Традиционная и инновационная составляющая культуры: формы взаимодействия

«Звоночки» беспокойства по поводу рассогласования традиционной и инновационной составляющей культуры прозвенели уже давно. Так, Ф. Шиллер в своих знаменитых «Письмах об эстетическом воспитании» (1795) фиксирует отрыв современного ему государства от этического сообщества как источника жизненной силы. Проницательный ум видит причину в самой культуре, нанесшей человечеству эту рану: «Как только сделалось необходимым благодаря расширившемуся опыту и более определенному мышлению, с одной стороны, более отчетливое разделение наук, а с другой – усложнившийся государственный механизм потребовал более строгого разделения сословий и занятий, – тотчас порвался и внутренний союз человеческой природы, и пагубный раздор раздвоил ее гармонические силы. Рассудки интуитивный и умозрительный, настроенные теперь враждебно, разграничили поле своей деятельности»¹. Ф. Шиллер описывал, по сути, плоды (как мы теперь понимаем – промежуточные) реализации картезианской естественнонаучной программы, в которой природа представляет собой гигантский механизм, а человеческое тело есть «машина, которая, будучи создана руками Бога, несравненно лучше устроена и имеет в себе движения более изумительные, чем любая из машин, изобретенных людьми»². Устранение Р. Декартом понятия души как посредницы между неделимым умом (духом) и делимым телом, противопоставление природы и духа – представление, превратившее природу в неодушевленный объект для познания и использования человеком, выведение человека за пределы природного мира в качестве демиурга – вот набросок той картины мира, что привела к катастрофе современности.

Предвидение катастрофы – характерно для великих мыслителей. Я обычно начинаю свой курс истории и философии науки для аспирантов со знаменитого предостережения Макса Вебера: «Судьба нашей эпохи с характерной для нее рационализацией и интеллектуализацией и, прежде всего, расколдовыванием мира заключается в том, что высшие благороднейшие ценности ушли из общественной сферы или в потустороннее царство мистической жизни, или в братскую близость непосредственных отношений отдельных людей друг к другу»¹. Разные ракурсы кризиса культурных основ человеческого бытия описывали О. Шпенглер, Н.А. Бердяев, К. Ясперс, В.И. Вернадский, А. Швейцер, Г.Х. Ортега-и-Гассет, Н.Н. Моисеев и многие другие мыслители из разных стран. История знает и примеры личного поступка: ученые отказывались от разработок, результаты которых могли бы нанести ущерб человеческому сообществу. П.Л. Капица, несмотря на требование руководства СССР сосредоточиться на создании термоядерного оружия, занялся мирной наукой, в частности, холодильными устройствами для народного хозяйства. А.Д. Сахаров и Я.Б. Зельдович, уйдя от работ по водородной бомбе, сосредоточились на фундаментальных астрофизических проблемах Вселенной. В такого рода случаях ученые не позволяют себе сказать: «Наука не решает, как будут использованы ее плоды»². Бертран Рассел, заявивший это, однако, продолжал: «Наука сама по себе не может обеспечить нас этикой… Но наш выбор между целями, которых можно достичь, должен определяться не только научными соображениями»³. И, логично добавить – не только соображениями власти, политики, бизнеса.

Но тогда возникает вопрос: что же может обеспечить нас этикой?

Мы знаем, конечно, что исторически этический комплекс формировался преимущественно в религиях, но к ХХI веку религиозная идея (по крайней мере, в европейской культуре) перестала быть путеводной звездой человечества. «Расколдованный» наукой мир, несомненно, не отказался от великого наследия человеческой культуры, но трансформировал эти ценности, укоренив их в светском обществе, в его традиционной компоненте культуры. Не обязательно быть глубоко верующим человеком, чтобы соотносить свои интенции и поступки с нормами морали. Однако сегодня и здесь возникли проблемы. Наряду с вызовами, угрожающими биологической природе человека, явственно обозначился вызов культуры – культуры как нормативно-ценностной системы, упорядочивающей жизнь сообществ. Рассогласование между рациональным и моральным, о котором мы уже говорили, проявляется в тотальной деконструктивной установке постмодернистского дискурса: «Эпоха постмодерна представляет собой время, которое остается людям, чтобы стать достойными гибели»¹.