Литературно-критическая деятельность а.К. Воронского и группы «Перевал»

План:

1. А.К. Воронский в идеологических и эстетических дискуссиях 1920-х годов.

2. А.К. Воронский о новом реализме и русских классиках.

3. Группа «Перевал» в литературной борьбе 1920-х годов.

4. «Разгром» А. Фадеева в осмыслении А. Воронского и А. Лежнева.

5.Творчество В. Короленко в восприятии А. Луначарского и А. Воронского^.

Практикум. Целостный анализ статей А.К. Воронского «Искусство видеть мир (О новом реализме)», «Искусство как познание жизни и современность (К вопросу о наших литературных разногласиях)».

Литература:

1. Воронский А.К. Искусство видеть мир. Портреты. Статьи./ Вступ. статья Г.А. Белой. М., 1987. (Статьи: «В. Г. Короленко», «И. Бабель», «Б. Пильняк», «А. Фадеев («Разгром»), «Искусство как познание жизни и современность (К вопросу о наших литературных разногласиях)», «Искусство видеть мир (О новом реализме)», «О художественной правде» О Горьком. Евгений Замятин. Сергей Есенин. Из со-временных литературных настроений. Искусство как познание жизни и современность. О хлесткой фразе и классиках).

2. Лежнев А. О литературе. Статьи. / Вступ. статья Г.А. Белой. М., 1987. (Статьи: «О современной критике», «И. Бабель», «Разгром» Фадеева»).

3. Луначарский А.В. В.Г. Короленко. Общая характеристика// Статьи о литературе: В 2 т. М., 1988. Т. I.

4. Акимов В. Наш современник Воронский // Нева. 1989. №8. С. 175—182.

6. Белая Г.А. Дон-Кихоты 20-х годов: «Перевал» и судьба его идей. М., 1989.

7. Кищинская Л. Литературная дискуссия 1922—1925 годов. К истории становления идейно-эстетических принципов советской литературной критики // Вопросы литературы. 1966. №4. С. 35—55.

8. Неживой Е.С. Александр Воронский. Идеал. Типология. Индивидуальность. М., 1989.

9. Русская советская литературная критика (1917-1934). Хрестоматия. М., 1981. С.58-66.

РЯЛ, ДО

V курс история и теория русской литературной критики

Практическое занятие

№ 4

Жанры литературной критики 1920-х годов

План:

1. Литературно-критические жанры в журнале Вяч. Полонского «Печать и революция».

2. Жанр литературного портрета в 1920-е годы. И. Бабель в портретах А. Воронского, А. Лежнева, В. Полонского.

3. Жанр статьи и аннотации в наследии В. Полонского («Шахматы без короля», «Борис Пильняк Рассказы. М., 1919»).

4. Жанр рецензии в критической деятельности С. Боброва. Опыт анализа лирики А. Блока.

Практикум. Написать в любом литературно-критическом жанре (рецензия, диалог, литературный портрет, проблемная статья, фельетон и т. д.) отзыв о произведении современной литературы*.

Литература:

1. Печать и революция. Журнал критики и библиографии. 1921—1929 гг.

2. Полонский Вяч. О литературе. Избранные работы. М., 1988 (Статьи: «Бабель», «Шахматы без короля», «А. Фадеев», «О Маяковском», «К вопросу о наших литературных разногласиях», «Проблемы марксистского литературоведения», «Художник и общественные классы»); Борис Пильняк Рассказы. М., 1919// Печать и революция. 1922. Кн. 1. С. 292. (См. Материалы для анализа).

3. Бобров С. Александр Блок. Седое утро. Стихотворения, Изд. Алконост. Петербург, 1920 // Печать и революция. 1921. Кн. 1. С.146—147. (См. Материалы для анализа).

4. Эйдинова В. Стиль художника. Концепции стиля в литературной критике 20-х годов. М., 1991. Гл. IV.

5*. Поэма Евг. Евтушенко «Фуку!» в зеркале читательских оценок // Волга. 1986. № 9. С. 150—155; Коллективная рецензия на рассказ В. Астафьева «Людочка» // Волга. 1990. № 7. С. 175—178.

МАТЕРИАЛЫ ДЛЯ АНАЛИЗА

1. Полонский В. Борис Пильняк. Рассказы. М., 1919 // Печать и революция. 1922. Кн. 1. С.292.

2. Полонский В. Шахматы без короля. // Полонский В. О литературе. Избранные работы. М., 1988

1. «Борис Пильняк—не новичок в литературе. Его имя мелькало, не часто, впрочем, лет восемь назад. Впечатление от его опытов, помнится, было благоприятное. Но если тогда, при первых шагах писателя, можно было колебаться в оценке его дарования—теперь сомнений быть не может. Перед нами большой и вполне расцветший художник, мастер с сочной кистью, с большим запасом наблюдений, колоритных и свежих. Небольшая книжка, лежащая перед нами, дает достаточный материал для такой оценки. Хотя она составлена из вещей, которые автор не сочтет лучшими образцами своего творчества. Все это эскизы, наброски, этюды к какой-то большой, быть может, еще ненаписанной, картине, но каждый эскиз говорит о таланте, зорком глазе, внимательном слухе. Пильняку удается природа; он знает лес, понимает зверя, лесные звуки, запахи — для него раскрытая книга — и все это сжато и экспрессивно умеет он не рассказать, а показать читателю, — его страницы в самом деле цветут, звучат, дышат ароматами. Он дал несколько зарисовок отдельных эпизодов эпохи революции, и в них показал себя прежде всего художником, для которого выразительность, выпуклость, убедительность, а следовательно, и правдивость того, что изображается, стоит на первом месте. Мимоходом бросил он рассказ из петровских времен и в рассказе запечатлел исторический колорит, тот воздух и свет эпохи, без ощущения которых не может быть искусства.

Встречаются и промахи, но они пустячны, и заниматься ими не хочется. Отдельные мелкие произведения говорят о том, что Пильняк, как художник, не прошел мимо революции. Будем ждать новых вещей нашего автора. Революция еще не нашла своего достойного отражения в русской художественной прозе, за малыми исключениями. И автор этих строк нисколько не будет удивлен, если впоследствии, в ряду живописцев революции, одним из первых он встретит имя Бориса Пильняка» (Полонский В. Борис Пильняк. Рассказы. М., 1919//Печать и революция. 1922. Кн. 1.С. 292).

2. «<...> О Пильняке писали много. Вряд ли другой советский писатель вызывал одновременно столь противоречивые оценки, как Пильняк. Одни считают его не только писателем эпохи революции, но и революционным писателем. Другие, напротив, убеждены, что именно реакция водит его рукой. В таланте Пильняка мало кто сомневался. Но его революционность возбуждала большие сомнения.

Можно без труда, с помощью «парочки цитат» доказать, что перед нами хулитель революции, враг рабочего класса, идеолог попятного движения, реакционер. С такой же легкостью, при помощи другой «парочки цитат» из тех же самых книг Пильняка можно убеждать в противном: вот писатель-революционер, апологет «кожаных курток». Такова убедительность цитаты, если дергать ее механически: «Цитата — дышло, куда хочешь, туда и воротишь».

Нет необходимости пояснять, что обе оценки — неверны, каждая в отдельности, ибо основаны на статическом изучении Пильняка. Они игнорируют противоречивость его творчества, вытекающую из противоречивости его социальной природы. Только взглянув на него в движении, можно правильно осветить картину этого творчества.

Отличие Пильняка от писателей старого поколения, ушибленных революцией, прежде всего в том, что революция не повергла его в отчаяние. Напротив. Он встретил ее так, будто ее-то ему и не хватало.

Правда, произошло это не сразу. Был период раздумья. В эпоху этих раздумий он и вслушивался в «музыку прошлого», сочувственно следя за судьбой своих обреченных героев. Но в то время как многих «стариков» потянуло прочь от революции, Пильняка повлекло ей навстречу — он был молод, а революция полна непреодолимой романтики. Она разгромила старый уклад жизни — его и восхитила вихревая сила разрушения. Метель делается излюбленным его мотивом. В хаосе снежной вьюги развертывается ткань его революционного творчества. Пильняк прислушивается к ее свисту, и временами кажется, будто вслед за Федором Михайловичем Достоевским он готов был услышать в ее вое какие-то бесовские, дьявольские голоса. Стихия Достоевского оказалась, однако, чуждой нашему писателю. Он не пошел дальше игры ветровыми созвучиями — гвиииу, га-ау, гу-вуз. Но метель занеистовствовала на его страницах.

Для Пильняка характерно отсутствие чувства меры. Нигде эта черта не сказалась более ярко, чем здесь. Невыносимо порою в тысячу первый раз читать о «метели» и о «метельной, метелиной внучке». Он написал даже целый рассказ «Метель», в котором «метелят метелицу» и предлагают «играть в метелицу», — замете-лила метель на каждой странице этого произведения, кружит и плачет в «Третьей столице», «При дверях» и в «Голом годе» — она ворвалась в творчество Пильняка, морозная, вихревая, гибельная метель революции, октябрьская метель. Подобно героине рассказа «При дверях», ему «необыкновенно хорошо» в метели, «когда крутится, гудит и поет все». В пооктябрьской русской литературе я не знаю другого, за исключением Блока, писателя, который с таким пафосом воспел бы порывистый ветер революции <...>. Читатель не должен пугаться: такова революция—«глазами Пильняка». Картина эта говорит не только о революции и не столько о ней, сколько об авторе картины. Ибо можно перефразировать известное изречение: «Скажи мне, что нашел ты в революции, — и я скажу тебе, кто ты» <...> Борис Пильняк создал картину, которая его самого повергла в великое смущение». (Из статьи «Шахматы без короля»)

Вопросы:

1. Сравните аннотацию 1922 г. и фрагмент статьи В.П.Полонского «Шахматы без короля (О Пильняке)» (1927). Какова содержательная оценка творчества Б. Пильняка в этих работах?

2. Чем обусловлена разница оценок в аннотации и статье Полонского?

3. В чем состоит композиционное и жанровое своеобразие аннотации Полонского?

4. Какова критическая позиция В. Полонского в данных работах?

3. Сергей Бобров. Александр Блок. Седое утро. Стихотворения. Пг., 1920 // Печать и революция. 1921. Кн. 1. С.146-147.

«На первый взгляд, все в этой книге обстоит благополучно: кто-то нарисовал обложку, кто-то где-то достал приличную бумагу и все такое, но—небо и его громы, — чем наполнена эта бедная книга! Символизм утонул тому назад год, что ли, не то полтора: преисподняя, с которой он так мило заигрывал, съела его в ежеминутно. Любители Блока, «вы - девушки», кандидатки на должность зубных врачей и дамы замов, секретари, помощники секретарей и так далее, и так далее, как бы вы ни назывались сегодня и как бы вы ни назывались завтра, — Блока больше нет.

Что же в этой книге? Смертной тоской, невыразительным ужасом и нечленораздельными мольбами в пустое пространство заняты страницы. Разложению нет пределов. Мы нашли два приличных стиха на всю книгу. Остальное не заслуживает этого названия. Но труха эта многообразна и разнокалиберна. Вот обокраденный Пушкин «Черты француженки прелестной», читай послание к Катенину 1821: «Черты волшебницы прекрасной»; так же поступлено и с Батюшковым. Был Блок и была блоковщина: последней занимались младолюди несвоевременного развития и апломба; теперь этим чудным делом занят сам изобретатель: сравните «Двойник» и старые стихи:

Входит ветер, входит дева

В глубь исчерченных зеркал.

Для разнообразия иногда то же посыпано еще и давно - видимо — не перечитывавшимся Брюсовым, другой раз проще: в 1914: «Конец всеведущей гордыне» и розовые туманы, как возможность, теперь: «Конец преданьям и туманам!» все наоборот, а на самом деле все то же, и зря автор думает, продавши самого себя, на эту цену купить живой души и живого содержания — цены много поднялись, а старьецо упало. Раньше: «Я пилю слуховое окошко»» теперь: «Я пишу в моей келье Мадонну», только нет никакой живости, и тащится эта нескладица где-то по земле,—есть ли она, — само ее существование подозрительно. А кое-что уже и поделили поспешные наследники: получается комичное впечатление. Блок неумно и неумело подражает Маяковскому, этого нет на самом деле, но таково впечатление, оптический обман, но ведь не Читатель же в этом виноват. Все что-то не то, не так и пр., где, ж душа этой наистраннейшей книги?.. Вот вам просто плохие стихи: «А ты-то, вернешься ли ты...», и масса подобных нескладиц; вот какая-то негоднейшая и совершенно неусвояемая смесь из Гейне, Апухтина, Жадовской и какого-то близкого родственника Макара Девушкина. Цитировать стыдно. То этот Девушкин плачет, то он вламывается в какую-то невероятную амбицию застарелой девственности, утратившей давно всякую надежду на опасность с чьей бы то ни было стороны, то он философствует столь отважно, как не решался еще все решать и Всевобуч, а то просто раскладывает свои ужасные постыднейшие отрепья и показывает их Риму и миру в великом огорчении. То поет он свое любимое пустое место, молится возлюбленной дыре, то какой-то авторетардации предается: «Неповторяемого взгляда, неугасимого огня», то гонит на нас массы действенно-писарской романтики: «Я громовым холодным смехом тебя, как плетью, опалю!» (Вы разберите, что тут только делается: некто будет опален холодной плетью, — годится в грамматику вместо Тредьяковского). Или: «В пустую грудь, один, один проникнет взгляд» - вопьется жадный взгляд – слово - бряцание и бумажные драконы.»

И хорошие поэты видывали жестокие падения и годы пустоты. И Фет написал свою «Хандру», но он написал пару стихов, а не целую книгу. И когда Фет волшебно обращал любовь свою в закатные огни (не образничаю: проверьте), он не потреблял для сего самых препустейших аллегорий, выдаваемых по карточкам и норме.

Зачем Блок напечатал эту книгу: верно, не мог не напечатать, а этим он подписал собственный приговор: отныне его больше нет».

Вопросы:

1. В чем Вы видите причину своеобразия восприятия литературным критиком творчества А. Блока?

2. Каковы способы цитирования художественного текста? В чем состоят особенности комментариев к нему?

3. Выявите содержательные и стилистические приметы эпохи в рецензии?

4. Каковы особенности адресации в рецензии?

5. Какова композиционная структура рецензии?

6. Каков финал рецензии? Угадана ли трагическая судьба А. Блока?

ИСТОРИЯ И ТЕОРИЯ РУССКОЙ ЛИТЕРАТУРНОЙ КРИТИКИ

Практическое занятие

№ 5