2. Противостояние интеграционных и дезинтеграционных процессов
Второй блок глобальных конфликтов связан как раз с конфронтацией интеграционных и дезинтеграционных процессов в современном мире. С одной стороны, несомненно, качественно новое расширение и укрепление первых, с другой - обострение и радикализация вторых. Этнические и конфессиональные конфликты стали сейчас едва ли не самыми опасными видами общественных конфликтов.
Какая из указанных тенденций возобладает? От этого во многом, вероятно, будут зависеть перспективы общественного развития. Движение к всеобщему миру и благосостоянию органично обусловлено вселенским согласием, универсализацией космополитической идеи. Эта идея, которая существенно искажалась у нас на протяжении десятилетий, вероятно, впервые за свою более чем двухтысячелетнюю историю делает заметные шаги по пути практического осуществления.
В сущности, печально знаменитая кампания по "борьбе с космополитизмом" в СССР имела не только антизападнический и антисемитский, но и более широкий смысл, связанный с природой тоталитарных систем.
Может показаться парадоксальным, что наш вариант такой системы изначально, как будто, противостоявший национализму, выступавший даже против термина "патриотизм", довольно быстро трансформировался в шовинистический империализм. Интернационалистические концепции начали служить прикрытием имперских акций, таких, например, как присоединение некоторых ставших было независимыми республик. В дальнейшем доктринальная риторика, во многом сохраняя интернационалистическое обличье, стала резко, иногда абсурдно, националистической.
В сущности, это превращение было естественным в силу того, что такие, казалось бы, далекие доктрины, как марксизм и русоцентризм, сомкнулись в своей мессианской ориентации. Бердяев справедливо говорил, что русская мессианская идея, проходящая через всю историю России, сливается на последнем этапе с марксистским мессианством.
Естественно, что интернационализм и национализм, сравнительно легко объединившись в единую идеологию и практику (интернационалистскую по форме и националистическую по содержанию), оказались совершенно несовместимыми с космополитической идеей. В сущности, "интернационализм" в том смысле, в каком это понятие использовалось в коммунистической идеологии, если очистить его от ритуальных элементов, предполагал не общее движение к единству и согласию человечества, а его покорение, унификацию, завоевание мирового господства согласно меркам, догмам и интересам правящей коммунистической элиты.
Собственно, эта была концепция единства членов секты, преданных доктрине и стране, ее воплощавшей, идее вселенского доминирования этой доктрины и этой страны. Такой "интернационализм" без особенных трудностей превратился в оболочку имперского экспансионизма и естественно стал антиподом космополитизма, который чужд монистическому абсолютизму, основывается на общечеловеческих, демократических ценностях, апеллирует к согласию и единению людей независимо от их национальной и социальной принадлежности. Космополитическая идея стремится стать преградой на пути национального эгоизма и взаимной агрессивности людей разных национальностей, эмоциональной и интеллектуальной предпосылкой разрешения и устранения этнических и многих других деструктивных конфликтов.
Таким образом, интеграционные и консенсуальные общественные модели могут пониматься в различных смыслах. Одни варианты базируются на гуманистически – демократических и космополитических ценностях, другие (которые могут быть не менее прочными) на националистическом, конфессиональном, политическом догматизме. Духовный климат тоталитарных систем несовместим с космополитическим интеграционизмом: органическая цель тоталитаризма - мировое господство, формирование сознания по единой кальке, а не добровольное объединение и согласие людей.
Обе модели интеграционизма существуют в современном мире. Однако наиболее обширные зоны интеграционных процессов существуют ныне в развитых демократических системах. Политическая и социально-психологическая ситуация, как правило, существующая в этих системах - естественная среда космополитической, консенсуальной ментальности. Эти формы сознания взаимно дополняют и обусловливают друг друга. Из этого не следует, что сами по себе демократические системы, особенно недостаточно развитые, обладают иммунитетом против националистической психологии. Даже в таких странах, как скажем, Франция и Германия оказался возможным значительный рост влияния праворадикалистских сил. Что же говорить о государствах, возникших на территории бывшего СССР, которые или развиваются по авторитарному сценарию, или делают лишь первые шаги по пути демократического развития и лишены даже той относительной невосприимчивости к гипертрофии национализма, которая в известной мере имеется в высокоразвитых демократических государствах.
В посттоталитарных регионах сильна, кроме того, имперская инерция, которая является, в сущности, разновидностью диктаторского интеграционизма. Позорным примером этого явилась, например, война в Чечне. Ее модель мало отличается от других колониальных войн второй половины ХХ века - алжирской, вьетнамской, афганской и др. Во-первых, для нее характерна псевдолегитимность. Вспомним, например, что Алжир, как и Чечня, с формально конституционной точки зрения не был колонией, а считался департаментом Франции, и следовательно, не имел права отделяться от метрополии. Что касается Чечни, то, если даже оставить в стороне историю ее покорения и непокорности, то можно констатировать, что отказ предоставить ей право на самоопределение основывается, по существу, на принципах "сталинской конституции", согласно которым союзные республики имеют право выхода из Союза, а автономные республики - нет. Возникает естественный вопрос, почему Украина, Грузия, Казахстан, Таджикистан и др. могли отделиться от метрополии, а Чечня была лишена такого права?
Сам сценарий колониальной войны в Чечне шел по "обкатанной" схеме (несмотря на всю неэффективность прецедентов): попытки опереться на марионеточные власти и силовые структуры, расколоть ряды борцов за независимость, наряду с крайне жестокими мерами по устрашению мирного населения и сил движения сопротивления. Недейственность этих мер, как правило, является безошибочным индикатором, указывающим, что война ведется против народа, а такие войны в последние десятилетия крайне редко заканчивались успешно.
Сама фразеология колонизаторов, как правило, абсолютно идентична. Своих противников они называют не иначе, как "террористами", "бандитами", "уголовниками", упрямо не желая и боясь называть их участниками движения сопротивления.
Итак, интеграционные процессы, идущие в современном мире, далеко не всегда можно оценивать позитивно. Для такой оценки необходим, по крайней мере, один признак - добровольность. Правда, этот вопрос очень далек от однозначности. Как, например, следует оценивать сепаратистские движения, сотрясающие крупнейшую демократическую страну мира - Индию? Или соответствующее движение в Шри-Ланке? Даже в интегрирующемся западном мире не так уж много стран, свободных от сепаратизма. Испания, Канада, Англия, Франция, а в последнее время даже Италия - вот далеко не полный перечень стран, затронутых сепаратистскими движениями, оценка которых нередко затруднительна.
И все же, в целом, именно с развитыми демократическими системами связана перспектива космополитизма и согласия, которые в этой среде могут постепенно стать преобладающими политическими и идейными формами. По мере распространения и развития таких систем тяготение к экономической, социальной и политической интеграции, видимо, будет расширяться. Запад, конечно, повторяем, далек от того, чтобы быть образцовой космополитической моделью. Там существует ряд очагов национальной, социальной и религиозной напряженности. Ни США, ни Франция, ни Англия до сих пор не свободны от национального эгоцентризма и самодовольства, которые, наряду с эгоистическими экономическими интересами, являются мощным разъединительным фактором. Однако, важна динамика процесса: эти страны, скорее, уходят от подобной психологии, во всяком случае, стремятся облекать ее в цивилизованные формы. И самое основное - впервые можно со значительной долей уверенности рассчитывать, что традиционно конфликтогенные отношения ведущих стран мира не выйдут более за цивилизованные рамки. Во многом здесь дело во взаимных интересах, но не стоит сбрасывать со счетов уроки имперских и тоталитарных образований, войн, изоляционистских экспериментов и маний самолюбования, а также возросший уровень демократической культуры, духа общечеловеческой солидарности, который прежде казался безнадежно утопическим. Кстати сказать, для взвешенного подхода к интеграционным тенденциям необходимо отказаться от предрассудков времен "холодной войны" в оценке некоторых наднациональных органов, в частности НАТО. Эта организация, а не только ОБСЕ и др., обладает, несмотря, может быть, на свою неоднозначность, несомненным интеграционно-демократическим потенциалом, который проявлялся даже в прошлом - в том, что она была одной из основных сил, противостоявших тоталитарной "империи зла".
Так или иначе, интеграционные процессы в некоторых регионах мира, расширение влияния и сферы деятельности, европейских и всемирных наднациональных органов и механизмов свидетельствуют о достаточно реалистическом характере идей космополитизма и согласия. Если будет происходить дальнейшее распространение и оптимизация демократических интеграционных процессов, возникнут благоприятные условия для более быстрого и масштабного движения по пути реализации идей согласия на региональном и всемирном уровне, укрепится надежда, что космополитический солидаризм в конечном счете одержит верх над националистическим эгоизмом и последний перестанет быть опасным общепланетарным фактором.