Вопрос 10. «Путешествие из Петербурга в Москву» как литературное путешествие: образ главного героя, образ мира и принципы его художественного видения, поэтика.

Задана своеобразная пространственная и временная перспектива событий. Четко обозначена граница перехода от социофизической, зримой реальности к духовному пространству. Автор желает четко и резко обозначить границу между двумя мирами, присутствующими в произведении.

Радищев неоднократно фиксирует особое состояние своего героя, которое также призвано обозначить переход от внешней событийности к внутреннему миру, к внутренней событийности души Путешественника. Например: «слезы потекли из глаз моих», «сокровенное внутреннее движение», «исполнила сердце мое грустию», «мне так стало во внутренности моей стыдно. Временная дистанция, отделяющая само путешествие от его записывания, представленная не как реальность писательского труда Радищева, а как особое художественное время в самом произведении, позволяет говорить прежде всего о том, что речь Путешественника — это речь изображенная, т. е. не непосредственный, сиюминутный комментарий увиденного, а продуманная, констатирующая позиция говорящего, отражающая его итоговое мировидение, а также — его представление о самом себе как носителе авторитетного Слова. С таким пониманием вполне согласуется предисловие к «Путешествию», в котором обретение нового видения и понимания мира показано как совершившееся, а потому предисловие — это и итог исканий героя, и одновременно начало его словесного труда.

В целом речевая позиция говорящего в «Путешествии» в ее ориентации на просторечие может быть понята как «внутреннее» говорение, естественное, природное, искреннее, избавленное от «внешней», ложной мудрости. Неслучайно особым «внутренним» пространством осознания смысла событий становится «уязвленное» сердце или душа. Внимательный анализ текста «Путешствия» в этом аспекте позволяет полностью согласиться с мнением Р. Фигута о том, что «пространство путешествия символизирует собой <...> пространство души и совести самого путешественника.

Родную Святую Русь открывает для себя Путешественник Радищева в своем духовном самоопределении, как бы возвращаясь к своей природной, «коренной» родине. Ведь ко времени Радищева «Святая Русь» — концепт забывшийся, потускневший в своей исконной форме символа национального самоопределения. Этой семантикой определяется и заглавие книги — «Путешествие из Петербурга в Москву». Путь героя, как уже говорилось, расположен в пространстве между двумя уже известными точками, которые только поименованы, но в самом тексте отсутствуют, означая только направленность движения героя в русском пространстве.

С точки зрения перспектив национального бытия и национального самосознания, «диалог столиц <...> уже начался, когда на месте будущего Санкт-Петербурга не было забито ни одной сваи» (Исупов 2000: 6), а потому, в мировоззрении русского человека XVIII века он был прочно связан с противопоставлением Петербурга и Москвы как пространств искусственного и естественного, регламентированного и свободного, чужого и своего, Запада и Востока (подробнее см.: Исупов 2000; Кобзев 1998). Одним словом, Москва стала восприниматься как естественное, русское (= настоящее), как «святое место». Аналогична концепция Москвы и у Карамзина — «Москва будет всегда истинною столицею России» (Карамзин 1988: 321). Противопоставление двух столиц еще более резким станет позднее у русских религиозных философов.

Описанный у Радищева путь героя к Москве, конечно, глубоко символичен. Неслучайно А. С. Пушкин, видимо, хорошо почувствовавший значение пути у Радищева и особенно его направленности к Москве, полемически противопоставляет ему обратное движение в своем «Путешествии из Москвы в Петербург»:

«Радищев написал несколько отрывков, дав каждому в заглавие название одной из станций, находящихся на дороге из Петербурга в Москву. <...> я начал книгу с последней главы и таким образом заставил Радищева путешествовать со мною из Москвы в Петербург».

Поскольку и «золотые маковки» и «Москва белокаменная» отсутствуют в «Путешествии», можно полагать, что Пушкин не просто переиначил текст, а выразил так свое понимание внутренней семантики этого образа у Радищева как мифологически сакрального города, истинного центра Святой Руси (ведь и Санкт-Петербург — «святой» город, но это официальное, имперское именова¬ние, данное волею Петра, к тому же — и чужое, нерусское).

Символика пути в «Путешествии» Радищева, таким образом, может быть понята в русле уже устоявшейся традиции как движение от нового к старому, от европейского к русскому, от официального к патриархальному, в конечном итоге — от чужого и ложного к своему, истинному, родному, т. е. как «возвращение к себе», к своим истокам, к своему естественному, подлинному национальному состоянию. Закономерно, что такое движение представлено символически, поскольку это не реальное возвращение в географическую точку, а духовное самопознание и самоопределение личности русского человека. По крайней мере, таково мифопоэтическое и религиозно-символическое понимание мифологемы путь, представленное не только предшествующей традицией, но и активно поддерживаемое современной Радищеву религиозной и мистической литературой.

Символический концепт пути был характерен и для других жанров и форм русской религиозно-учительной традиции. Символически или метафорически он означал странствия души в мире земных страстей и испытаний в поисках познания истины или самопознания. Неслучайно мотив испытаний прямо представлен в тексте Радищева.

У Радищева сема ‘путь’ входит не только в название текста, но и неоднократно повторена в нем (например, «дорога», «пошел пешком», «совершение пути», «стезя», «шествие» и т. д.), при этом путь связан с изображением дороги, образ которой, по мнению исследователей, является «неотъемлемым элементом русской этнической картины мира и русского национального менталитета».

В историко-литературном контексте путь героя Радищева также осмысливается не только как перемещение в пространстве от Петербурга к Москве, но и как возвращение к общенациональным духовным идеалам и ценностям и, символически, как «возвращение к себе», «обретение себя» человеком, возможное только во «внутренности» своей.

Таким образом, путъ героя Радищева может быть понят как своеобразное «вочеловечение» (в традиции так понимал, например, свой путь Аввакум, цитируя «Слово о вочеловечении» Иоанна Златоуста), как обретение человеком своей истинной духовной природы, как своеобразная инициация героя, который в начале пути говорит о своем «смертоподобном состоянии», об утрате себя. («Где ты?»), а в итоге, если следовать логике мифопоэтического прочтения такою рода означений, обретает свое человеческое Я. И, закономерно — то видение Истины, которое невозможно во внешнем мире и недоступно внешнему человеку, т. е. своеобразное «умозрительство душевное». Неслучайно у Радищева постоянное соединение семантики «взгляда» и «души».