§2. Динамика ценностного сознания в России на рубеже хх/ххi вв.

Одной из наиболее сложных функций историософии является прогностическая. На первый взгляд, проще прогнозировать развитие общества, находящегося в "спокойном", "уравновешенном" состоянии медленной эволюции. Однако при этом можно упустить из виду скрытые тенденции его развития. Выявляются они лишь в кризисных, "неспокойных" ситуациях, при анализе которых приходится учитывать уже не только противоречивые тенденции, но и возрастающую социальную активность людей; сегодня мы переживаем именно такую ситуацию, выход из которой общество ищет на путях интенсивного реформирования.

До последнего времени изучение реформизма в отечественном обществоведении занимало весьма скромное место. В "советское время" реформы в любой стране, проводимые до победы социалистической революции воспринимались "как побочный продукт революционной классовой борьбы пролетариата" (Ленин...Т. 15. С. 108; Философский … , 1989. С. 556-557), а после ее победы - как элемент планомерного строительства коммунизма. Между тем, реформы - это самостоятельный, важный, чаще применяемый в истории и более предпочтительный, чем революции, механизм саморегуляции общества. Его задача - сохранять устойчивость системы, поддерживать баланс между механизмами ее функционирования и развития. Слабая его изученность в современной России создает сегодня странную ситуацию: все политические силы, и, отчасти, население ожесточенно спорят о том, стоит ли "доводить до конца реформы", но ни те ни другие не имеют достаточно четкого представления, в чем они заключаются.

Очевидно, что начиная реформирование общества, необходимо определить цели, направленность, сферы приложения, масштаб и сроки осуществления. Для этого надо иметь не только общее представление о способах проведения того или иного типа преобразований, но и вероятностный прогноз. Вся проблема в том, что сделать объективный комплексный долгосрочней прогноз очень сложно. Многие обществоведы склонны считать, что он неосуществим в принципе. По мнению К. Поппера, на основе исторического опыта возможны лишь краткосрочные технологические предсказания, но никак не стратегические прогнозы, т.к. в истории нет абсолютных (вечных) законов, а также в силу так называемого "Эдипова эффекта", т.е. влияния предсказания на предсказанное событие (Поппер, 199З. С. 20-21, 136-150; Ракитов, 1982. С. 235-242).

Краткосрочное технологическое проектирование, основанное на методе проб и ошибок и не требующее знания общих законов социального развития, может стать реальной теоретической базой для реформ. Его действительно достаточно для ликвидации дисбаланса в функционирующей системе, что с успехом практикуется на Западе в рамках различных моделей консервативно-либерального консенсуса. Но нынешние российские реформы носят иной, системообразующий характер, требующий стратегического прогноза. Обычно (как и сейчас в России) реформаторы обходятся без него, что дорого стоит обществу. Как правило, действует оценочно-эмоциональное отношение к событиям: "мне не нравится такое-то явление, поэтому его надо устранить" или: "общество не соответствует моим идеалам, поэтому его надо изменить". Такого рода оценочный (но не аксиологический) подход к прогнозированию реформ, как правило, страдает жесткостью, безальтернативностью и субъективизмом, выражающимся в преобладании ценностных ориентаций и взглядов реформаторов или социальных групп, интересы которых они пытаются защищать, а не всего общества. Поскольку шанс на осуществление такого подхода к реформированию в большинстве случаев появляется в предкризисных и кризисных ситуациях, его реализация (ввиду сопротивления недовольных) чревата усилением традиционно-консервативных (сохранение "статус-кво") и радикальных установок, что в итоге снижает идеологический и практический потенциал реформизма. Наглядный пример - история России, где слабость гражданского общества постоянно стимулирует проявление названных установок в этатистско-бюрократической форме, которая, в свою очередь, порождает либо половинчатость реформ (следствие этого - застой) либо их сверхрадикализм (приводящий к многочисленным жертвам).

Аксиологический прогноз должен по возможности учитывать не только групповые или массовые настроения, но и наиболее распространенные устойчивые ценностные ориентации большинства населения и различных (особенно - потенциально или реально активных) макросоциальных групп, а также пытаться уловить тенденции стихийного (или сознательно регулируемого) изменения этих ориентаций. Выявление и понимание этих тенденций, как правило, носит интуитивный характер. Объяснение же и определение возможной силы их проявления в будущем желательно формулировать в рационально-логической форме. Еще лучше - в количественной, позволяющей осуществлять математическое проектирование.

Традиционно-настороженное отношение философии истории к клиометрическим (количественным) методам объясняется как трудностью формализации социальных явлений, так и наличием в истории мощного метафизического пласта, не поддающегося рациональной интерпретации. В то же время, стремление обнаружить логику в истории и на ее основе построить социальное прогнозирование постоянно стимулирует историометрические исследования. Увлечение последними часто оказывается далеко не безобидным. Так, математические "опыты" сторонников академика А.Т. Фоменко, направленные на "ниспровержение" официальной истории, в результате лишь дискредитируют клиометрию. С помощью статистической обработки хроник и летописей разных стран они обнаружили схожесть в частоте смены правителей и некоторых иных событиях истории Древнего Египта, Византии, Англии и других государств. Такое явление вполне объясняется цикличностью в развитии мира и отдельных цивилизаций. Вместо этого участники группы "Новая хронология", созданной А.Т. Фоменко, пришли к странным выводам о том, что все хроники "списаны" с одного источника, мировая история начинается в XI в., Чингисхан и Ярослав Мудрый - это одно лицо, и т.д. (Носовский, 1995).

Приведенный пример подчеркивает, что клиометрические методы пока могут быть лишь вспомогательными и их применение должно сочетаться с другими. В комплексном прогнозировании необходимо учитывать не только закономерности, но и случайности (роль которых резко возрастает в кризисных ситуациях), а самое главное - значение свободного волеизъявления, исторического творчества людей. С другой стороны, неординарные решения политиков и прочие исторические новации в значительное мере обусловлены массовым сознанием, в эволюции которого сочетаются как инновационные, так и циклические процессы (Количественные... 1981; 1984; Наумов, 1989; Семенов, 1992; Волновые... 1992).

С учетом сказанного, попытаемся определить некоторые параметры изменении ценностного сознания россиян при переходе к третьему тысячелетию, сосредоточив основное внимание на циклизме в эволюции Русской идеи как центрального ценностного комплекса самосознания россиян. При этом будем иметь в виду следующие моменты: 1) цикличность является сегодня наиболее надежным моментом историометрии; 2) учитывая альтернативность исторического процесса, все же постараемся выделить наиболее вероятные варианты развития России; 3) по принципу практопии попытаемся обозначить параметры эволюции Русской идеи, оптимальные для гармонизации связи идеологии и массового сознания; 4) в основу прогноза будет положена идея сочетания 1200-1500-летнего цикла локальных цивилизаций, 144-летнего и ряда других циклов, а также тенденций глобального развития, отмеченных нами в предыдущих главах.

Согласно теории Л.Н. Гумилева, российский суперэтнос уже, по всей вероятности, пережил наиболее бурный пик своего внутреннего развития, но еще около 50 лет будет проходить стадию пассионарного надлома, чреватую как творческими взлетами, так и кипением страстей. Наиболее опасный период - фазовый переход от надлома к инерции (аналогичный складыванию индустриальной новоевропейской цивилизации на рубеже ХУ1-ХУ11 вв.). Переход к инерции в то же время означает снижение пассионарного напряжения с максимума до оптимума, ориентацию на повышение качества жизни и технологические успехи (Гумилев, 1989 б. С. 355). Конечно, плата за них будет, как и в Европе, высока.

Г.С. Кваша (отчасти - интуитивно, отчасти – дедуктивно) определил наличие в истории 144-летних циклов, последний из которых начался в 1881 г. Независимо от него тот же цикл с помощью компьютерного моделирования рассчитал руководитель Центра темпоральных проблем, анализа и прогнозов П. Свиридов (Кваша,1991; Мауринь, 1991; Косолапов, 1991). Названный цикл состоит из двух 72-летних, четырех 36-летних и двенадцати 12-летних периодов, каждый из которых имеет свою ментальную доминанту. Для развития Русской идеи особое значение имеют 72-летние периоды. Примерно 70 лет (1412-1482 гг.) потребовалось для превращения Московии в Россию (Гумилев, 1989а. С. 671), чуть больше существовала Советская власть.

Как нам представляется, 12-, 36-, 72- и 144-летняя ритмика Русской идеи в некоторых случаях детерминирует, а в большинстве - корректирует ход культурно-исторического процесса. При этом периоды явного господства Русской идеи в качестве государственной идеологии, основанной на национальных идеалах, перемежаются периодами, когда она реализуется, заимствуя иностранные культурные ценности. Заимствование носит в основном внешний характер и эти ценности сравнительно быстро адаптируются или даже ассимилируются местной культурной средой, хотя этот процесс не проходит бесследно, внося коррекцию в Русскую идею. В настоящее время завершается один из таких этапов развития, сопоставимых с годами "классического" монгольского ига (1241-1313) или петровских реформ. В начале XXI в. можно ожидать перехода Русской идеи из "латентной" в более открытую форму, как это было во времена Ярослава Мудрого, Ивана III, М.Ф. Романова или Екатерины II. В пользу этого говорит и анализ глобальных процессов. Так, определяя мегатенденции развития человечества на рубеже II и III тысячелетий, известные футурологи Д.Нэсбитт и П. Эбурдин говорят, что универсализация образа жизни не приведет к унификации культур, а напротив, будет сопровождаться "культурным национализмом" (Нэсбитт, 1992. С. 136).

С учетом названных и некоторых других исторических циклов (Черных, 1997. С. 25-36 ), а также особенностей современной исторической ситуации в России, рассмотренных ранее, попытаемся обозначить наиболее вероятные и перспективные, на наш взгляд, моменты в эволюции Русской идеи. Достаточно проблематичным представляется толкование Русской идеи как панславистской. Гипотеза Н.Я. Данилевского о формировании славянского культурно-исторического типа в какой-то мере нашла подтверждение в социалистическом содружестве, правда оно сложилось не на культурно-этнической, а на политико-идеологической основе. Перспективы возобновления межславянской интеграции во многом зависят от того, насколько успешно Россия сможет решить свои внутренние проблемы. А для этого, как ни парадоксально, на наш взгляд, необходимо отказаться от трактовки Русской идеи, как европейской и от геополитической ориентации на Европу, особенно Западную (Панарин, 1996).

Речь идет не о самоизоляции и не о конфронтации с Европой. Просто надо освободиться от наивной установки: "Запад нам поможет", т.к. якобы мы - европейская, "почти цивилизованная" страна, и ему выгоднее иметь дело с экономически сильной и стабильной Россией. Пока же вся история свидетельствует об обратном. Наиболее реальная альтернатива европоцентристской ориентации - стратегический "разворот" на Восток, т.е. на освоение богатейших территорий Сибири, Дальнего Востока и развитие Северного морского пути - самого перспективного в транспортной инфраструктуре ХХI в. Сегодня мы увлеченно занимаемся "евроремонтом" России и "прорубаем окно" в "общеевропейский дом", где нас никто не ждет. И пока через "европейское окно" идет взаимный поток русских долларов - на Запад и западных товаров - в Россию, наши восточные соседи - Китай (1 млрд. населения) и Япония (130 млн.) со все большим интересом присматриваются к забайкальским территориям, на которых проживает всего 10 млн. чел.

Помимо геополитического, надо иметь в виду и культурный аспект обозначенной проблемы: продолжение ориентации на евроамериканские ценности - это путь к потере самоидентификации (Медведев, 1996). Вероятно пришло время понять, что наша страна – не Европа, не Азия и не их синтез (Евразия), а необходимо осознать самоценность России. При этом стержнем Русской идеи мог бы стать патриотизм.

Насколько патриотизм сочетается с глобально-мессианским пониманием Русской идеи? Россия – уже не СССР, не лидер мирового социализма и вряд ли когда-нибудь вновь им станет. Не приходится, да и нет смысла рассчитывать, что она станет лидером мирового рынка. Если рассуждать с позиций постиндустриализма, то главная цель для нее – добиться достойного места в информационном обществе, что и должно стать приоритетом нашей научно-технологической и образовательной политики. Контуры геополитической стратегии России в XXI в. можно обозначить так: экологическое выживание и духовное возрождение человечества - диалог и коэволюция многополярного мира - экономическое и духовное возрождение самой России, при тесной взаимосвязи решения всех трех проблем.

Мы должны быть готовы к тому, что диалог цивилизаций может принимать не только мирные формы. Со свойственным нашему менталитету попустительством и легкомыслием, россияне еще не осознали всей глубины национального унижения, которое они должны были испытать 24 марта 1999 г. - в день начала агрессии НАТО на Балканах. Это падение международного авторитета и самоуважения России, гораздо более глубокое, чем после поражения в Крымской или русско-японской воине, крайне опасно и для России, и для будущего человечества. Нашего стратегического ракетного потенциала устрашения хватит еще лет на 10. Военно-тактический потенциал российское руководство опасается задействовать ввиду экономической, во многом надуманной, зависимости от Запада. Следовательно, одна из первых задач - добиться экономической самостоятельности. Причем это - задача не только геополитическая, но и глобально-нравственная.

Известно, что лучший метод нравственного воспитания - это личный пример. Очень хорошо об этом сказал В.С. Соловьев, видевший смысл Русской идеи в восстановлении органического триединства церкви, государства и общества: "Восстановить на земле этот верный образ божественной Троицы - вот в чем русская идея" (Соловьев, 1997. С. 337). С учетом сегодняшних реалий роль главного духовного "института" должна взять на себя интеллигенция. Однако это не меняет общий смысл соотношения между глобальными и "внутрироссийскими" аспектами Русской идеи.

Многие склонны трактовать Русскую идею как национальную. Основанием к этому служит не только ее название, но и роль русского народа в отечественной и мировой истории, его подавляющее большинство (83%) в составе населения современной России и мн. др. Такая точка зрения имеет право на существование, однако перенесение ее в общегосударственную плоскость неизбежно обострит межнациональные противоречия. Выход из этого доктор философских наук Е.С. Троицкий видит в том, чтобы дополнить Русскую идею понятиями "общероссийский патриотизм" и "российская мечта", что не вызывает возражений. Менее убедительным представляется его предложение "...администрации, общественным организациям целесообразно исходить из испытанного принципа формирования русской нации на сложной этнической основе при основном славянском компоненте и вести курс на добровольную ассимиляцию" (Троицкий, 1994. С. 15-16).

Переведение русского национализма из духовной в политическую сферу таит в себе немало опасностей. Хотя, на наш взгляд, понятие "великорусский шовинизм" исторически мало обосновано, как идеология он присутствует в современной России: "Не может быть согласия между Русским Порядком и Новым мировым порядком; есть место только для одного, а поэтому - будет Русский Порядок" (Баркашов, 1994. С.59). Разумеется, национализм не обязательно должен принимать форму шовинизма, т.е. идеологии, обосновывающей превосходство одного народа и его право эксплуатировать другие. В целом русский национализм как политическая идеология пользуется поддержкой не менее 10% населения (Тихонова, 1996. С. 23), по нашим прогнозам, в ближайшее время число сторонников национальных (не только русских) партий и движений, а также вероятность межэтнических конфликтов заметно увеличится. С учетом этого, государство должно обратиться не столько к запретительным мерам, сколько к средствам профилактики, и сделать акцент на культурно-национальной (а не национально-территориальной) автономии. В то же время нам кажется целесообразным курс на решение не только национального вопроса в целом, но и дифференцированный подход к рассмотрению "национальных вопросов" (русского, еврейского, чеченского и т.д.) с учетом их культурных, политических и экономических аспектов.

Саму же Русскую идею целесообразно трактовать не как национальную или интернациональную, а как суперэтническую или локально-цивилизационную, т.е. общероссийскую. Большинство цивилизаций, в т.ч. и российская, складываются на межэтнической основе, что не исключает ведущую роль одного народа. Мало того, от характера межэтнических связей в значительной мере зависит устойчивость цивилизации и облик ее культуры. Поэтому в философском и историческом плане можно говорить о Русской идее в узком (национальном) и широком (цивилизационном) смысле слова. В государственно-идеологических документах ее, быть может, целесообразнее именовать Российской идеей, выражающей ценности государственного патриотизма.

Выводя его на первое место в ценностной иерархии, необходимо подумать о конкретном наполнении этого понятия, в частности, о гармонии традиций и новаций. Такой гармонии в известной степени удалось добиться Японии: опора на традиционные ценности в сочетании с открытостью новым идеям позволила ей (наряду с США) стать пионером информационного общества. Без открытости Русская идея способна превратиться в догму. Без умения вести внешний (с другими цивилизациями) и внутренний диалог Россия обречена на застой. Под внутренним диалогом понимается умение выстраивать взаимовыгодные отношения между консерваторами, либералами, социалистами и другими политическими силами; между обществом и личностью; обществом и государством. Последний момент особенно важен. Патриотическое понимание Русской идеи в сегодняшней России (с минимальной ролью церкви, разобщенной интеллигенцией, зачаточными состоянием гражданского общества и мощными этатистскими традициями) вполне может обернуться деспотической трактовкой державности и вытекающими из нее бюрократией, властным самодурством, коррупцией и т.д. Поэтому проблема поисков форм народовластия и гражданского общества, адекватных российскому менталитету, останется в XXI в. одной из самых острых и актуальных.

В случае более или менее благоприятного складывания геополитической ситуации можно ожидать повышения роли ценностей, связанных с "проживанием", "обустройством жизни". Опыт радикальных экономических реформ XX в., в т.ч. и нынешних, подсказывает, что приоритетами в социально-экономических отношениях должны быть не государственная или частная собственность, а повышение качества жизни большинства населения. Средствами для этого могут служить: разумная постиндустриалистская научно-техническая политика государства, оптимизация (т.е. стремление к поиску гармоничного сочетания) соотношения государственной, групповой и частной собственности, рынка и плана. Поддержка частнопредпринимательской инициативы, конкуренции и рынка безусловно также важна, причем в большей степени, чем сегодня. Но она не должна превращаться в самоцель и терминальную ценность.

В.С.Соловьев, высоко ценивший не только внутреннюю, но и внешнюю свободу, писал: "степень подчинения лица обществу должна соответствовать степени подчинения самого общества нравственному добру, без связи с которым общественная среда никаких прав на человека не имеет" (Соловьев, 1988. Т. 1. С. 67-68). В то же время он подчеркивал приоритет духовных идеалов: "Как свободная игра химических процессов может происходить только в трупе, а в живом теле эти процессы связаны и определены целями органическими, так точно свободная игра экономических факторов и законов возможна только в обществе мертвом и разлагающемся, а в живом и имеющем будущность хозяйственные элементы связаны и определены целями нравственными" (Там же. С. 408).

Сказанное не означает, что во имя нравственных целей государство или общество должно подавлять свободу и инициативу. Существующий сегодня экономический, политический и культурный плюрализм - явление не случайное, но и не вечное. Чтобы понять его динамику, полезно вновь обратиться к ритмологии. Как уже отмечалось, в настоящее время предпринимаются попытки обобщить результаты исследований различных социальных циклов. Один из них, связанный с так называемыми "длинными волнами" в развитии экономики (48-55 лет), рассчитанный в 20-е гг. Н.Д. Кондратьевым, может, по мнению ряда отечественных и зарубежных авторов, претендовать на роль интегрального, выражающего связь экономических, культурных и политических ритмов (Кондратьев, 1989. С. 22, 31 и др.; Пантин, 1991; Волновые... 1992. С. 108, 112-113 и др.). Это не означает, что "длинные волны" являются единственным, главным или абсолютно точным ритмом. Поиск такого ритма столь же утопичен, как и попытки создания идеально правильного календаря (Климишин, 1985. С. 45-46). В то же время идеи Н.Д. Кондратьева позволяют объяснить многие исторические коллизии и с успехом используются на Западе в ходе подготовки ряда реформ.

Н.Д. Кондратьевым и его последователями определено, что "повышательные волны" начинались на рубеже 1780/90-х, в 1844-51, в 1890-96, в конце 1930-х и в конце 1980-х гг. Начало "понижательных волн" пришлось на 1810-17, 1870-75, 1914-20 и конец 1960-х гг. С этих позиций вполне объяснимы свертывание НЭПа в СССР и усиление госрегулирования во всем мире в 30-е годы, пришедшиеся на конец "понижательной волны", для которой характерны централизация экономических, политических и других общественных структур. Перестройка и распад системы госсоциализма во многом обусловлены началом "повышательной волны", вызывающей оживление, динамизм и усложнение развития всех сфер жизни. Если в районе 2000 г. не произойдет каких-либо катастрофических событий, то у России будет еще в запасе лет 15 для активных частных и групповых новаций в экономике, после чего необходима переориентация на осуществление крупных государственных проектов и ужесточение госрегулирования.

Сегодня встречаются разные оценки эффективности нэповской экономики. Возможно, она была не самым лучшим вариантом функционирования модели, основанной на взаимодействии государственной, частной и групповой собственности. Однако несомненно другое – это был первый практический опыт сочетания плановых и рыночных начал. А первой достаточно интересной и продуктивной попыткой теоретическою осмысления такого опыта была теория Н.Д. Кондратьева. Нынешнее российское руководство пока не слишком озабочено развитием планирования. Сказываются последствия увлечения рыночными идеями и, возможно, влияние теорий неоконсерваторов. Их относительный успех на Западе, казалось бы, подсказывает, что на смену периоду, определенному нами как "эпоха госрегулирования" (1930-90-е гг.), идет волна "разгосударствления". Однако не следует забывать, что ориентация на "приватизацию" у неоконсерваторов сочеталась с очень серьезными инициативами во внешнеэкономической и геополитической областях (американская политика неоглобализма и др.), тесно связанными с межгосударственным прогнозированием и регулированием. Следует добавить, что стратегическое планирование стало неотъемлемой частью деятельности большинства крупных фирм и корпораций, особенно международных.

Все это показывает целесообразность срочного теоретического и практического обращения России к решению проблем, связанных с перспективным комплексным прогнозированием и планированием в областях внутренней и внешней экономической политики, с учетом переосмысленного опыта такой деятельности в СССР и других индустриальных странах. При этом приоритет должен быть отдан ориентации на информационное общество, что, в свою очередь, предусматривает увязывание решения экономических проблем с эволюцией духовных ценностей, которые должны стать главными в антропогенной цивилизации.

* * *

Рассмотрим некоторые духовные аспекты развития Русской идеи на рубеже ХХ/ХХ1 вв. Начнем с проблемы ее религиозного содержания. С одной стороны, православие давно лишилось статуса государственной религии и поддержки властей, а религиозные ценности в сознании большинства людей стоят далеко не на первом месте. С другой, число верующих в 90-е гг. увеличилось в несколько раз, составляет сегодня свыше 2/3 населения и имеет тенденцию к дальнейшему росту (Калашников, 1977. С. 87-93; Религия... 1995. С. 62-6З; Гараджа, 1996. С. 223-226; др.). Хотя сегодня православие не может стать стержнем государственной идеологии, его роль в Русской идее будет повышаться. Особенно важны его нравственные и эстетические традиции. Глубина нынешнего ценностного кризиса нашего общества такова, что сегодня, правомерна постановка вопроса не только о реабилитации церкви как субъекта культуры, но и об активном сотрудничестве государства, школы и церкви в области воспитания. Ввиду финансовой слабости двух последних и непоследовательной воспитательной политики властей все более острым становится вопрос: что сформирует поколение XXI в. - продуманная идеология и отечественные традиции или массовая культура, наркотики, криминалитет, культ наживы и насилия? Церковь у нас отделена от государства. Но это не значит, что оно отделено от религии и воспитания. Поэтому вызывает недоумение попустительское отношение государства к получающим распространение в России саентологии (дианетике Р. Хаббарда), культу вуду, сатанистам и прочим тоталитарным сектам. С учетом вышесказанного, было бы неразумно не воспользоваться многовековым морально-воспитательным опытом Русской православной церкви и других традиционных для России конфессий. Принципами сотрудничества церкви, органов власти и образования могли бы стать следующие:

1. Соблюдение свободы совести и прочих конституционных норм (в соответствии со статьями 14, 17, 28, 29, 43, 44, 55 Конституции РФ). 2. Внеполитичность церкви (ее беспартийность; недопустимость административного диктата со стороны власти по отношению к церкви). 3. Нравственная, эстетическая и культурно-историческая (в т.ч. краеведческая) направленность взаимодействия церкви и школы. 4. Ориентация на взаимопонимание и сотрудничество различных конфессий, верующих и неверующих, профилактику религиозного и иного экстремизма. 5. Дифференцированно-возрастной подход к религиозному воспитанию: преимущественно-конфессиональный для детей (особенно из семей верующих), дополняемый религиоведческим и культурологическим – для молодежи. Под преимущественно конфессиональным подходом подразумевается, в частности, создание воскресных и церковно-приходских школ. Понятно, что выбор такой или светской школы остается за родителями. 6. Правовое и организационное содействие органов власти традиционным конфессиям. Обеспечение их доступа к телевидению. Упорядочение деятельности иностранных миссионеров. Борьба с тоталитарными сектами. При необходимости, по инициативе органов власти или по просьбе традиционных конфессии (на местах - общин) им может оказываться финансовая помощь в размерах, приемлемых для бюджета и в соответствии с численностью верующих данной конфессии в составе населения.

Не менее важно философское наполнение Русской идеи. Без него отечественной культуре грозит дальнейшее омассовление и технократизация, в лучшем случае – сциентизация. Поэтому вполне естественным нам кажется обращение к русской религиозной философии, которая может стать существенной альтернативой современному засилию в отечественном обществоведении утилитарно-модернизаторских концепций. Нередко русскую философию сводят к модерну или считают разновидностью постмодерна. Действительно, русский и французский символизм, идеи философов-эмигрантов дали определенный импульс модернизму. Есть некоторые точки соприкосновения и с постмодернизмом (обращение к традиционным ценностям, идее свободы и др.).

В ближайшем будущем русских космистов, вероятно, объявят первыми контрмодернистами, если данное направление получит силу. Суть последнего В. А. Кутырев сформулировал так: "Люди лишь различным образом изменяли мир, но дело заключается в том, чтобы сохранить его" (Кутырев, 1998. С. 143). Иными словами, контрмодернизм должен стать гуманистическим и экологическим протестом против агрессивного и разрушительного научно-технического прогрессизма, идеологией которого является модернизм и его продолжение – гипермодернизм (т.е. постмодерн). Мы вполне разделяем антисциентистские настроения В.А. Кутырева. Нет сомнения, что такие мотивы присутствуют и в русской религиозной философии. Однако ее обновленческий, трансформационный и либеральный потенциал гораздо выше консервативного.

Думается, русская религиозная философия, в силу своей самобытности и многогранности не сводима ни к одному из этих направлений. Ее значение для современного возрождения Русской идеи объясняется тем, что большинство ее творцов умели достаточно органично соединять трансцендентные, общечеловеческие и национальные ценности. Не чужды они были и тех идей, которые выше обозначены как неомодернистские. Речь идет о провозвестии и предчувствии необходимости духовного обновления человечества, о преодолении инструментализма индустриальной цивилизации, о чем весьма образно говорил Н.А. Бердяев: "Вершина человечества вступила уже в ночь нового средневековья, когда солнце должно засветиться внутри нас и привести к новому дню. Внешний свет гаснет. Крах рационализма, возрождение мистики и есть этот ночной момент. Но когда происходит крах старой рассудочной мысли, особенно нужно призывать к творческой мысли, к раскрытию идей духа" (Бердяев, 1990в. С.80).

Н.А. Бердяев и ряд других русских философов уделяли внимание социалистическим идеям. Некоторые современные авторы склонны преувеличивать значение этого факта и даже утверждать, что русская религиозная философия и большевизм - антиподы лишь по форме, а по мировоззренческим универсалиям, общественному идеалу, его структуре, функциям и путям достижения - они очень близки (Измоденова, 1995). Как нам кажется, оригинальность подобных взглядов не искупает их предвзятости. Отличия обеих идеологий бросаются в глаза: отношение к Богу, к ценностям, к России и т.д. Но дело даже не в этих отличиях, а в общем и социальном смысле двух мировоззренческих систем. В то время, как большевики и другие левые партии путь к свободе искали в революции или политических и экономических реформах, философы делали это в духовной сфере. "Мы освободимся от внешнего гнета лишь тогда, когда освободимся от внутреннего рабства, т.е. возложим на себя ответственность и перестанем во всем винить внешние силы", -писал в известном сборнике "Вехи" Н.А. Бердяев (Вехи... 1990. С. 22).

Русские философы были против революции, но не против реформ. Однако они справедливо полагали, что любые социальные преобразования должны носить не разрушительный, а созидательный характер, быть морально обоснованы и направлены на достижение определенных позитивных нравственных идеалов, сопровождаться духовным ростом людей. Без этого реформы теряют смысл и способны принести больше вреда, чем пользы. Мы полагаем, что современный духовный социализм, (как бы он ни назывался) в теории и на практике должен в первую очередь исходить из этой установки, при этом главное заключается не в том, чтобы дополнить марксизм кантианством, постмодерном или еще какой-либо философской теорией, а в том, чтобы любая социалистическая концепция, по возможности, стремилась учитывать аксиологические стороны исторического процесса в плане гармонизации ценностей материальных и духовных, ценностей и потребностей выживания, проживания и переживания в их иерархической обусловленности (см. табл.12).

Не менее важна проблема освоения ценностей, накопленных отечественной культурой подрастающим поколением в XXI в. Наступлению технократической антигуманной, точнее, отупляюще-бесчеловечной массовой культуры (включая рекламу и шоу-бизнес) должна быть противопоставлена аксиологизация воспитания. Актуальность обоснования самостоятельного статуса аксиологического воспитания объясняется ролью системы ценностей в культуре человека и общества, а также рядом политических и даже геополитических моментов. Структура ценностей во многом определяет направленность и мотивацию личности, ее самобытность и неповторимость. От корреляции ценностных ориентаций индивидов и общества зависит стабильность и устойчивость последнего. Системный кризис, переживаемый ныне Россией, сопровождается форсированной трансформацией ценностей. При этом новые ценности, "органически не выросшие" из старой системы, в т.ч. "импортированные", могут сыграть роль "информационного вируса", который в лучшем случае окажется профилактической прививкой, а в худшем - "инфицирует" культуру. Последнее неизбежно ведет к потере духовной самоидентификации и гибели страны. Понятно, что с учетом масштаба России, это приравнивается к глобальной катастрофе.

Аксиологическое воспитание целесообразно отнести не к основным направлениям (интеллектуальное, нравственное, эстетическое, трудовое, политическое, досугово-бытовое, физическое и экологическое (см. табл. 9), а к видам – таким как правовое, патриотическое, др. При этом, как и любое другое, аксиологическое воспитание может рассматриваться в широком и узком смысле слова. В широком смысле слова оно подразумевает учет ценностных аспектов при осуществлении всех видов и направлений воспитания. В узком - аксиологическое просвещение (т.е. ознакомление людей с основами теории ценностей), формирование ценностного сознания и его оптимизацию, в т.ч. путем выработки навыков самовоспитания. Последняя формулировка звучит несколько жестко. Однако хаотическое развитие неотрефлексированного нравственного и ценностного сознания способно привести общество куда угодно, но только не к гуманистической антропогенной цивилизации.

Несмотря на обилие ценностных концепций и неразработанность многих вопросов теории и практики аксиологического воспитания, уже сегодня желательно определиться с некоторыми его параметрами, например, с соотношением между ориентацией на традиции и новации. Так, стремление к инновационной деятельности не должно превышать адаптационные психофизиологические возможности личности. Сложившаяся в советское время система воспитания, опирающаяся на традиции (революционные, боевые, трудовые и др.), сегодня нуждается в пересмотре, смене приоритетов, возрождении некоторых разрушенных элементов, замене других, и т.д. Говоря о практике аксиологического воспитания, подчеркнем важность его связи с краеведческим. Последнее способно наполнить ценностные категории конкретно-историческим содержанием (понятным даже ребенку). Аксиологический подход, в свою очередь, может подсказать приоритеты в краеведческом воспитании (Черных, 1988,1999).

Таким образом, с учетом основного (1500-летнего) и других циклов отечественной и глобальной истории, можно сделать вывод о желательности и необходимости осознания самоценности России как значимой части человечества. Это сопряжено со сложной рефлексией по поводу ее места в современной цивилизации. Ожидаемый рост патриотических настроений не должен привести к самоизоляции страны от мирового сообщества. Скорее - это должно быть переосмыслением своей роли как самодеятельного субъекта мировой истории. В этом плане значимыми могли бы стать возрождение культурного потенциала православия и других традиционных для российского культурно-исторического типа конфессий, русской религиозной философии как исторического индивидуума (в риккертовском понимании этого термина), а также выход на концепцию (концепции) духовного социализма. Последнее не исключает появления принципиально иных (несоциалистических по духу, в т.ч. экологических и др.) теорий возрождения России. Главное, чтобы в них соблюдался принцип гармонизации человеческих ценностей и потребностей, а также их иерархии, ведущее (управляющее) место в которой должны занимать ценности духовные. Развитие теоретического потенциала духовного обновления уже сегодня, как нам представляется, должно сопровождаться практическими шагами по созданию эффективной системы аксиологического воспитания, способной создать барьер наступлению массовой инструментальной цивилизации и сориентировать поколение XXI в. на подлинные ценности традиционной, современной и будущей духовной культуры.