7 Января 1833 года а.С. Пушкин и п.А. Катенин были вместе приняты в Российскую Академию. В марте 1834 года они встречались в последний раз.

О П.А. Катенине существует большая литература. А.С. Пушкин увековечил имя Катенина в романе «Евгений Онегин». XVIII строфа 1-й главы «Онегина» включает в себя такие строки: «Там наш Катенин воскресил Корнеля гений величавый». Среди художественных произведений следует указать на роман А.Ф. Писемского «Люди сороковых годов», где под именем А.И. Коптина автор вывел П.А. Катенина, которого он знал лично. Н.И. Греч в своем романе «Черная женщина» также вывел П.А. Катенина под именем штабс-капитана Залетаева.

Катенин имел большие знакомства в театральном мире, и знаменитый В.А. Каратыгин, по сохранившимся воспоминаниям, брал у Катенина уроки декламации и был с ним в большой дружбе. Брат В.А. Каратыгина Петр также был в числе друзей Катенина и приезжал к нему в гости в его костромское имение. Сохранились письма П.А. Катенина к актрисе А.М. Колосовой, вышедшей замуж за В.А. Каратыгина.

Надо отметить, что высылка П.А. Катенина из Петербурга вовсе не имела политического характера, и он не раз мог выезжать в Москву и в Петербург, а одно время, в 1833 году, даже проживал в Царском Селе. Кроме полученного от отца имения Шаево, Катенин прикупил 1824 году у И.Ю. Лермонтова родовое лермонтовское имение Колотилово. Наскучив жизнью помещика, он пожелал вновь вступить на военную службу. Военное начальство пошло ему навстречу, и с 8 августа 1833 года Катенин с тем же чином полковника назначен полковым командиром Эриванского карабинерного полка, имевшего квартиры вблизи Тифлиса, в урочище Манглы. Прокомандовав этим полком три года, Катенин был переведен на должность коменданта Кизлярской крепости и Кизлярского окружного начальника.

Командиром Эриванского карабинерного полка на место П.А. Катенина был назначен полковник князь Дадиани. В 1837 году вскрылись большие злоупотребления со стороны Дадиани. Утверждена комиссия для расследования злоупотреблений, председателем которой оказался двоюродный брат П.А. Катенина – полковник лейб-гвардии Преображенского полка и флигель-адъютант А.А. Катенин. (Как видно из писем П.А. Катенина к Н.И. Бахтину, Павел Александрович из всех своих кузенов более всего любил Александра Андреевича.) Комиссия вскрыла злоупотребления не только командира Эриванского полка, но и других офицеров, которые использовали солдат для личной наживы. Например, у полковника Дадиани было огромное количество скота – быков, верблюдов, лошадей, был завод по выделке вина, и все это обслуживалось солдатами полка. Корни таких злоупотреблений уходили во времена командования полком П.А. Катенина. Нельзя с уверенностью сказать, помогло ли П.А. Катенину то обстоятельство, что следствие вел его кузен, или нет, но в деле о совершенных злоупотреблениях командира Ириванского полка имя полковника Катенина не фигурировало.

Однако в несомненной связи с этим дело 20 ноября 1838 года полковник, комендант Кизлярской крепости и окружной начальник Павел Александрович Катенин был снова уволен с военной службы, однако, на этот раз с награждением при отставке чином генерал-майора. В этом я опять-таки вижу руку его кузена, полковника А.А. Катенина, бывшего на отличном счету как у императора Николая I , так и у его брата, великого князя Михаила Павловича. Сам же Катенин в одном из своих писем к Н.И. Бахтину от 1 октября 1840 года писал о своей отставке так: «Уволенный со службы без моей воли, хотя совершенно без вины и даже без предлога, возвратясь в деревню, где многое в беспорядке, и вообще мне не житье…»

Представляется весьма вероятным то, что и в этом увольнении Катенина от службы не было никакого политического момента. Можно также отметить, что после отъезда из Петербурга, во время пребывания в костромских имениях с 1822 по 1833 годы и позже, после отставки в 1838 году и до самой смерти, Катенин не занимался никакой политической деятельностью. В 1840 году костромской предводитель дворянства С.Ф. Купреянов дал П.А. Катенину «свидетельство о благонадежности». Это было вызвано тем, что Катенин был кем-то (не знаю, кем) представлен к получению знака отличия за 25 лет беспорочной службы.

П.А. Катенин, живя в своих усадьбах, по словам лично знавшего его Н.П. Макарова, хотя и был одним из образованнейших людей своего времени, но из-за своего характера не пользовался уважением и любовью соседей- дворян. А с духовенством - сельским и городским - П.А. Катенина, атеиста по убеждениям, часто бывали горячие споры. Катенина достаточно ярко характеризует кощунственная выходка, когда он устроил в Вербное воскресение подобие 2входа Господня в Иерусалим». Восседая на какой-то кляче, он въехал в свою усадьбу Колотилово, заставив своих крепостных людей встать по обе стороны дороги и, взяв в руки вербные прутья, «пасть ниц» перед проезжавшим Катениным, и махать ветками вербы, как это описано в Евангелии, когда Иисус Христос въезжал в Иерусалим.

Для чего мне дом огромный? Дайте мне шалаш, укромный Из соломы и ветвей, Дайте дружбу и свободу — Стану петь, хвалить природу, Как на воле соловей! Ф. Н. Глинка «Декабризм» широкое идеологическое движение, захватившее в 1816-1825 годах самые различные стороны общественной жизни России. Ярче всего проявился «декабризм» в художественной литературе, и именно через нее оказал заметное влияние на мировоззрение современников. Поэты-декабристы исходили из того, что высшей и основной задачей литературы является ее гражданское служение обществу. Характерной особенностью декабристской романтической поэзии было ее стремление к выражению духа нации. Интерес к национальным особенностям культуры в поэзии декабристов сочетался с представлениями о возвышенности и гражданственности искусства. Тема национальная трансформируется у декабристов в патриотическую. П. А. Катенин, П. А. Вяземский, Ф. Н. Глинка стояли у истоков декабристской поэзии. Катенин по своим литературным интересам был близок Оле-нинскому кружку, увлекавшемуся национальной стариной и проблемами местного колорита. Интерес его к значительным темам, крупным жанрам, в большинстве эпическим или драматическим, отрицательное отношение к легкой поэзии утвердили за ним репутацию «архаиста», хотя в настоящее время романтизм Катенина и его литературное новаторство бесспорны. В 1812 году в «Сыне отечества» поэт темой и образом героя предвосхищает думы Рылеева. П. А. Катенин показал патриотизм и могущество героя, разбитого, тяжело раненного, но внутренне не сломленного. Но чем бы не решались битвы. Моя надежда все крепка: Услышит наши Бог молитвы И нас спасет его рука. Он русским даст терпенья силу, Они дождутся красных дней; У нас в земле найдут могилу Враги, гордившиесъ на ней. Темы патриотизма, боевого товарищества, горечи поражения, своей вины перед родиной, как и вся система художественных образов, подчеркнуто сближают произведения П. А. Катенина со «Словом о полку Игореве». Поэт использует и различные стихотворные размеры, призванные усилить национальный и исторический колорит. В этом он проявляет незаурядное мастерство. Чаще всего высоким героем в произведениях Катенина является поэт. Необходимость внутренней свободы, независимости, как первого условия творчества, декларировалась Катениным в переведенном из Гете «Певце» (1814). Но свобода эта дается нелегко. Поэты Катенина — это люди с тяжелой судьбой, непризнанные и гонимые, но верные музам и своему гению. Автобиографический образ певца, не желающего славить самодержавие, дан в «Старой были». Иногда молчание поэта — тоже мужество. Важнее не изменить себе, своему идеалу, не поддаться на искушение получить в награду «персидского коня» с «черкесским седлом и шелковой цветной уздою». Сам Катенин предпочел молчание славословию тирану и активной борьбе с ним, которую повели другие поэты. Федор Глинка принадлежал к другим литературным кругам. Уже в начале века он стал известным и популярным писателем. Его трагедия «Вельзен, или Освобожденная Голландия» — крупнейшее произведение вольнолюбивой додекабристской литературы. Как значительный поэт «декабризма» он сформировался и сложился в самый ранний период существования тайных организаций и наиболее полно и последовательно отразил в своих произведениях все особенности именно этого периода. Глинкой создано много крупных произведений на высокие темы: патриотические, философские, религиозные. В то же время он автор многочисленных лирических стихотворений. Темы этих стихотворений — природа, грусть, тоска, раннее увядание, неудовлетворенность жизнью («Призвание сна», «Осенняя грусть» «Весна», «Сельский сон» и другие). Характерен для них и мотив противопоставления скромного, но истинного счастья блеску губительной славы, роскоши («Мотылек», «Фиалка и дубы»), свободной жизни — существованию в неволе, среди вельмож. Пусть земные полубоги, В недрах славы и четей Громоздя себе чертоги. Будут в них рабы страстей! Для чего мне дом огромный? ' Дайте мне шалаш укромный Из соломы и ветвей, Дайте дружбу и свободу — Стану петь, хвалить природу, Как на воле соловей. Обличительные выпады здесь несколько нейтрализуются провозглашением скромного, чисто карамзинского идеала в виде «шалаша укромного из соломы и ветвей». Вообще по стилистике стихотворение Глинки близко сентименталистам. Обилие таких стихотворений в творчестве поэта позволяет отнести его к карамзинской школе. Но это не мешало автору работать в другой манере. Рационалистический подход к поэзии в 1810-е годы декларирован и закреплен в теоретических документах декабристов, в частности и в уставе Союза благоденствия — «Зеленой книге». Вопросам просвещения, воздействия на общество средствами искусства и литературы в уставе уделено значительное внимание. В трактовке проблем искусства, данной в «Зеленой книге», обращает на себя внимание постоянное подчеркивание и выделение нескольких основных положений. Декабристы утверждали примат идейного содержания над формой; «изящное» в литературе и искусстве понималось ими как полезное; целью искусства они ставили воспитание достойных людей, «состоящее не в изнеживании чувств, но в укреплении, благородствова-нии и возвышении нравственного существа нашего». Декабристские гражданские стихотворения 1816-1820 годов характеризуются тираноборческими настроениями, выраженными несколько иносказательно. Поэтам-декабристам «понадобились» исторические декорации. При этом изображаемая эпоха, герои и их идеалы рисовались довольно абстрактно. Таковы «Опыты двух трагических явлений» Ф. Глинки, напечатанные в 1817 году. В примечании автор указывал, что создавал отрывки, чтобы испробовать новый стихотворный размер, само же вступление служило отводом глаз цензуре. «Опыты двух трагических явлений» — очень туманное произведение. догадаться, о каком времени и народе здесь идет речь. Автором показана страждущая отчизна, покоренная тираном, соотечественники — рабы «во прахе под тяжким ярмом» и «тиран»? воздвигающий «свой железный престол» «на выях согбенных под гнетом рабов»; звучат призывы к борьбе с тираном за свободу отчизны. Изображение ночного собрания заговорщиков, решающих выступить против тирана, ибо настала благоприятная минута и «...слышен уж ропот, тирана клянут», несомненно, отражает настроения членов Союза спасения. Одной из важных проблем, поставленных уже на самом раннем этапе формирования декабристского революционного романтизма, была проблема историзма и национальной культуры. Первоначально историзм проявляется как внимание к прошлому, стремление выяснить, чем одна эпоха отличается от другой. В творчестве Катенина появятся те черты, которые романтики позже назовут народностью. В 20-е годы в поэзию декабристов приходят новые авторы: К. Рылеев, В. Ф. Раевский, В. Кюхельбекер. Важнейшей чертой поэзии этого периода становится требование народности, ее в поэзии декабристы связывали с двумя моментами: национальной темой и патриотической идеей. Даже любовь, которой молодой Раевский посвятил множество пламенных стихотворений, становится для героя лишь временным отдохновением, а вот испытания неминуемы («К моей спящей»). Мотивы тревожных предчувствий своей трагической судьбы, характерные для всей декабристской поэзии, проникают в интимнейшее стихотворение, посвященное радостям любви. Герой поэзии Раевского проясняется и закрепляется в его «тюремных стихах»: «К друзьям в Кишинев», «Певец в темнице» (1822). Герой этих стихотворений — человек мужественный, суровый, несгибаемый, всем жертвующий во имя одной цели: Я неги не любил душой. Не знал любви, как страсти нежной, Не знал друзей, и разум мой Встревожен мыслию мятежной, Забавы детства презирал, И я летел к известной цели. Мечты мечтами истреблял, Не зная мира и веселий... Такое изображение героя является программным. В послании «К друзьям в Кишинев» автор требует отказаться от лег-сой поэзии, эпикурейских тем: «оставь другим певцам любовь». Этот призыв напрямую касался А. С. Пушкина. В «тюремных стихах» Раевского, хоть и слабо намеченные обнаруживаются индивидуальные черты его героя, поэта-революционера, политического заговорщика. Он не выступает перед ненавистными судьями с пламенными и вольнолюбивыми монологами, как это свойственно было поэтам-романтикам, а плетет втайне нити заговора и молчит перед судьями: Скажите от меня Орлову, Что я судьбу мою сурову С терпеньем мраморным сносил, Нигде себе не изменил. Суровость с этих пор становится главной чертой облика Раевского, отражается и в его произведениях («Послание к К(ома-ро)ву», «Она», «Дума», «К дочери», «Предсмертная душа»). Не менее примечательна эволюция героя в лирике Кюхельбекера. В элегиях 1817-1820 годов это унылый мечтатель, стремящийся к небесной «отчизне», оплакивающий свои жизненные разочарования и увядшую молодость («Осень», «Элегия», «Отчизна», «Ночь», «Пробуждение»). С 1820-1821 годов в лирике поэта появляется другой герой — восторженный юноша, пламенный поклонник свободы, мечтающий сражаться за нее и даже погибнуть. Таким предстает он в «Греческой песне», «К Ахатесу» и в других стихах. Образ высокого героя создает Кюхельбекер в послании Ермолову и Грибоедову ив трагедии «Аргивяне». Автор очень вольно трактует библейские мотивы, создает страстный образ поэта-богоборца и страдальца. Романтическое противопоставление избранника-поэта низкой толпе характерно для всего творчества В. К. Кюхельбекера. У него поэт становится борцом за правду, вождем и пророком, вещающим людям истину. Никакие преграды не могут остановить его. А я — и в ссылке, и в темнице Глагол Господень возвещу... Понятия «поэт» и «революционер» у Кюхельбекера отождествляются. Интересно, как эта проблема решается у К. Рылеева. В трагедиях «Войнаровский», «Мазепа», «Наливайко» изображение исторических событий, лиц, близких или враждебных героям, детали обстановки даны конкретно. Они имеют самостоятельную ценность, а не служат лишь декорациями. Что касается создания в различных эпохах у разных народов образа идеального борца, то он оказывается одинаковым для многих, и для декабристской лирики в том числе. В «Исповеди Наливайки» друзья Рылеева справедливо видели выражение чувств самого автора, пророчество его судьбы. В эпических и драматических жанрах декабристы не решили проблему реалистического характера. В 1821-1823 годы Рылеев печатает свыше двадцати «дум», еще десяток найдены были в рукописях поэта после его казни. Рылеев, определяя жанровую природу «дум», возводил их к украинской народной поэзии. Стремление поэта-декабриста связать идейно-художественный замысел своих исторических баллад с народной традицией отвечало одному из положений декабристской эстетики — признанию фольклора источником литературы. «Думы» Рылеева близки историческим песням, но трактовка их своеобразна. Бестужев отмечал: «Рылеев, сочинитель дум или гимнов исторических, пробил новую тропу в русском стихотворстве». Он поэтизировал образы борцов за свободу и независимость родины (Мстислава Удалого, Дмитрия Донского, Ивана Сусанина, Богдана Хмельницкого). В уста своих героев автор вкладывал монологи, в которых находил выражение гражданских идей и настроений декабристов. Так, например, Волынский признает верным сыном отчизны лишь того, ...кто с сильными в борьбе За край родной иль за свободу, Забывши вовсе о себе, Готов всем жертвовать народу. Это далеко от истории, которая не дает оснований для такой идеализации кабинет-министра А. П. Волынского, но близко к той современности, активно воздействовать на которую стремились декабристы. В «думе» «Иван Сусанин» заметно стремление автора найти повествовательные формы изложения, отвечающие задачам гражданско-патетического стиля «думы», для этого автором вводится бытовая лексика. Вот скатерть простая на стол постлана; Поставлено пиво и кружка вина, И русская каша и щи пред гостями, И хлеб перед каждым большими ломтями. В «думе» «Войнаровский» показана борьба Мазепы, поддержанного племянником Войнаровским, против Петра I. Трактовка исторических событий в поэме носит противоречивый характер. В духе своих революционных идей Рылеев стремится осветить изображенные им события как политически-освободительную борьбу. Именно так толкует свои замыслы сам Мазепа в разговоре с Войнаровским: Уж близок час, близка борьба. Борьба свободы с самовластьем! Героем свободы Мазепа выступает только в представлении Войнаровского, который своему вдохновителю «предался слепо». Но он признается в том, что не мог проникнуть в глубину замыслов Мазепы: Не знаю я, хотел ли он Спасти от бед народ Украины, Иль в ней себе воздвигнуть трон, — Мне гетман не открыл сей тайны. Своеобразен у Рылеева и образ героини, отвечающий гражданскому характеру декабристского романтизма. Рылеев здесь независим от южных поэм А. С. Пушкина с их романтическими женскими образами. Жена Войнаровского, разыскавшая его в Сибири и разделившая печальную участь мужа, выступает в поэме не только как верная, знающая свой долг подруга, но и как патриотка, полная «высоких помыслов»: Она могла, она умела Гражданкой и супругой быть. Как и в поэмах других революционных романтиков, в «Вой-наровском» любовная интрига занимает побочное место. В центре сюжета стоят общественно-политические события. Поэма «Войнаровский» явилась значительным шагом вперед в художественном развитии Рылеева. Эпические тенденции поэмы толкали автора к отказу от лирической манеры изложения, свойственной романтической поэме. После Радищева, зачинателя русской революционной литературы, Рылеев на новом историческом этапе явился наиболее цельным и последовательным продолжателем революционной поэзии. Рылееву принадлежит и принципиальное утверждение первенства общественного содержания над художественной формой в искусстве, выражением чего явилась известная его формула: «Я не поэт, а гражданин». Трагические события 14 декабря 1825 года оборвали процесс естественного развития русской революционной поэзии. Теперь уже стала развиваться поэзия нового периода, осложненная не только трудными условиями, в которых оказались поэты-декабристы, оторванные от политической, общественной и литературной жизни, лишенные читателей, но и новыми поэтическими задачами, веяниями новой эпохи. Изменения эти, хоть и в искаженном виде, достигали «каторжных нор» и вызывали к жизни поэзию, переосмыслявшую тот трагический подвиг, подготовке которого была посвящена декабристская поэзия 1817-1825 годов. 

Литературная деятельность Павла Александровича Катенина (1792—1853) должна рассматриваться в связи с литературным движением декабристов. Именно в такой связи находят свое объяснение некоторые существенные особенности творческого пути Катенина.

Политическая биография Катенина до сих пор остается непроясненной в целом ряде важнейших моментов. Однако установлено, что он являлся одним из руководителей ранней декабристской организации — тайного Военного общества, образовавшегося в конце 1817 года. К тому времени Катенин был уже заслуженным гвардейским офицером, отличившимся в боях и походах в годы Отечественной войны. Авторитет Катенина в передовых офицерских кругах стоял высоко; позднейшая полицейская справка аттестует его как «оракула Преображенского полка, регулятора полкового мнения и действий молодых офицеров». В правительственных сферах он слыл «либералом», от которого «набираются вольного духу» его друзья.

То немногое, что мы знаем о Катенине, определяет его место на левом фланге участников раннего декабристского движения. Известное представление о политических идеалах Катенина конца 10-х годов дает революционный гимн, переложенный им с французского и пользовавшийся большой популярностью в декабристской среде:

Отечество наше страдает Под игом твоим, о злодей! Коль нас деспотизм угнетает, То свергнем мы трон и царей.            Свобода! Свобода! Ты царствуй над нами! Ах, лучше смерть, чем жить рабами, Вот клятва каждого из нас!..¹

Возможно, что именно с широким распространением этой песни было связано удаление Катенина, уже в чине полковника, из Преображенского полка в 1820 году. Во всяком случае, отставка эта имела чисто политические, а не какие-либо иные причины. Несколько позже, в ноябре 1822 года, по совершенно ничтожному поводу (за шиканье в театре) Катенин

53

по приказу Александра I был выслан из Петербурга в деревню под надзор полиции. Невинная выходка Катенина послужила правительству более или менее удобным предлогом для того, чтобы избавиться от политически неблагонадежного человека, который «наперед сего замечен был неоднократно с невыгодной стороны, и потому и удален из лейб-гвардии Преображенского полка...».¹

В ссылке Катенин пробыл до августа 1825 года, когда ему было разрешено вернуться в Петербург (в середине 1827 года он снова уехал в деревню, где прожил до осени 1833 года). Еще задолго до своей ссылки он отошел от непосредственного участия в декабристской организации. Подобно некоторым другим активным и наиболее радикальным деятелям Союза спасения, он не вошел в 1818 году в Союз благоденствия, очевидно, в силу своего несогласия с принципом «медленного действия на мнения», положенным в основу умеренно-конституционалистской программы новой организации. Но в то время как остальные участники отколовшейся группы, изжив свои разногласия с вождями Союза благоденствия по тактическим вопросам, вернулись в тайное общество, Катенин остался в стороне от него. Проведя без малого три года в глухой деревне, Катенин оказался в тени и во время следствия и суда над декабристами. Однако отношение к Катенину в официальных кругах попрежнему оставалось настороженным. Только в 1833 году он был снова зачислен на военную службу, но в 1838 году, еще раз и уже окончательно, был уволен в отставку, по его словам, «совершенно без вины и даже без предлога». Последние пятнадцать лет своей жизни Катенин провел почти безвыездно в своем костромском имении, прослыв среди окрестных помещиков вольнодумцем и безбожником.

2

Творческая деятельность Катенина, поскольку она нам известна, продолжалась почти тридцать лет, но уже с середины 20-х годов он фактически был вытеснен из литературы, а после 1836 года вообще не выступал в печати. Начинал Катенин в 1810 году в журнале «Цветник» переводными и подражательными стихами (оссиановские «Песни в Сельме», переводы из Виргилия, Биона и Гесснера). Первоначально он сблизился с кружком поэтов-«неоклассиков» (Батюшков, Гнедич), с которым, впрочем, вскоре же разошелся.

Тогда же Катенин начал работать для театра. В феврале 1811 года в Петербурге был поставлен выполненный Катениным стихотворный перевод трагедии Тома́ Корнеля «Ариадна». С театром Катенин был связан теснейшим образом в течение многих лет — и как драматург и как страстный любитель и знаток сцены, учитель и руководитель драматических актеров. Драматические произведения в стихах составляют бо́льшую часть литературного наследия Катенина. Среди них — лучшие в свое время переводы трагедий Пьера Корнеля² и Расина,³ отмеченные Пушкиным в «Евгении Онегине», в строфах о петербургском театре:

Там наш Катенин воскресил Корнеля гений величавый...

54

Оригинальных пьес у Катенина немного: драматический пролог (к пьесе А. А. Шаховского «Иваной») — «Пир Иоанна Безземельного» (1820), неоконченная комедия из жизни феррарского двора в XVI веке — «Вражда и любовь» (1827) и пятиактная трагедия «Андромаха», начатая в 1809 году, законченная в 1818 году и увидевшая свет лишь в 1827 году. Трагедия эта не имела успеха, но заслужила высокую оценку Пушкина, который назвал ее, «может быть, лучшим произведением нашей Мельпомены, по силе истинных чувств, по духу истинно трагическому» (XI, 180).

В предисловии к «Андромахе» Катенин демонстративно объявил, что из всех своих произведений он почитает эту трагедию первым — «по величине и объему, по важности рода и содержания». Между тем «Андромаха», увидевшая свет семнадцать лет спустя после того, как была задумана, воспринималась на общем фоне русской поэзии второй половины 20-х годов как явный анахронизм, и современники, за редкими исключениями, не увидели в трагедии ничего, кроме тяжеловесных стихов, скроенных по «классической мерке»:

Ах! сколько тягостно в нещастии презренье! Быть может, некий грек, мой зря позор, плененье, И радуясь, что я служить принуждена, Смеяся мне, речет: се Гектора жена...

«Андромаха», равно как и другие драматические произведения Катенина, сыграла решающую роль в упрочении за ним репутации литературного старовера. Действительно, в своей драматургии Катенин строго следовал традициям и законам классической поэтики. Однако эти тенденции были связаны с попытками Катенина по-своему разрешить проблему стиля и жанра высокой трагедии «гражданского состава».

В связи с этим любопытные результаты дает исследование катенинских переводов из Расина и Корнеля, широко раскрывающих характерный для декабристской поэзии метод применения в политических целях традиционных литературных форм с твердой образной лексической и семантической системой. В формах строгих классических трагедий Катенин пытался решить в духе декабристских идей проблему героя, воодушевленного идеями патриотизма, беззаветного мужества, гражданского самопожертвования. Пламенные монологи корнелевского Сида и других «высоких» героев, проникнутые патриотически-гражданским пафосом, вызывали четкий круг ассоциаций и аналогий, фиксировали внимание зрителя или читателя на близких ему явлениях социально-политического порядка. К примеру, такие стихи из перевода расиновой «Эсфири» (1816), как

Пучины бурные разгневанных морей Не так опасны нам, как лживый двор царей, —

в условиях русской действительности того времени звучали прямым политическим лозунгом. Нужно добавить, что во многих случаях Катенин вольно обращался с подлинником, политически заостряя перелагаемый им текст. Так, например, политическое звучание хоров той же «Эсфири» в переводе Катенина значительно более сильное, нежели у Расина.

Разительный пример декабристского осмысления трагедийной героики представляет переведенный Катениным монолог римского республиканца Цинны из одноименной трагедии Корнеля (характерно, что, публикуя перевод монолога в качестве отдельного стихотворения, Катенин как бы выключал его из общей монархической концепции трагедии). В монологе речь идет об убийстве тирана:

55

— Друзья! — сказал я им, — настал нам день блаженный Наш замысл довершить, великий и священный, К спасенью Рима, бог нас силою облек, И счастью всех претит единый человек... ................. Воздвигнем вольности низверженный олтарь И Рима истыми прославимся сынами, Ярем его сломив отважными руками. Искать ли случая? но завтра он готов: Он в Капитолии чтит жертвами богов, И сам падет, от нас на жертву принесенный...

Перевод Катенина был напечатан в «Сыне отечества» в марте 1818 года (№ XII), т. е. вскоре после того, как в Союзе спасения (в Москве, в конце 1817 года) обсуждался проект цареубийства (можно считать установленным, что Катенин принимал участие в этом обсуждении). Перевод тираноборческого монолога Цинны был вполне актуальным и совершенно конкретным произведением русской политической поэзии 10-х годов, — конкретным вплоть до деталей: как известно, декабрист И. Д. Якушкин вызвался убить Александра I во время богослужения в Успенском соборе.¹

Ко времени выступления Катенина с «Андромахой» стихотворная трагедия классического стиля уже сходила со сцены. С именем Катенина связана последняя и безнадежная попытка ее воскрешения. Вместе с тем «Андромаха» представляла собой достаточно типическое явление декабристского литературного движения, поскольку именно в кругу писателей-декабристов создание героической трагедии «гражданского состава» (как правило, на историческом материале) выдвигалось в качестве первоочередной и ответственнейшей задачи («Аргивяне» Кюхельбекера, «Венцеслав» Ротру в переводе Жандра, трагедийные опыты Грибоедова).

В этом плане важное значение имели полемические выступления Катенина и Жандра в 1820 году по поводу драматургии Озерова. Они упрекали Озерова в искажении «духа» изображаемой эпохи, в несоблюдении «местного» и «временного» колорита, — в том, что он применял «блестящие украшения, наброшенные вкусом новых народов как богатое платье на величественную наготу древних».²

«Андромаха» и должна была служить практическим осуществлением выдвинутой Катениным проблемы создания исторической трагедии, выполненной в духе «истинного» классицизма — не по «ложным» правилам Вольтера, а по образцу античных трагиков — Софокла и Еврипида. Этому не противоречило сочувственное отношение Катенина к Расину и Корнелю, которые — в его понимании — являлись прямыми наследниками великих античных трагиков, «чистыми от всех придворных и французских зараз». В то же время, следуя принципу верности изображения исторической эпохи, Катенин в нужных случаях «исправлял» и дополнял Корнеля и Расина в данном направлении, последовательно вытравляя в своих переводах черты подлинника, противоречившие локально-историческому колориту античной, библейской или средневековой эпохи.

Самая идея верного изображения исторической эпохи имела прогрессивное значение. Тем самым и драматургия Катенина в известной мере отвечала тому решению проблемы «подлинного историзма», которое, как

56

увидим ниже, он выдвигал с большой настойчивостью и последовательностью. В сущности говоря, в насыщении старого трагедийного жанра, идеями романтического историзма и заключалась суть драматургической работы Катенина.

Этим в первую очередь и объясняется высокая оценка, данная «Андромахе» Пушкиным. В трагедии Катенина Пушкин увидел попытку воссоздать подлинную классическую Грецию и ее «дух истинно трагический». Тема материнской любви Андромахи к Астианаксу позволила Катенину поставить в своей трагедии проблему создания высокого героического характера — в значительной мере уже не статического, как у французских, классиков, а показанного в движении, в борьбе противоречий. Решить эту проблему Катенину, однако, не удалось.

Центральное место в творчестве Катенина занимают, однако, не его драматические произведения, а «простонародные» баллады. Баллады эти примечательны прежде всего тем, что в них Катенин отошел от нормативной эстетики и стиховых форм классицизма, быть может, дальше, нежели любой из современных ему поэтов.

3

В 1815 году, по возвращении из заграничного похода, Катенин сблизился с литературно-театральным кружком Шаховского и с Грибоедовым. В 1817 году Катенин и Грибоедов сообща написали комедию в прозе — «Студент». Установка на сатирическое изображение быта и нравов, нарочитая, подчеркнутая «простонародность» языка, пренебрежение строгими правилами господствовавшей драматургической теории — таковы качества, отличающие эту комедию. Кроме того, комедия преследовала и более специальные литературно-полемические цели. Она была направлена против Карамзина и поэтов сентиментально-элегического стиля, в первую очередь против Жуковского и Батюшкова.

Как раз к периоду 1815—1817 годов относится оформление литературной позиции Катенина. Он принял активное участие в борьбе за создание национальной, самобытной литературы. Ближайшими своими соратниками и единомышленниками в этом отношении Катенин считал Грибоедова, Жандра, критиков Д. П. Зыкова и Н. И. Бахтина; впоследствии к ним примкнул Кюхельбекер. Все названные лица, исключая Бахтина, были в той или иной мере близки к декабристскому движению.

В своей статье о Катенине Пушкин отметил, что, «быв один из первых апостолов романтизма и первый введши в круг возвышенной поэзии язык и предметы простонародные, он <Катенин> первый отрекся от романтизма и обратился к классическим идолам, когда читающей публике начала нравиться новизна литературного преобразования» (XI, 220). Здесь в общих чертах верно указана противоречивость творческого пути Катенина и тонко отмечено, что он был одним из первых романтиков в русской поэзии, разрабатывавшим «язык и предметы простонародные».

Не один Пушкин, в разрез с установившимся мнением, склонен был называть Катенина романтиком. Можно привести ценное замечание Кюхельбекера о «славянах, имеющих своих классиков и романтиков»: «Шишков, Шихматов могут быть причислены к первым, Катенин, Г<рибоедов>, Шаховской и Кюхельбекер — ко вторым».¹ В этом замечании

57

— ключ к пониманию литературной позиции раннего Катенина, выступившего «под славянским знаменем» против писателей карамзинистского направления, но по-своему решавшего эстетические проблемы.

Кюхельбекер прямо указывал, что катенинские баллады — «Мстислав», «Убийца», «Наташа» и «Леший» — «еще только попытки, однако же (да не рассердятся наши весьма хладнокровные, весьма осторожные, весьма не романтические самозванцы-романтики!) по сю пору одни, может быть, во всей нашей словесности принадлежат поэзии романтической».¹

На том основании, что Катенин боролся с «Арзамасом», его неоднократно сближали с реакционером Шишковым и его группой. Однако такое сближение неправомерно. Обосновывая свои литературно-теоретические взгляды, Катенин, правда, опирался на некоторые положения, выдвинутые Шишковым в борьбе со слезливо-сентиментальной литературой карамзинистов, но придавал им принципиально иное идейное содержание. Да и самая борьба с «карамзинизмом» велась Катениным и его друзьями уже в новом направлении: вокруг центральных литературных проблем эпохи — романтизма и народности. В понимании самой проблемы романтизма заключалось глубокое различие позиций Катенина и шишковистов, вообще никак не решавших проблему романтизма и всецело стоявших на почве омертвевших художественных теорий XVIII века.

Катенин решал проблему романтизма, органически связывая ее с общими вопросами о народности искусства и утверждении национального, самобытного поэтического стиля, во всех случаях отдавая предпочтение «поэзии своей, отечественной, народной». Н. И. Бахтин, сторонник Катенина, обычно излагавший его мнения, писал, что «истинный романтизм» состоит в выборе национальных сюжетов и в пользовании красками, понятными читателям без необходимости предварительного изучения климата, нравов и верований иностранных народов.

Прогрессивная по своему идейному содержанию проблема народности лежала в основе художественного мировоззрения Катенина.² Решением данной проблемы были обусловлены основные черты литературной деятельности Катенина и предопределена его борьба за освобождение литературы от западных влияний, за ее национальное самоопределение, независимость и высокий идейный уровень.

Выдвигая свое понимание «истинного романтизма» как самобытного поэтического стиля, Катенин выступал против Жуковского и поэтов его окружения, насаждавших на русской почве сентиментально-элегический романтизм, развивавшийся в традициях карамзинистской эстетики. Катенин боролся против эстетизма и сглаженности языка и стиля карамзинистов, за пропагандистские задачи литературы, за верность изображения действительности, за «простонародность» и просторечие, за разработку «высоких» и «важных» тем широкого культурно-исторического и морального плана.

«Простонародные» баллады Катенина сыграли свою роль в борьбе с салонным романтизмом. Однако при этом Катенин в большинстве случаев оставался на общей с Жуковским почве — на почве балладной романтической фантастики, и это обстоятельство в известной мере сузило идейное значение катенинских баллад.

В 1816 году разгорелась шумная полемика вокруг стихотворения Катенина «Ольга», представляющего собой вольный перевод бюргеровой баллады «Ленора» и направленного, во многом, против Жуковского,

58

выступившего за восемь лет перед тем со своим переводом «Леноры» (баллада «Людмила»). В соответствии с эстетическими установками карамзинизма Жуковский последовательно вытравлял присущие бюргеровой балладе «народные черты»; Катенин же, наоборот, стремился возможно отчетливее передать их, соответственно оформив весь интонационно-словесный строй баллады. Так, например, если у Жуковского сказано: «Шорох тихих теней», то у Катенина: «Адской сволочи скаканье» и т. п. Итоги полемики, разгоревшейся вокруг «Ольги» и «Людмилы», много лет спустя подвел Пушкин, назвавший катенинскую «Ольгу» «замечательным произведением», а «Людмилу» «неверным и прелестным подражанием», в котором Жуковский «ослабил дух и формы своего образца»: «Катенин это чувствовал и вздумал показать нам Ленору в энергической красоте ее первобытного создания; он написал Ольгу. Но сия простота и даже грубость выражений, сия сволочь, заменившаявоздушную цепь теней, сия виселица, вместо сельских картин, озаренных летнею луною, неприятно поразили непривычных читателей, и Гнедич взялся высказать их мнения в статье, коей несправедливость обличена была Грибоедовым. После Ольгиявился Убийца, лучшая, может быть, из баллад Катенина. Впечатление, им произведенное, было и того хуже: убийца, в припадке сумасшествия, бранил месяц, свидетеля его злодеяния, плешивым! Читатели, воспитанные на Флориане и Парни, расхохотались и почли балладу ниже всякой критики» (XI, 220, 221). На примере «Убийцы» (1815) можно особенно отчетливо уяснить принципы работы Катенина над созданием русской самобытной баллады, построенной на национальном, народном материале. По конкретности образов, по прямой установке на изображение крестьянского быта, по «простонародности» языка и «прозаичности» интонаций «Убийца» остается единственным в своем роде явлением в русской поэзии 10-х годов.

4

Катенин печатно заявлял, что его лучшие стихи «заслуживают некоторое внимание, именно как вещи совершенно оригинальные и ни откуда не заимствованные».¹ Одним из источников оригинальности служили для Катенина фольклор и произведения древней русской письменности: в «Лешем» (1816) было обработано старинное народное предание, в «Мстиславе Мстиславиче» (1819) встречаются прямые заимствования из «Слова о полку Игореве».

В свете борьбы с карамзинистами за народность и «просторечие» осмыслял Катенин и проблему поэтического языка. Разделяя ошибочные представления Шишкова о тождестве русского и церковно-славянского языков, он питал очевидное пристрастие к славянизмам и библеизмам, — и это обстоятельство больше всего давало оснований современникам причислять его к шишковистам. Между тем Катенин пользовался славянизмами и библеизмами главным образом в целях патетического «возвышения тона» и строго ограничивал сферу их применения «высокими» драматическими и лиро-эпическими жанрами. «Не только каждый род сочинений, даже в особенности каждое сочинение, требует особого слога, приличного содержанию..., — писал он. — В комедии, в сказке нет места славянским словам, средний слог возвысится ими, наконец, высокий будет ими изобиловать. Если сочинитель употребит их... без разбора, виноват его вкус, а не правила...».²

59

Последовательность Катенина в применении этих «правил» становится очевидной из простого сопоставления его «простонародных» баллад («Наташа», «Убийца», «Леший», «Ольга») со стихотворениями, посвященными разработке исторических и библейских тем («Софокл», «Мстислав Мстиславич», «Мир поэта»). В балладах, «просторечие» которых в известной мере отражало живую стихию разговорного народного языка, Катенину удавалось создавать строфы, по определению Грибоедова, «дышащие пиитической простотой»:

Так весь день она рыдала, Божий промысел кляла, Руки белые ломала, Черны волосы рвала; И стемнело небо ясно, Закатилось солнце красно, Все к покою улеглись, Звезды яркие зажглись.

(«Ольга»).

Иное дело — торжественно-патетический, уснащенный славянизмами слог «Софокла», представляющего собой характерный образец романтического изображения высокого героя в духе декабристских моральных концепций:

Но кто прозреть свою судьбину Возмог, рожденный от жены? Вотще был труд Лаия сыну Бежать от роковой вины... ............. Когда же мстить врагам обиду Душой великие могли?

Заслуживают внимания опыты Катенина в области русского стихосложения, выражавшиеся в разработке мало распространенных размеров античной и русской народной поэзии. В стихах Катенина мы находим редкое по тому времени разнообразие метров: сложные дактилические и амфибрахические размеры, хореи и анапесты, белый пятистопный ямб, гекзаметр и т. д. Сюда же относится разработка Катениным строфических форм: сонета, рондо, октавы (переводы из Ариосто и Тассо), терцин («Ад» Данте). Еще Кюхельбекер рассматривал «Мстислава Мстиславича» как попытку сблизить узаконенные поэтической практикой стихотворные формы и размеры «с богатою поэзиею русских народных песен, сказок и преданий».¹ В этом стихотворении размер меняется двенадцать раз и, по справедливому замечанию Кюхельбекера, с «удивительным искусством приноровлен к мыслям». Действительно, Катенин менял размер соответственно внутреннему движению самой темы, стремился достичь соответствия метра смысловому содержанию каждого эпизода, и это было основным принципом его работы над стихом.

Сам Катенин настойчиво твердил о новаторском значении своих опытов в области русского стихосложения и признавал их романтический характер. По поводу «Пира Иоанна Безземельного», написанного пятистопным ямбом, частью без рифм, он отстаивал свой приоритет новатора, впервые введшего этот «романтический размер» в русскую драматическую литературу.²

60

5

Нетерпимость Катенина в отстаивании своих, порой уже значительно устаревших литературных взглядов и мнений, его «крутой нрав» и «строгая», а зачастую и несправедливая критика — привели к тому, что он очутился в полной изоляции и был окружен атмосферой открытого недоброжелательства со стороны представителей наиболее влиятельных литературных группировок. Внешние обстоятельства — правительственные репрессии и ссылка — прекратили общение Катенина почти со всеми его литературными друзьями и способствовали тому, что к 20-м годам он оторвался от литературной современности и как бы застыл на своих исходных позициях.

По характеру своей творческой деятельности Катенин не был в состоянии подняться до решения центральных в поэзии 20-х годов проблем героя и характера, выдвинутых в ходе литературного развития. Проблема психологического раскрытия индивидуального характера, правда, ставилась им в некоторых стихотворениях (например в «Софокле»), но решение ее было ограничено сильнейшим, непреодоленным влиянием эстетики классицизма с ее нормативными критериями героя и героического.

Вытесненный из литературы, Катенин демонстративно становится в позу «классика», непримиримого врага новой романтической школы. Суждения его о крупнейших литературных явлениях 20—30-х годов были резки и огульно отрицательны. С годами критика Катенина теряла свою былую принципиальность. В 1828 году он сам задумал написать «стихотворение ultra-romantique» (под заглавием «Колдун»), но отказался от своего намерения только потому, что «романтики наши, и с Байроном, и с Мицкевичем, мне до того опротивели, что мысль — сделаться самому, хоть несколько, по необходимости, на них похожим, для меня нестерпима».¹ Забота о «непохожести» стала главной заботой Катенина. В новых своих стихах он намеренно отходил от «нагой простоты», отличавшей его ранние «простонародные» баллады. Таковы «Ахилл и Омир» (1826) «Старая быль» (1828), «Элегия» (1829), «Идиллия» (1831), «Сафо» (1835—1838) и др.

Центральная тема зрелого Катенина — тема судьбы отверженного поэта. В ряде стихотворений он разработал эту тему, наполнив ее политическим содержанием. В «Старой были», в сопровождавшем ее послании «А. С. Пушкину» (вызвавшем пушкинский «Ответ Катенину») и в ряде других стихотворений конца 20-х — начала 30-х годов Катенин определял свою позицию декабристского поэта, пережившего разгром революционного движения, но сохранившего верность его заветам:

Нет, сгубить доныне годы Не смогли  врожденных сил; Добродетели, свободы, Славы ты  не разлюбил: Будь же вновь, чем был ты  прежде, Падшим  духом  воспряни; Доброй  в юноше надежде, Зрелый  муж,  не  измени.

(«Гений и поэт»).

Не вызывает сомнений автобиографичность замечательной «Элегии», в которой нашли прямое отражение многие обстоятельства жизни и деятельности Катенина — его боевые подвиги, ссылка, литературные неудачи.

61

К 1830 году относится не пропущенное цензурой в печать стихотворение Катенина «Гений и Поэт»,¹ являющееся своего рода его поэтической исповедью. По поводу этого стихотворения Катенин писал Н. И. Бахтину: «Я становлюсь смел в своей глуши, и коли прочтете, увидите почему».² Стихоторение, написанное под впечатлением событий июльской революции во Франции, проникнуто революционным пафосом:

Зри, как целые народы, Пробужденные от сна, Вдруг отчизны и свободы Водружают знамена...

В конце 1832 года Катенин издал (в первый и последний раз) свои «Сочинения и переводы в стихах». Книга, снабженная предисловием и примечаниями издателя (Н. И. Бахтина), производила впечатление посмертного издания и соответственно была принята критикой. В журнальных отзывах о Катенине говорилось как о давно забытом писателе. Один только Пушкин сочувственно встретил издание, посвятив ему специальную статью. В 1834 году отдельной книжкой вышла большая сказка в стихах Катенина «Княжна Милуша». Сюжет сказки был взят из излюбленной Катениным истории Киевской Руси. В многочисленных лирических отступлениях Катенин снова обращался к теме своей «враждебной судьбы»:

Что ж делать? Петь, пока еще поется, Не умолкать, пока не онемел. Пускай хвала счастливейшим дается; Кто от души простой и чистой пел, Тот не искал сих плесков всенародных; В немногих он, ему по духу сродных, В самом себе, получит мзду свою, Власть — слушать, власть — не слушать; я пою.

К 1836 году относится последнее выступление Катенина в печати — с несколькими стихотворениями, среди которых был «Инвалид Горев» (задуманный еще в конце 20-х годов). Это произведение Катенин считал «самым зрелым, дельным, с природы схваченным из всех <своих> стихотворений».³ Эта «быль» отличается простотой и выразительностью языка и стиля, конкретностью изображенного в ней крестьянского быта, сюжетностью, разговорной живостью интонаций. Все эти особенности, на первый взгляд неожиданные у Катенина 30-х годов, были, конечно, преемственно связаны с его ранними «простонародными» балладами.

«Инвалид Горев» с еще большей ясностью выявляет историко-литературное значение творческих исканий Катенина в его ранних балладах, свидетельствуя о том, что проблема конкретного национального содержания поэзии осознавалась им во всем ее значении и в конце 30-х годов. Однако ограниченность мировоззрения препятствовала переходу Катенина на позиции демократической народности, которая требовала большего, чем «простонародность» языка и образов, а именно — обличительного и революционного пафоса в отражении современной действительности.

.А. Катенин дебютировал в 1810 г. Высоким образцом, источником героических тем и образов была для Катенина литература классицизма, особенно французского. В традициях классицистической литературы, с использованием александрийского стиха и высокого слога, были представлены им и стихотворные вариации на темы Оссиана и античной литературы (“Смерть Приама”, “Эклога. Из Виргилия”, “Песни в Сельме”).    Отечественная война 1812 г. стала переломным событием в жизни многих писателей, в том числе и Катенина. Личный военный опыт не мог не выразиться в новом направлении его поэзии. В творчестве Катенина появляются стихотворения, в которых лирический герой, прежде достаточно абстрактный, наделен автобиографическими чертами и в которых отражена индивидуальная судьба человека. Определенные автобиографические мотивы присутствуют в балладе “Певец Услад” (1817), рассказывающей о верности героя своей возлюбленной даже после ее смерти. Это не просто произведение с весьма распространенным литературным сюжетом, в нем отражен личный опыт Катенина, пережившего смерть невесты. Доказательством этих новых тенденций служит лирический герой элегии “Грусть на корабле” (1814), обнаруживающий определенные черты биографии поэта, в частности его трехлетние военные походы (1812–1814):

   С жизненной бурей борюсь я три года,    Три года милых не видел в глаза.

   Ярко проявилась в элегии индивидуальность Катенина, его новая, оригинальная манера. Во время господства утонченного, рафинированного стиля поэзии В.А. Жуковского, К.Н. Батюшкова (поэзия “школы гармонической точности”) интонация стихотворения Катенина была необычно резка. Естественность и мужественность интонации, простонародность стиля, необычная аллитерация стихотворения (“Ветр нам противен, и якорь тяжелый Ко дну морскому корабль приковал” – упор на звук), жизнеутверждающий финал (“Полно же, сердце. Вернемся к надежде, Чур, ретивое, себя не убей”) свидетельствуют о самобытном взгляде поэта на элегию.    Особое место в творческом наследии Катенина занимают баллады (“Наташа” (1814), “Певец” (1814), “Убийца” (1815), “Ольга” (1816)). В 1816 г. Катенин опубликовал балладу “Ольга”, которая была, как и произведение Жуковского “Людмила”, вольным переложением “Леноры” Бюргера. Это событие вызвало оживленную полемику о балладе между сторонниками Жуковского (Н.И. Гнедич) и Катенина (А.С. Грибоедов). Катенин иначе, чем Жуковский и Гнедич, представлял себе, как надо изображать национальный характер и народную жизнь. Если для Гнедича народный характер был гармоничен (что запечатлено в идиллии “Рыбаки”), то для Катенина народная жизнь и народный характер представлялись более противоречиво и сложно. В народном характере совмещались как злые, так и добрые начала. В балладе “Убийца” старик, воспитывающий сироту, и его убийца, терзаемый муками совести, – два проявления народного характера, в котором соседствуют добродетель и греховность.    Баллады Катенина были своеобразной реакцией на произведения В. Жуковского. Сюжеты произведений Катенина также восходили к западноевропейским источникам – балладам Бюргера, Гете, Шиллера, но поэт сознательно придал им национальное звучание, связал с конкретными событиями русской истории, с определенным историческим местом. В балладе “Наташа” события отнесены ко времени войны 1812 г. и разворачиваются в Москве, в “Ольге” упоминается о походах Петра I, в “Певце” действие происходит при дворе киевского князя Владимира. Катенин насыщает баллады народными поверьями, фольклорными образами, образами “Слово о полку Игореве”:

   Вещий перст живые струны    Всколебал; гремят перуны:    Зверем рыщет он в леса,    Вьется птицей в небеса.

   В основу баллад Катенина положены события, вписанные в национальную историю, автор широко использует фольклорные и древнерусские мотивы, включает в повествование просторечия, лишает сюжеты баллад мистических мотивов. Эти черты свидетельствовали о новой форме баллады, которую называют “простонародной”. Эта форма оказалась достаточно продуктивной в русской литературе. Ей широко пользовались поэты-декабристы (Кюхельбекер, А. Одоевский) и Пушкин (“Жених”, “Утопленник”).    Катенин известен также как мастер стиха. Он умело владел александрийским стихом, гекзаметром, стихом испанских романцеро (“Романсы о Сиде”) и проводил эксперименты с твердыми жанрово-строфическими (сонет) и строфическими формами – терцинами (“Уголин”), октавами (переводы из Ариосто и Тассо). Все это свидетельствует о том, что Катенин, как и гражданский, или социальный, романтизм в целом, искал новые формы содержательной выразительности.    Творчество другого представителя старшего поколения поэтов-декабристов Ф.Г. Глинки, как и Катенина, началось еще до войны 1812 г. В 1808 г. вышла в свет первая часть “Писем русского офицера”, прославившая молодого автора.    Как поэт Глинка сложился рано. Его первые стихотворения связаны с войной 1812 г. (“Военная песня”, “Солдатская песня”, “Песня сторожевого воина перед Бородинскою битвою”, “Песня русского воина при виде горящей Москвы”, “Авангардная песня” и др.). Героям войны Глинка посвятил серию своеобразных литературных портретов (“Партизан Сеславин”, “Партизан Давыдов”, “Смерть Фигнера”). Поэзия Глинки выражает мировоззрение раннего этапа декабристского движения, для которого характерны благотворительность, просветительство, формирование общественного мнения.    Глинка придавал особое значение дидактической поэзии, воспитывающей гражданские добродетели и исправляющей пороки в человеке. Руководствуясь этими целями, он обращается к духовной поэзии – к переложению псалмов, к библейским сюжетам. Эти произведения были опубликованы им под названием “Опыты священной поэзии” (1826). Поэт заимствует из псалмов отдельные мотивы и образы, которые толкует в духе декабристских воззрений. Например, в “Блаженстве праведного” (вариации на темы I псалма) библейский текст подчинен просветительским филантропическим задачам:

   О, сколь блажен правдивый муж,    Который грешным вслед не ходит    И лишь в союзе чистых душ    Отраду для души находит!

   Духовные ценности сентименталистов – скромность, человеколюбие, пренебрежение к внешнему блеску, богатству, духовная чистота – особо ценились Глинкой и стали объектами изображения во многих его стихотворениях (“Призвание сна”, “Сельский сон”, “К снегирю”, “К соловью в клетке” и др.). Однако сентименталистская стилистика, образность этих стихотворений вмещает декабристский политический подтекст (“Призвание сна”):

   Ах, покажи мне край прелестной,    Где истина, в красе чудесной,    В своих незыблема правах;    Где просвещенью нет препоны,    Где силу премогли законы    И где свобода не в цепях!..

   В “Опытах священной поэзии” возникает образ ветхозаветного пророка, в котором есть намеки и на самого поэта. Сначала он – грешник, мучимый сознанием своей слабости, несовершенства и одиночества; затем – человек, начинающий постигать истину, обретший надежду; потом – суровый праведник, идущий к людям, чтобы возвестить им грозную правду:

   Воздвигнись, мой Пророк,    Ты будешь Божьими устами!    В толпах смущенных суетами:    Звучи в веках, святой глагол!

   Образ пророка у Глинки предваряет знаменитый пушкинский образ (в стихотворении “Пророк”).    Наряду с несомненными поэтическими достоинствами “Опытов…”, в них есть и существенные художественные промахи. Глинка не всегда мог вполне выдержать высокий библейский стиль: приди к нам, Боже, в гости; Господь как будто почивал; разоблачились небеса. Он мог обратиться к Богу с призывом:

   Я умираю от тоски!    Ко мне, мой Боже, притеки!

   Здесь высокая лексика совмещена с разговорно-обиходной интонацией, что вызвало иронические замечания Крылова: Глинка с Богом запанибрата, он Бога “в кумовья к себе позовет” – и Пушкина: Глинка заставляет Бога “говорить языком Дениса Давыдова”.    Другая традиция, которую наследует Ф. Глинка (“Отрывок из Фарсалии” (1818), “Опыт двух трагических явлений” (1817)), восходит к одической поэзии М.В. Ломоносова и Г.Р. Державина. Слог, насыщенный славянизмами, ораторская интонация, использование античной тематики связаны с традицией высокой поэзии и также подчинены у Глинки задачам выражения декабристских настроений. Анализ стилистики “Отрывка из Фарсалии” помогает определить, как формировался своеобразный словарь поэзии декабристов (слова-сигналы: рабство, сыны свободы, цепи, отчизна, толпа, оковы, малодушие, свободные римляне, тяжкий ярем, сети, рабы, свобода, блаженство, надежды, крепость духа, слабеть духом, мужество предков, бессмертье), как складывались ключевые понятия декабристского мировоззрения.    Несмотря на то, что эти две тенденции творчества Глинки (условно называемые “сентиментальная” и “одическая”), на первый взгляд, кажутся противоположными, можно говорить о единстве поэтического мира поэта, который достигается гражданским, просветительским взглядом на мир.    В 1820-е гг. в литературу входит новое поколение поэтов-декабристов – К. Рылеев, В. Кюхельбекер, А. Одоевский и др.

Катенин (Павел Александрович) - литератор (1792 - 1853), родился в родовом селе Костромской губернии, первоначальное образование получил дома, поступил на службу в министерство народного просвещения, в 1810 г. перешел портупей-прапорщиком в преображенский полк, сражался при Бородине, Люцене, Бауцене, Лейпциге. В 1822 г., за шиканье артистке Семеновой , был выслан петербургским генерал-губернатором графом Милорадовичем на родину, где и пробыл десять лет. Через два года вслед за тем возвращения в Петербург, был переведен в эриванский полк, на Кавказ, и в 1836 году назначен комендантом крепости Кизляр. Прослужив два года, он вышел в отставку и поселился в своей деревне. Литературную занятие Катенин начал возле 1810 г. Первые его стихотворения-переводы и подражания Виргилию, Оссиану, Гесснеру - печатались в "Цветнике" Беницкого и других изданиях. Около этого же времени, он начал трудиться для театра. В 1811 г. был поставлен его перевод трагедии Корнеля "Ариадна", в 1816 г. перевод трагедии Расина "Эсеир"; в 1819 г. им написан драматический отрывок "Пир Иоанна Безземельного", в 1821 г. вышла его переделка "Сплетни" ("Le mechant", Грессе), в 1822 г. напечатан перевод "Сида", Корнеля. В вынужденном деревенском уединении, Катенин перевел комедию Мариво "Les fausses confidences", напечатанную в 1827 г. под заглавием "Обман в пользу любви", и написал трагедию в 5 действиях "Андромаха", которой как сам автор, так и Пушкин придавали большое роль. Драматические произведения Катенина были результатом того увлечения театром, которое заставило Катенина живо интересоваться всеми мелочами театральной жизни, участвовать в распределении ролей, проходить с актерами эти роли, обучать их декламации, и т. д. Сюжеты для своих эпических и лирических стихотворений Катенин забирал из древнерусской жизни ("Старая быль", "Милуша", "Певец Услад" и другие). Как оригинальные, так и переводные произведения Катенина не представляют ничего выдающегося. Гораздо больше Катенин был известен как критик. Знакомый с несколькими новыми языками, зная латинский язык, Катенин имел вероятность исследовать в совершенстве иностранных - древних и новых - классиков. Пушкин, близкий приятель Катенина, считал его лучшим из тогдашних критиков и ставил его значительно выше А. Бестужева (Марлинского) . Грибоедов отдавал на его суд родное знаменитое "Горе от ума". Причиной такого отношения были, конечно, не только образованность Катенина, но и его критическое чутье и привкус, давшие ему вероятность точно дать оценку "Евгения Онегина" и "Руслана и Людмилу". Катенин считался, да и сам себя считал классиком, "не-романтиком". Классицизм его выражался в том, что он выше всего ставил Корнеля и Расина, а кроме того ценил писателей в роде Казимира Делавиня, в котором находил "нечто расиновское". В сущности, по своим воззрениям он немного отличался от писателей якобы враждебного ему романтического направления. Это видно из его статьи "Размышления и разборы", заключающей в себе его соображения о поэзии вообще, а ещё очерки поэзии еврейской, греческой, латинской и новоевропейской. Здесь Катенин, как и его мнимые противники, требует от художественного произведения реализма, верного изображения действительной жизни. Разбирая современные ему комедии, Катенин жалуется на отсутствие в них "правдоподобия" и "натуры". Ему самому приходилось выслушивать от современных критиков с одной стороны упреки, с прочий - похвалы за "предрасположение к народности", за влечение к простоте и естественности. Катенин был врагом только того романтизма, "родителем которого на Руси" был Жуковский , "поэтический дядька чертей и ведьм немецких и английских". Шекспира Катенин не понимал и ставил значительно ниже французских классиков. Ср. "Сочинения Катенина, писанные в стихах" (доля I и II, Санкт-Петербург, 1832); Е. Петухов , "П.А. Катенин" (биографический очерк, в "Историческом Вестнике", 1888, ); "К истории русского театра. Письма П.А. Катенина к А.М. Колосовой" ("Русская Старина", 1893,). В. Боцяновский.