- •Введение Перепроизводство права или его недостаток?
- •Часть I. Антропология права (юридическая антропология) как отрасль правовой науки и как учебная дисциплина
- •Глава 1. Проблематика и методология юридической антропологии, ее связь с другими науками
- •§ 1. Предмет антропологии права
- •§ 2. Методологические основы антропологии права
- •Глава 2. Традиции и современное состояние антропологии права
- •§ 1. "Отцы-основатели" юридической антропологии
- •§ 2. "Антропологический ренессанс" в юриспруденции во второй половине XX века и его последствия
- •Американская антропология права
- •Британская социальная антропология
- •Французская юридическая антропология
- •Индийская антропология права
- •§ 3. Юридическая антропология в России
- •Часть II. Становление «человека юридического»
- •Глава 3. Генотип нрава: мононормы. Человек в системе архаического ("первичного") права
- •§ 1. Табу как прототип правового запрета
- •§ 2. Тотем, миф и "идеальный правовой порядок". Обычай как "пережитый правовой порядок"
- •Групповые регуляторы. Тотем
- •Магия, ритуал, обряд, обычай
- •Глава 4. Человек "общинный" и человек "государственный"
- •§ 1. Общинная модель публичной власти и место человека в ней
- •§ 2. Возрастные группы, мужские (женские) союзы, тайные общества: зарождение личного статуса
- •§ 3. Вождества: конфликт личного и коллективного интересов
- •§ 4. "Право государства" и человек
- •Часть III. Право, культура, цивилизация. Человек в системе традиционного права
- •Глава 5. Философско-этическая доминанта в индусском праве и в конфуцианстве
- •§ 1. Homo juridicus индусской общины
- •§ 2. Мир "ли" и "фа" китайца
- •Глава 6. Шариат — "закон жизни" мусульманина
- •Всеобщая исламская декларация прав человека
- •Преамбула
- •I. Право на жизнь
- •II. Право на свободу
- •III. Право на равенство и недопущение никакой дискриминации
- •IV. Право на справедливость
- •V. Право на справедливый судебный процесс
- •VI. Право на защиту против превышения власти
- •XIII. Право на свободу вероисповедания
- •XIV. Право на свободу собраний
- •XV. Экономический порядок и вытекающие из него права
- •XVI. Право на защиту собственности
- •XVII. Статус и звание трудящихся
- •XVIII. Право на социальное обеспечение
- •XIX. Право на создание семьи и связанные с этим вопросы
- •XX. Право замужней женщины
- •XXI. Право на образование
- •XXII. Право на личную жизнь
- •XXIII. Право на свободу перемещения и место жительства
- •Глава 7. Человек как объект правовой аккультурации (Африка, Сибирь, Кавказ)
- •Глава 7. Человек как объект правовой аккультурации 249
- •§ 1. Африка
- •Глава 7. Человек как объект правовой аккультурации 251
- •§ 2. Сибирь
- •Устав об управлении инородцев 22 июля 1822 г.
- •§ 3. Кавказ
- •Часть IV. Антропология позитивного (европейского) права
- •Глава 8. Европейский homo juridicus
- •§ 1. Европейская правовая традиция
- •Декларация прав человека и гражданина 1789 г.
- •Статья 1
- •Билль о правах
- •Поправка VI
- •Поправка VII
- •Поправка VIII
- •Поправка IX
- •Поправка X
- •§ 2. "Человек европейский" между правом и "не-правом"
- •Глава 9. Человек в системе российского права
- •§ 1. Правовая традиция России: где человек?
- •Глава XXII
- •Указ, за какие вины кому чинить
- •Смертную казнь и за какие вины
- •Смертию не казнить, а чинить наказанье
- •§ 2. Личность в социалистическом праве
- •Конституция (Основной Закон) Союза Советских Социалистических Республик
- •II. Государство и личность
- •Глава 6. Гражданство ссср. Равноправие граждан
- •Глава 7. Основные права, свободы и обязанности граждан ссср
- •Декларация прав и свобод человека
- •§ 3. Преодоление "классового права"
- •1. Права, обеспечивающие физическое и психическое благополучие (целостность) личности:
- •2. Права, обеспечивающие индивидуализацию личности:
- •3. Права, обеспечивающие автономию личности:
- •4. Неимущественные права авторов результатов интеллектуальной деятельности и исполнителей:
- •Часть V. Международно-правовое измерение правового бытия человека
- •Глава 10. Международные стандарты прав человека и проблема международной правосубъектности индивида
- •Глава 11. Международное гуманитарное право
- •1. Основополагающие принципы
- •2. Общие принципы
- •3. Принципы, которыми конфликтующие стороны должны руководствоваться в отношении жертв вооруженных конфликтов и ведения военных действий
- •Глава 12. Международная система защиты прав человека
- •Часть VI. Антропология права и вызовы современной цивилизации
- •Глава 13. Современная семья и право
- •Глава 14. Личностные права: есть ли пределы?
- •§ 1. Есть ли права у эмбриона?
- •§ 2. Может ли человек распоряжаться своим телом?
- •Глава 15. Эвтаназия: право на достойную смерть или убийство?
- •Заключение Вклад антропологии права в "перспективное право"
§ 2. Мир "ли" и "фа" китайца
Однажды (а точнее, в 1958 г.) в одном из своих выступлений Мао Цзэдун изрек: "Мы не можем управлять массами посредством права. Никто не в состоянии помнить всего, что написано в гражданском или уголовном праве. Я участвовал в составлении Конституции, но с трудом вспоминаю ее положения. Ханьфей мечтал об управлении через право, Конфуций — об управлении людьми. В конце концов мы не должны ломать голову над актами и инструкциями, 90% которых являются порождением различных ведомств. Мы контролируем общество скорее благодаря решениям собраний народных представителей, созываемых четырежды в год, чем благодаря гражданскому или уголовному праву"375. Слова "великого кормчего" как нельзя лучше отражают извечное недоверие китайцев к "формальному" праву. Обычный китаец, не кормящийся юридической профессией, существо не правовое по определению: права он попросту боится, его избегает. Почему? Тонкий знаток китайской цивилизации В. В. Малявин в очерке о китайском праве отмечает: "Китайская традиция не знала понятия собственно права, принятого в классических системах европейского законодательства. Китайский иероглиф, обозначающий писаный закон (фа), выражает идею нанесения человеку увечья, то есть наказания за совершенное преступление. Не случайно идея закона в древних китайских текстах почти сливается с понятием наказания (син). Третий термин, обозначавший в Китае закон, — понятие статута, уложения (люи) — был взят из музыкальной терминологии, где он обозначал нормативную высоту тона" — и добавляет: "Впрочем, господствующие школы китайской мысли — конфуцианство и даосизм — всегда с большим недоверием относились к писаным законам, истребляющим в людях природную простоту и радушие"376.
Но ведь уже люди так называемых "примитивных" обществ, как мы убедились выше, не могли жить в регулятивном вакууме. Что же упорядочивало китайское общество, общество с изысканнейшей и древнейшей культурой?
Как и в индусском праве, представления китайцев о справедливом порядке, о нормах поведения отдельного человека формировались под прямым воздействием их космологических представлений (выраженных в древнейшей китайской "Книге Перемен" — "И цзин"), а также идеологий конфуцианства и даосизма и попыток "законников" (легистов) закрепить в сознании и практике нормы законов, перед которыми равны (точнее — бесправны) все подданные императора. Нам придется сделать хотя бы краткий экскурс в эти глубочайшие, как бездна, истоки китайского мировосприятия, дабы определить параметры нормативного бытия китайцев.
Итак, древнейшим источником представлений китайцев о миропорядке была "И цзин" ("Книга Перемен")377, источник, сравнимый по значению с древнеиндийскими Ведами и составленный в середине I тысячелетия до н. э. Поэт Цю Чэн (XII в.) писал о ней:
В Переменах ясный смысл в образах заложен.
Но никто в одних чертах вскрыть его не сможет.
Кто не знает смысла черт, тот толкует всуе:
Точно он незримый вихрь красками рисует.
Дело в том, что "И цзин" изначально предназначалась для... гаданий, дающих ответы (положительные или отрицательные) на определенные жизненные ситуации, в которых неизменно присутствовали противоположности (высокое и низкое, небесное и земное, мужское и женское, янь и инь — типичный логический ряд), графически изображаемые 64 гексаграммами — символами, состоящими из шести черточек (именно эти "черты" имел в виду Цю Чэн), обозначающих последовательные ступени развития данной ситуации; при этом цельные черточки (—) символизировали активное состояние, а также свет, напряжение, прерванные посередине (- -) знаменовали пассивное состояние, а также тьму, податливость. К примеру, состояние Пи чуа ("застой", "тупик") изображалось знаком:
как противостояние, конфликт творящего, небесного начала и начала земного, пассивного, при котором ни один из элементов не "перетягивает" другой. А вот состояние Тун женъ ("общность людей") изображено гексаграммой:
в которой противостояние сохраняется изнутри, оно не исчезает, но как бы отодвигается. Каждая гексаграмма "Книги Перемен" включает две триграммы: нижняя относится к внутренней жизни, верхняя — к внешнему миру.
Известные знатоки и толкователи для европейцев "Книги Перемен" — немецкий протестантский миссионер и ученый Рихард Вильгельм (1873—1930) и его сын Гельмут Вильгельм (р. 1905) отмечали, что основными категориями бытия человека, по "И цзин", были изменчивость и постоянство. Так, Р. Вильгельм писал: "В то время как в Европе все сводится к категории чистого бытия, в китайской мысли решающую роль играет концепция изменения. <...> Когда встречаются два несовместимых условия, они могут сосуществовать, следуя друг за другом во времени, переходя друг в друга. Это и есть главная идея "И цзин": время порождает одновременно противостояние и соучастие"378. Именно констатация противоположностей (практически все в окружающем мире переходит в свою противоположность) обогащает тем, что называется жизненным опытом. Р. Вильгельм продолжает: "Противоположности необходимы, чтобы вспыхнул свет сознания. Но в "И цзин" противоположности не есть нечто самодовлеющее, они — лишь состояния, сменяющие друг друга. Так само противостояние становится относительным. Все дело в выборе правильного отношения. Если выбор верен, стремление к одному полюсу, подразумевающее негативное отношение к другому, сменяется свободным движением в потоке времени и переживанием противостояния в себе самом. При этом вся работа по адаптации к конфликту во внешнем мире совершается внутри. Если удается сохранять гармонию между внутренним "Я" и окружающим миром, мир — при всем многообразии проявлений — не причинит вреда"379. Итак, максимальная гибкость жизненных позиций, приспособляемость к внешним обстоятельствам и подавление внутри себя агрессивности к окружающему миру обеспечивают, по "И цзин", равновесие между отдельным человеком и его окружением — знаменитая китайская "срединная линия", гармония. Могло ли обеспечить такую гармонию фа — карающее, наказующее право? Вопрос риторический, ответ известен. Тогда что?
Ответ дал странствующий философ Кун Фу-цзы или Кун-цзы (551—479 гг. до н. э.), больше известный под европеизированным именем Конфуций (Confucius)380. Собрание изречений великого мудреца — "Лунь Юй" — это собрание жизненных заповедей, сравнимых разве что с библейскими381.
Конфуций не был пророком, посланцем неба, подобно Христу, Магомету или Будде, его биография лишена драматического напряжения основателей мировых религий, к тому же он был вполне реальным человеком. Его величие в другом: он первым в мировой философии обратился к человеку и выдвинул идеал благородного человека (цзюнъ цзы), сформулировал центральное «понятие — понятие гуманности (женъ) за две тысячи лет до великих гуманистов Европы. Все категории его концепции человека выстроены, как и в "И цзин", на противопоставлении двух начал — высокого и низкого. Таковы, в частности, заложенные Конфуцием представления о двух противоположных методах управления: ли — буквально "правил благопристойности", "ритуала", "обряда", и фа — законов, основанных на жестких нормах и системе наказаний за их нарушение. Таковы же представления о двух идеалах человека: цзюнъ цзы — благородном человеке, и сяо женъ — человеке низком, ничтожном.
Тонкий интерпретатор идей Конфуция, отвергавший вульгарное изображение конфуцианства как идеологии зарождавшегося класса феодалов, В. А. Рубин (за свое научное "диссиденство" был в 1976 г. "выдавлен" из Советского Союза и погиб нелепой смертью в расцвете творческих сил) писал: "Ли — не только правила вежливости и благопристойного поведения, но и религиозный ритуал, ритуал охоты, дипломатии, управления <...> В ли... включались не только правила вежливого обхождения; в форме ритуала символизировались и религиозные взгляды народа, и его культурные традиции, и представления о добре и зле. Соблюдение ли означало не только выполнение определенных правил; в понимании Конфуция сюда входило и принятие ценностей, в этих правилах воплощенных"382.
Подсчитано, что категория ли употребляется в "Лунь Юй" 74 раза383. Ярким примером и воплощением ли был и остается идеал сыновней почтительности к родителям, к старшим. Все стороны семейной, культурной, религиозной, политической жизни Китая пронизаны этим принципом. Само государство мыслилось как большая семья и обозначалось иероглифом го-цзя (государство-семья). Добродетель послушания переносилась и на отношения подданных и правителя, что послужило причиной признания конфуцианства уже во II в. до н. э. официальной идеологией императорского Китая.
Итак, добродетели ли и связанный с ними ритуал были этическими и социальными нормами, которые, не обладая силой закона (но будучи "добровольно-обязательными") и находясь до поры до времени вне материального права384, давали индивиду определенные ориентиры правомерного поведения, а также указывали ему на его место в социальной иерархии. Именно в этом смысле ли следует считать важнейшим источником китайского права и одной из основ "синтетической китайской юриспруденции"385. Широкое семантическое поле ли (сравнимое с индусской дхармой), дающее ему множество значений (от добродетели до ритуала) ориентировало духовную культуру общества и отдельного индивида на поддержание общественной и вселенской гармонии, подобно правильно взятому тону в музыке (заметим попутно, что понятия обрядовой гармонии ли и музыкальной гармонии юэ образуют в китайском языке единое понятие вэнъ как символа вечности и космической гармонии).
Объединяя всех людей стремлением к высшей гармонии, воздвигая единую общность людей по следованию ли, а не по кровно-родственным, социальным связям (и в этом разительный контраст конфуцианского гуманизма с варновой системой индуизма), Конфуций как бы освобождает человека от оков общественной структуры. Он говорит ему: не ищи выгоды за счет другого, учитывай интересы любого встречающегося тебе человека, не стыдись бедности, а стыдись недостойного поведения. В этом смысл гуманнности — женъ, одной из центральных категорий конфуцианства. "По своей природе люди близки друг к другу", — заявляет Конфуций (Лунь Юй, XVII, 2). Напомним, что живший в то же время на другом конце мира Аристотель оправдывал рабство неравенством людей по природным задаткам. Конфуций ставит в центр мира человека, призывая его к активной позиции в борьбе добра и зла. Но его гуманизм не абстрактен: женъ применим не ко всем. Он — удел благородного человека. Именно неукоснительное соблюдение правил ли, причем не по принуждению, а по внутреннему убеждению, отличало благородного человека цзюнъ цзы от человека низкого. Для Конфуция настоящее благородство зависит не от происхождения, а от нравственных качеств человека и его культуры и поэтому доступно каждому. Вводя этот новый идеал, он привнес новую логику в устои китайской жизни, поставив во главу угла человечность, женъ. В "Лунь Юй" есть глава 4 "Там, где человечность", в которой раскрывается идеал благородного человека через достижение человечности. Несколько выдержек из нее386:
"Кто человечен, для того человечность — наслаждение, а мудрому она приносит пользу" (IV, 2);
"Лишь тот, кто человечен, умеет, и любить людей, и испытывать к ним отвращение" (IV, 3);
"Устремленность к человечности освобождает от всего дурного" (IV, 4).
Требования, предъявляемые Конфуцием к цзюнъ цзы,
достаточно суровы:
"Бедность и униженность — это то, что людям ненавистно. Если они незаслуженны, благородный муж ими не гнушается" (IV, 5);
"Кто устремляется к пути, но стыдится, что плохо ест и одевается, с тем говорить не стоит" (IV, 9);
"Когда исходят лишь из выгоды, то множат злобу" (IV, 12), "Благородный муж постигает справедливость. Малый человек постигает выгоду" (IV, 16);
"Встретив достойного человека, стремитесь с ним сравняться; встретив недостойного, вникайте внутрь себя" (IV, 17). В другой главе противопоставляются качества и модели поведения благородного человека и человека низкого:
"Бывают три полезных друга и три друга, приносящих вред. Полезны справедливый друг, чистосердечный друг и друг, который много знает. А вредны льстивый друг, двуличный друг и друг красноречивый (подхалим — в переводе А. С. Мартынова)" (XVI, 4);
"Есть три полезных и три вредных радости. Полезно радоваться правильно исполненному ритуалу с музыкой, речам о чем-нибудь хорошем в людях и тому, что дружите с многими достойными людьми. Но вредно предаваться радостям тщеславия, безделья и застолья" (XVI, 5).
Конечно, при всей привлекательности идей древних китайцев, выраженных в яркой афористической форме Конфуцием и его учениками, нельзя не отметить и очевидную утопичность (если не наивность) идеала цзюнъ цзы, и его элитарность, поскольку речь шла о создании некоей культурной элиты, которая должна была просвещать народ и заражать его своим примером. Отказавшись от права как от регулятора отношений между людьми в сложноорганизован-ном обществе, ранние конфуцианцы, по сути, противопоставили право и мораль, усмотрев в праве (фа) только его карательную функцию. В. А. Рубин запишет в своем Дневнике, что "отказавшись от права, сосредоточившись на ли ("ритуал"), не поняв того, что справедливость должна воплощаться в законе, конфуцианцы обезоружили мораль <...> конфуцианцы полагались только на убеждение (воспитательная панацея), всякое принуждение ими отвергалось. А закон имен-но и есть принуждение, основанное на морали"387. Значит ли, что сама идея ли была направлена против закона? Вовсе нет, она имела шанс быть монопольным регулятором отношений между людьми лишь в современную Конфуцию эпоху небольших государств, сохранявших еще патриархальный характер разросшихся общин и соответствующий им тип общинного права. Но уже в последующие за Конфуцием поколения жесткая логика поддержания порядка в больших государствах требовала иных средств управления, нежели благородные идеалы женъ: модель государства как большой семьи уже не срабатывала. Если продолжатель учения Конфуция Мэн-цзы (372—289 гг. до н. э.) развивал гуманистическую сторону учения конфуцианства, то Сюнь-цзы (313—238 гг. до н. э.) ориентировал конфуцианское учение на усиление нормативного фактора общественной жизни и включение императивов ли в кодексы законов388, что впоследствии и произошло.
За выполнение новых задач взялись законники (фацзя), именуемые в Европе легистами. Они предлагали иную модель правового бытия человека389. Уже в IV в. до н. э. они вступили в жесткую конкуренцию с конфуцианцами.
Хотя у легистского течения не было общепризнанного основателя (его формировали, в основном, государственные чиновники, стремившиеся к упорядочению системы наград и наказаний), его теоретиками считаются государственные деятели и мыслители Шан Ян и Шэнь Бухай (IV в. до н. э.), философ Шэнь Дао (IV—III вв. до н. э.) и Хань Фэй (ок. 280— 230 гг. до н. э.), которому приписывается авторство трактата "Хань Фэй цзы". Это Шан Яну принадлежит изречение: "Умный человек создает новые законы, глупый законам подчиняется" (имелись в виду древние обычаи и ритуалы). Для него государство и создаваемый им, государством, правопорядок служат единственной цели — укреплению власти правителя. В приписываемой ему "Книге правителя области Шан" (Шан цзюнъ шу)390 он без обиняков поучает: "И прежде мог установить порядок в Поднебесной лишь тот, кто видел первую свою задачу в установлении порядка в собственном народе, и побеждал могучих врагов тот, кто считал необходимым сначала победить свой народ"391. В другом месте — еще откровеннее: "Слабый народ — значит сильное государство, сильное государство — значит слабый народ. Ослабление народа, следовательно, главная задача государства, идущего правильным путем". Этого древнего идеолога тоталитаризма нередко сравнивают с Макиавелли, считавшим, что правитель в борьбе за власть не должен соблюдать норм морали, навязывая свою волю другим, но тот же В. А. Рубин, допускавший такое сравнение, оговаривался, что "у Макиавелли нет и следа того пафоса борьбы с народом, которым пронизана Шан цзюнь шу"392.
Именно дба становится для легистов основным инструментом управления. В отличие от конфуцианцев, бескомпромиссно отвергавших применение фа по отношению к "благородным людям", легисты считали, что люди будут неукоснительно соблюдать письменно зафиксированные нормы фа, если будут знать, какие наказания неотвратимо последуют за их нарушение393. Но дба для них это еще и награда за заслуги и послушание: принцип кнута и пряника. Заметим также, что впервые в истории (задолго до Г. Кельзена!) выдвинута концепция закона, абсолютно лишенного какого-либо намека на моральную или религиозную санкцию; не предпринято никакой попытки придать закону хоть какое-то божественное происхождение. Напротив, в Шан цзюнь шу провозглашается: "Подражание древним состоит, в управлении при помощи добродетели, подражание современным — во введении законов, в которых на первом месте — наказания"394. В. А. Рубин объясняет: "Избрание легистами именно этого термина в качестве обозначения системы наград и наказаний не случайно: в этом проявилась их претензия на то, что отныне единственной нормой поведения стал государственный закон, фиксирующий наказания и награды. Закон должен был стать регулятором человеческих действий, заменяющим все традиции морали и культуры"395.
Легисты допускали, что чем более ужасающему наказанию подвергались преступники (например, умерщвлению через постепенное отсечение частей тела), тем меньше у них было шансов переродиться в новом обличье — единственная "уступка" легистов религиозным верованиям о повторном рождении. Но основная цель наказания оставалась прежней — запугивание. В этом смысле легисты продолжали традиции Мо Ди (Мо-цзы)396, сановника, жившего несколько десятилетий спустя после Конфуция и составившего свод проповедей "Мо-цзы", где праву отводилась роль воспитателя несознательных масс посредством поддержания у них чувства страха перед наказанием не только за дела, но и за помыслы о преступном действии.
Для профилактики преступления легистами допускалось использование доносов. Если древнегреческим доносчикам ("сикофантам") просто предлагалось за вознаграждение сообщать о похитителях плодов с общественных деревьев, то китайская идеология доносов более изощренна: "Если наказания будут применяться по отношению к уже совершенным преступлениям, то злодейств прекратить не удастся. Поэтому тот, кто хочет добиться гегемонии, должен применять наказания к поступкам, которые только готовятся... Награды должны даваться тем, кто сообщает о злодеяниях. Тогда даже мелкие проступки не останутся незамеченными"397. При этом Шан Ян пояснял предлагаемый им путь к апофеозу легистской "добродетели" через смертную казнь и к сочетанию справедливости с насилием.
Такую вот "модель" правопорядка и законопослушного поведения предлагали легисты. Собственно, модели как таковой и не было, было отрицание морали (ее заменял страх), была ставка на карающую (иногда дарящую милости) длань государства. Жаль, что еще сейчас приходится читать: "Философское учение конфуцианства признавало преобладающее значение норм морали над нормами права, отождествляя право с уголовным законом. Легисты, напротив, придавая большое значение правовым нормам, пытались распространить их действие на все случаи жизни, проповедовали равенство всех (подчеркнуто нами. — А. К.) перед законом, неотвратимость наказания для всех лиц, выдвигали идею сильного государства"398. По поводу равенства "всех" перед законом: даже дважды прочитав отличающиеся в нюансах переводы Шан цзюнь шу (Л. С. Переломова и В. А. Рубина), мы не найдем в нем ни одного упоминания об ограничении власти правителя перед законом или идею равенства остальных подданных перед законом — всюду сквозит идея скорее равенства в бесправии, но ведь это не одно и то же, что равенство всех перед законом... Легизм не пустил глубоких корней в Китае: его отвергал народ, против которого, по сути, было направлено это учение и которому оно было чуждо по его менталитету399; его не захотели использовать в полном объеме и правители китайских государств, воспитанные на идеях конфуцианства400. Правовое развитие Китая веками шло по пути интерпретации в новых условиях норм ли и включения их в своды законов, в том числе и в уголовные кодексы (люй), содержащие довольно жесткие (если не жестокие) наказания. Но авторитет ли придавал новым законам определенную моральную справедливость в глазах китайцев, которые не мыслили правопорядка, лишенного морального авторитета. Благодаря вкладу неоконфуцианцев в правовую мысль, удалось внедрить в правовые тексты концепцию индивидуальной природы человека, требующей и индивидуализации, в случае необходимости, меры наказания. Так, наиболее известный мыслитель этого направления Чжу Си (ИЗО—1200), говоря о "естественном складе" (ци чжи) человека, вернул общественную и правовую мысль к представлению о гуманности, о двух сторонах единой природы, о борьбе сил добра и зла (ли и ци) в каждом человеке401. Очевидный антропологизм учения Чжу Си позволил разрешить разумным компромиссом длившийся столетиями спор конфуцианцев, с одной стороны, и моистов и легистов — с другой. Он был убежден, что Разум объединяет природу и чувства, что между тем, что взлелеяно в душе (дэ), и тем, что видно в действии, т. е. поведении, человека, не должно быть противоречия, в противном случае нарушитель гармонии должен либо сам исправить нарушение, либо понести за него наказание.
Наш анализ ценностных установок в поведении китайского человека был бы неполным без упоминания о даосизме, учении о пути человеческом — дао, столь же древнем, как и конфуцианство. Суетным мирским делам и стремлениям даосы противопоставляли слияние с природой с помощью мистического просветления402. Главное произведение, своего рода библия даосизма, трактат Лао Цзы "Дао дэ цзин", или "Книга пути и благодати", создает образ совершенного человека (шен-жэнъ), который через душевные и физические усилия достиг совершенства и отверг испорченное и лживое общество. "Guarda e passa" ("Взгляни — и пройди мимо"), — скажет столетия спустя Данте. "Не марай руки об этот отвратительный мир" — это уже из А. Камю. Но суть одна. Откроем наугад "Книгу пути и благодати" (да-да, именно наугад):
Тем, что мягче и слабей всего,
Твердое подчас побеждено.
Возникая из небытия,
Эта истина во всем сквозит.
Так и я дерзаю говорить,
Что бездействие всего мудрей,
Что молчание сильнее слов.
Выгоду бездействия, увы,
Мало кто умеет оценить!
(Здесь и далее пер. В. Перелешина)
Но бездействие даосов — это не лежание на диване Обломова. Парадоксальность даосизма состоит в активном бездействии, т. е. бездействии видимом, кажущемся, за которым стоит путь к освобождению творческого духа, приближение к естеству:
Действует бездействием мудрец.
Не толкайся в жизни локтями, не хватай кусков со стола — и все само придет к тебе, ибо это твой путь:
Мудрый ставит себя последним,
Но вперед его протолкнут.
От себя самого уходит,
Но его сберегут верней.
Он ни в чем своего не ищет
И во всем находит свое.
Для даосов человек мудрый и совершенный (шэн жэнъ) отличается от конфуцианского "благородного человека" (цзюнъ цзы) уже тем, что, подобно ницшеанскому "сверхчеловеку", стоит по ту сторону добра и зла. Он по определению существо несоциальное, даже антисоциальное. Но зато он являет собой абсолютную ценность и не может быть принесен в жертву государственным или общественным интересам, ибо он — часть природы, а его дао есть его священное достояние:
Дао — вот самое высшее в мире.
Конфуций, напомним, признавал самоценность только "благородного человека", для Лао Цзы ценен любой человек, и в этом смысле даосизм, несомненно, более демократическое и антропологически ориентированное учение, чем конфуцианство, хотя по большому счету между антропологическими установками конфуцианства и даосизма нет принципиальной разницы в том смысле, что оба утверждают свой персонализм, от материальных основ бытия до высших проявлений духовности.
Вместе с тем открытое неприятие окружающего мира, культуры, особенно решительно заявленное другим идеологом даосизма Чжуан Цзы403, роднило даосизм с радикальным религиозным сектантством и отталкивало от него просвещенную часть китайского общества404. Поиски же "эликсира бессмертия", которыми почти поголовно занимались даосские отшельники, роднили радикальный даосизм с магией.
Итак, китайская цивилизация создала несколько образов человека, каждому из которых соответствовала своя модель поведения405. Конфуцианская модель послушания была прямо противоположна модели послушания начальству у легистов. В свою очередь, в самом конфуцианстве добродетель послушного сына и подданного вступала в противоречие с нонконформизмом цзюнъ цзы. Даосизм предстает как прототип естественного права и провозвестник идей всеобщего равенства, но его враждебность к цивилизации, доходящая до призывов разрушить ее, подрывала гуманистические основы этого учения. Эти идеологии оказали мощное воздействие на китайское право: мотивация поступков и их моральная оправданность, изощренная система наказаний и особое значение "перевоспитания" человека для формирования у него правопослушного поведения сохранились и в современном китайском праве.
Противопоставление ли и фа продолжалось и в Новейшее время, судя по приведенному высказыванию Мао Цзэ-дуна: новым ли стали изречения председателя Мао (красный цитатник которых был карманной книжкой каждого умеющего читать) и решения пленумов КПК, новый же фа, прежде всего Уголовный кодекс, применялся к контрреволюционерам, уголовникам и иностранцам. Бурная модернизация Китая в последние годы внесла существенные коррективы в это противостояние, но, по мнению китайских юристов, значение ли совсем не утрачено: оно определяет правосознание не только сельских жителей (а это две трети населения страны), но и значительной части традиционно ориентированных горожан и многомиллионной массы зарубежных китайцев — хуацяо, для которых ли остается неотъемлемым элементом их культурно-этнической идентичности.