступательном союзе - султан хотел получить дивиденды за услуги, оказанные правительству ее величества.
Пальмерстон уже восемь лет пребывал в ранге статс-секретаря по иностранным делам и прочно утвердился на своем посту. Выработался стиль руководства ведомством, жесткий и авторитарный. Сам он был по натуре редкостный трудяга и требовал того же от подчиненных, которые его недолюбливали, мало находилось охотников корпеть с утра до ночи над бумагами. Весь штат Форин оффиса, от постоянного заместителя министра до младшего клерка, в 20-е годы насчитывал 28 человек, в 30-е - на десяток больше. Даже должность библиотекаря вводилась с санкции парламента, проявлявшего не то что экономию, а настоящую скаредность при финансировании аппарата. Для сравнения - штат российского министерства был чуть ли не в десять раз больше.
Присущая Пальмерстону напористость воспринималась иностранными дипломатами как нахальство. Произошло нечто неслыханное: трое послов, раздраженные привычкой министра опаздывать повсюду и заставлять их ждать, обратились к главе правительства с протестом.
День Пальмерстона начинался с верховой прогулки в Гайд парке, затем Форин оффис, после обеда - палата общин, вечером - прием, бал или посещение театра. А ночной порой достопочтенный Генри Джон Темпль, виконт Пальмерстон, член кабинета и тайного совета королевства, статс-секретарь его (ее) величества по иностранным делам, по тайному сговору с Эмили Каупер вставал в дозор в саду, окружавшем дом возлюбленной, и, прячась за деревьями, ожидал, пока в знакомом окне загорится свеча, тогда устремлялся в спальню. На следующий день в дневнике появлялась лаконичная запись: "Дивная ночь, оставался с 12,5 до 5". Случались и неудачи, и тогда объяснение (по-итальянски) гласило: "Синьор в доме" .
