8. Византийская литература 9-12 в

На рубеже X—XI вв. в византийской литературе сложились условия для возникновения

созревавшего в недрах народной поэзии героического эпоса — поэмы о богатыре Дигенисе

Акрите.

В основе этого эпоса лежат исторические впечатления столетней давности, воспомина-

ния о конфликтах и контактах византийцев с арабским миром в IX—Х вв. Поэма (в дошедшем

до нас виде ) состоит как бы из двух частей, в первой из которых рассказана удивительная ис-

тория подвигов и любви арабского эмира Мусура. Поэма, несомненно, возникла из песен, в которых прославлялись деяния Акрита и других народных героев.

Эпическое произведение о Дигенисе возникло, по всей вероятности, под пером поэта, создававшего на основе отдельных песен о подвигах и приключениях героя поэму о его жизни. Содержание произведения составляет, таким образом, не определенная тема, выбранная из цикла сказаний и переработанная во внутренне ограниченную сюжетно-композиционную структуру, а более или менее стройный ряд песен и мотивов, представляемых поэтом как течение жизни героя, внешне очерченное ее физическими границами

Иные краски в литературе рубежа X—XI вв. открываются на другом поэтическом полюсе — в мистическом потоке, представленном в основном творчеством Симеона Богослова (949—1022 гг.). Это прежде всего «Божественные гимны» Симеона, отражающие его сложный духовный и поэтический мир в своеобразной, лишь условно называемой гимнами, жанровой форме. Впрочем, у Симеона как автора мистических поэм-откровений, претендующего на то, что его строки складываются при непосредственном участии святого духа, нет предшественников и в самой византийской литературе. Творчество Симеона, отмеченное обостренным чувством прямой причастности к божественному, представляется вполне созвучным образу этого поэта и богослова, нарисованного в «Житии Симеона» его ближайшим учеником и сподвижником Никитой Стифатом. Феофилакт Охридский — известный писатель (с 1078 г. архиепископ Болгарии), и Христофор Митиленский — несомненно, наиболее яркая фигура в поэзии XI в. Ту поэтическую форму, к которой в основном обращается Христофор, принято называть эпиграммой, хотя некоторые произведения Христофора, содержащие 125 или 231 строк, назвать эпиграммами можно лишь весьма условно. И дело здесь не только в объеме, но и в их особой жанровой природе, специфической литературной форме, не поддающейся определению с помощью античных критериев. Объем этих произведений Христофора — своеобразных поэм-картинок — не результат утраты чувства жанра и чувства меры, а естественное воплощение определенной поэтической и эстетической идеи. Одно из таких произведений Христофора описывает праздничное шествие в честь св. великомученика Маркиана — веселые, шумливые мальчишки в ярких карнавальных костюмах изображают царей и вельмож. Этих же мальчишек поэт видит на следующий день, но уже не в блеске праздника, а в унылой школе, одетых в лохмотья, исполосованных плетьми. «И я сказал,— заключает он,— что день вчерашний был сном». Несмотря на сильные повреждения, в рукописи улавливается целый ряд интересных, реалистических штрихов: украшенные царскими тиарами мальчишки, с аппетитом уплетающие лепешки, старик-педагог, плетущийся за ними на кляче. В тексте намечаются и философские оттенки — противопоставление воображаемого и действительного, вчерашнего и сегодняшнего, «верха» и «низа» в типично средневековой стихии карнавального травестирования.

Продолжается развитие дидактической литературы, которая обогащается новым жанром — астрологической поэмой. Возрождается эллинистический любовно-приключенческий роман. Значительно увеличивается объем эпистолографии, обретающей более повествовательный характер, становящейся как бы формой массового литературного творчества. Появляется больше аллегорических рассказов, сатиры, имеющих персональную направленность. Новые вкусы и интересы общества находят отражение в таких своеобразных произведениях, как диетический календарь врача Иерофила, путеводитель по Сирии и Палестине Иоанна Фоки и др.

Особо следует отметить развитие филологии, справедливо оцениваемой как «величайший вклад Византии в европейскую литературу».Одной из отличительных черт литературы XII в. можно считать и примат поэзии, тенденцию к поэтизации прозаических жанров, проявляющуюся, в частности, в любовно-приключенском романе. Поэтическую форму избирает для своей исторической хроники Константин Манасси, для этических дискуссий — патриарх Лука Хрисоверг, а Иоанн Цец пишет в стихах даже письма. Это не означает, однако, утраты интереса к прозе, которая, продолжая традиции Пселла, достигает значительных высот (Анна Комнина, Никита Хониат, Киннам, Евстафий), культивируя вкус к конкретному, к описанию характеров и портретов, человеческих и политических драм недавнего прошлого и современности.

9 Философское и рациональное знание 9-12 века

Основателем нового умственного движения был патриарх Фотий (около 820 — около

897), этот исключительно разносторонний человек, имя которого упоминается при изложении

судеб Византии и ее культуры в столь различной связи. Хитроумный политик, церковный деятель первого ранга, вдохновитель деятельности Кирилла-Константина и Мефодия, трезвый и

оригинальный литературный критик, очень много сделавший для становления зрелого византийского вкуса, Фотий имел прирожденное дарование педагога. Отсюда общекультурное значение его деятельности, намного превышающее его оригинальность как философа, но важное и для истории философии. Пора Фотия — это время, когда византийская культура, пройдя через кризис, делает некий необходимый и не отменяемый выбор, когда закладываются основы для подъема интеллектуальной жизни на несколько веков вперед. Господствует педагогический пафос, идеал здравой школьной рассудительности и толковости, а в связи с этим — императив самоограничения. Никак не скажешь, что кругозор у Фотия узок, совсем напротив,— но идеи и книги, попадающие в этот кругозор, подвергаются решительной и жесткой оценке по утилитарным кри-

териям: что именно нужно? В какой мере? для какой потребы? Это уверенный хозяйский

взгляд, и перед нами хозяин дельный и деловой, но, так сказать, скопидомный; отлично знающий, чего он хочет, и вовсе не склонный предоставлять гостеприимство ценностям культуры из одного почтения к культуре, когда ценностям этим не сыскать применения в реализации его собственного культурного замысла. Таким был он сам, такими были — на более низком уровне— его ученики (о которых можно судить по личности Арефы Кесарийского), его сподвижники и ближайшие последователи.

Самым значительным и оригинальным мыслителем среди византийских мистиков X—XI вв. был ученик Симеона Благоговейного, которого звали также Симеоном; прозвище «Новый Богослов» он получил, как кажется, сначала от врагов и в насмешку, и лишь позднее оно приобрело значение почетного титула, с которым Симеон (949—1022) 23 и вошел в историю восточнохристианской духовной традиции. Это его место никто не станет оспаривать; но имеет ли он право на место также и в истории византийской философии? Вопрос не прост, хотя бы потому, что сам Симеон отказался бы от всякого связывания своего имени и трудов с философией. В отличие от христианских мыслителей того типа, к которому принадлежали все вид-

нейшие представители греческой патристики, включая мистиков вроде Григория Нисского и строгих богословов вроде Иоанна Дамаскина, Симеон демонстративно избегал контакта со школьной традицией античной метафизики (Vie de Sym. P. 186). Как раз у него доводится до предела тот принцип, о котором мы только что говорили: божественное мыслится достижимым не на путях платонизирующей абстракции, но в конкретности опыта, а потому ни Платон, ни Аристотель ничем помочь не могут. Не случайно и у Симеона, как у суфийских поэтов ислама, во многом с ним сопоставимых, например у Джелаль-Эд-Дина Руми, язык религиозной лирики выступает как средство, по меньшей мере равноправное с языком богословской прозы. Самый способ выражаться сознательно противоречив; цель исканий — «вещи незримые», но эта же цель предстает как «солнца круговидное подобье». Тема стихов — зримость незримого. В другом случае мы смогли бы предположить оговорку, неотчетливость словесной формы, но Симеон знает, что говорит.

К середине обильного контрастами XI в. умственные силы Византии снова возвращаются в русло мирского культурного творчества, очень далекого от аскетических идеалов Симеона. Наступает новая пора увлечения античностью, на сей раз — Платоном. Ритор и поэт Иоанн Мавропод просит бога допустить Платона вместе с платоником Плутархом в христианский рай.

Учеником Мавропода был Михаил Пселл (до пострижения в монахи — Константин), одна из центральных фигур культурной истории Византии (1018 — после 1096/1097) 35. Об этом риторе и великолепном стилисте, всезнающем ученом-полигисторе, хитроумном царедворце, вложившем свой богатый опыт в исторические мемуары, в этом томе придется говорить не раз. Что касается специально философии (конкретнее, философии платонического направления), Михаил Пселл, менее всего страдавший избытком скромности, притязал на роль ее восстановителя и воскресителя

(Рац. знания)

Во второй половине VII—XII вв. в Византии продолжали усиленно заниматься математикой, знания которой были необходимы и в повседневной жизни, и при изучении философии в качестве предварительного курса обучения. В течение рассматриваемых столетий не наблюдалось никакого перерыва в преподавании элементарной арифметики и геометрии 10. Патриарх Никифор, родившийся в Константинополе в царствование Константина V Копронима (741—775), приобрел, по словам его биографа Игнатия, солидные познания не только по грамматике и риторике, но и по математике, музыке и философии .

В IX в. Лев Математик изучал математические науки на острове Андросе. Вернувшись в Константинополь, он занялся преподаванием математических дисциплин. Впоследствии в Магнаврской высшей школе он вместе со своими помощниками Феодором и Феодегием преподавал не только философию, но и предметы квадривиума, читал лекции о трудах Евклида.

При этом он старался раскрыть своим слушателям смысл математических теорем, требуя от

них понимания математики, а не простого ее зазубривания (Theoph. Cont. P. 185—188, 191—192).

Многое было сделано для расцвета математических штудий в царствование императоров Константина VII (913—959) и Константина IX (1042—1055).

В этот период было составлено значительное число учебных руководств по предметам квадривиума, в которых излагались математические знания, унаследованные от античности.

Один из ранних и самых популярных учебников появился около 1008 г. Его автор, асикрит и судья Селевкии Роман, при написании этого руководства использовал труды Евклида, Архимеда, Никомаха, Птолемея, Паппа, Феона, Прокла, Фео-{298}досия, Клеонида, Вакхия, Гауденция . В ряде манускриптов IX— XII вв. встречаются собрания геометрических и стереометрических задач.

Взгляды византийцев на строение Вселенной формировались под воздействием, с одной стороны, древнегреческих теорий, а с другой — библейских воззрений. При этом образованная элита, как правило, придерживалась античных концепций о форме Земли, признавая ее шарообразной, а народные массы разделяли взгляды Священного писания, согласно которым Земля имела форму диска, а небо — полусферы.

Важное место в системе естественнонаучных знаний византийцев занимала астрология, которая изучала положение небесных светил (неподвижных звезд, зодиакальных созвездий, комет, Солнца, Луны, планет) и их влияние на судьбы народов, государств, отдельных людей, их поступки и исход предпринимаемых дел. Подметив бесспорный факт воздействия Солнца на органический мир, а Луны — на течение таких болезней, как сомнамбулизм и эпилепсия, на морские приливы и отливы, астрологи стали признавать зависимость всех земных событий и дел от того или иного расположения небесных тел. Они считали, что существует нерасторжимая связь между человеком и окружающей его Вселенной, которая представлялась им как единое целое