Дугин Философия традиционализма

Философия традиционализма

них времен. Конкретные традиции суть диалекты того, что мы назвали «языком Традиции». «Современный мир» есть антитеза Традиции как таковой, Традиции в самом общем виде. Он основан на отрицании того, что составляет сущность Традиции, ось «традиционного общества», структуру «языка Традиции». Поэтому он не может быть оценен всеми версиями Традиции никак иначе, как зло. Причем, чем более сознательными и программными являются заявления «современного мира» относительно утверждения своих парадигм в качестве нормативных, тем полнее они отождествляются со злом в оптике Традиции.

«Абсолютная идея европейского человечества», особенно начиная с Нового времени, состоит именно в абсолютизации «парадигмы современности», в эксплицитной ориентации на преодоление «традиционного общества», на «освобождении» от ценностей «прошлого», т.е. собственно, от «языка Традиции». Размах и последовательность, настойчивость и тотальность этой антитрадиционной деятельности является беспрецедентной. Даже в самые страшные периоды упадка Традиции – в оспоминания о которых сохранились в древних преданиях, в частности, о Ноевом потопе или строительстве Вавилонской башни – эти тенденции никогда не достигали такого накала. Следовательно, с позиции Традиции, «современный мир» следует истолковывать в самых определенных эсхатологических терминах. Речь идет именно о «великом зле».

Поскольку в некоторых традициях, как я показал выше, зло и оперирование со злом имеет важнейший метафизический характер, то сам «современный мир» приобретает в их контексте особое значение, а борьба с ним, противостояние ему, победа над ним или мученичество, от него принятое, становятся элементами судьбоносной драматической мистерии – мистерии развязки истории.

В нашем мире границы тысячелетий резюме «абсолютной идеи европейского человечества» запечатлено в образе «нового мирового порядка», «новой экономики», Соединенных Штатов Америки, атлантистской стратегии, реальной доминации капитала, мондиализма (глобализма) и т.д.. Все это представляет собой наиболее отточен-

Истоки Великого Зла

ную, выверенную, совершенную форму «тезиса современного мира», «тезиса Запада». Это и есть максимально приближенное к парадигматическому архетипу, осуществившееся исторически и географически «великое зло», ставшее явью, ставшее основным процессом развития мира, главным содержанием истории.

Зло «современного мира»:

десакрализация или темная сакральность?

Следует обратить внимание на следующий важный момент.

При квалификации «современного мира» как «великого зла» есть два возможных подхода.

Первая возможность состоит в том, чтобы рассмотреть «современный мир» как «несакральность». На протяжении всех лекций я доказывал, что специфика «языка современности» заключается именно в десакрализации. Если мы внимательно рассмотрим генезис, историю происхождения «абсолютной идеи европейского человече- ства», мы увидим как раз, что она сформировалась именно исходя из предпосылок иудаистского, креационистского подхода, абсолютизировала его, а потом привела к секулярному виду. В средневековой схоластике эта парадигма существенно уравновешена христианскими догматами и аристотелизмом(11). В протестантизме она проступает более явственно. Фундаментальным шагом к чисто профаническому пониманию структуры реальности были труды Галилея(12). Галилей — один из самых главных авторов «языка современного мира», зловещая фигура, чей агрессивный профанизм не был уравновешен дополнительными моментами, что было характерно для большинства деятелей Возрождения, и даже Просвещения, которые параллельно с разработкой секулярно-про- фанических доктрин культивировали иррациональные темы, вполне в духе «сакральных наук».

Любопытно, что Пол Фейерабенд убедительно показал, что эксперименты Галилея были шарлатанскими фокусами и подделками, некорректными с научной точки зрения.

Философия традиционализма

Все, что он тщился доказать, пуская шары по желобкам, оказалось надувательством. Во-первых, результаты получались совсем иными (Фейерабенд не поленился поставить те же эксперименты), а во-вторых, даже если бы они получились, трактовать их можно было совершенно по-разному, и в частности, в духе полного опровержения выводов ученого относительно законов инерции, физического атома или «актуальной бесконечности». Однако, миссия Галилея состояла в том, чтобы заложить в европейскую ментальность очищенную парадигму десакрализованного отношения к структуре реальности на физическом и физико-математи- ческом уровне. Галилей выработал основы той научности, которая стала отправной точкой «современности». Ни Ньютон, ни даже Декарт, которые обычно рассматриваются в качестве архитекторов ментальности «современного мира», не являются столь чистыми типами «десакрализаторов», как Галилей. В иерархии «великого зла» он занимает очень важное место.

Определение сущности зла «современного мира» как десакрализации – это один подход. Но здесь возникает довольно тонкое соображение: для того, чтобы оперировать с понятием «десакрализация», надо досконально понять основной метафизический вектор западной ментальности, западной культуры, западной науки. А это, в свою очередь, требует глубокого и детального понимания этапов генезиса этой ментальности: от метафизической революции креационизма через сложнейшие операции с этим началом в христианской догматике, через девиации этой догматики во времена схоластики, через номинализм, через нововведения протестантской теологии до секуляризации основных парадигмальных установок в Новом времени и Просвещении (все остальное — лишь развитие этих секулярных моделей европейской парадигматики, а также история противостояния им со стороны «крипто-традиционализма», использовавшего «язык современности» для того, чтобы высказать на нем ряд подрывных и по сути «антисовременных» тезисов ). Однако проделать этот сложнейший анализ способен человек, с одной стороны, принадлежащий к западной цивилизации,

Истоки Великого Зла

прекрасно осознающий ее основы и метафизические на- чала, а с другой — свободный от ее гипноза и сознательно наделяющий высшей ценностью именно Традицию, сакральное. К этому типу относятся европейские традиционалисты (Р.Генон, Ю.Эвола, М.Элиаде) и некоторые проницательные философы (Ф.Ницше, М.Хайдеггер). Осознать, что такое десакрализация, и отождествить именно ее с «великим злом», учитывая и осознание самоидентичности западной культуры и то, как понимает ее Традиция, может довольно узкий круг людей, по разным причинам занимающих «пограничное» положение между «языком Традиции» и «языком современности».

Теперь мы подходим ко второй возможности осмыслить «великое зло».

Дело в том, что люди Традиции, даже достигшие ее глубин, в большинстве случаев не способны проделать интеллектуальную операцию, необходимую для того, чтобы адекватно понять сущность «десакрализации». Для этого им надо опуститься в такие толщи демонологии, в такие нюансы сатанизма, которые они едва ли способны себе представить. Могут возразить, что «вестернизация» традиционных обществ – массовое явление. Это верно, но характер этой «вестернизации» не до конца очевиден. Среди «вестернизированных» представителей традиционных обществ лишь ничтожно малый процент, действительно, способен освоить парадигмы Запада на уровне, сопоставимом с самими западными людьми. Что такое «творение из ничто», «автономная мораль», «критика чистого разума», «физический атом» для сознания человека Традиции? Пожалуй, это представляет для него мыслительный тупик. И скорее всего, эти темы будут перетолкованы им в совершенно ином парадигмальном ключе(13). «Творение» он бессознательно отождествит с «проявлением», «мораль»

– с «системой сакральных правил и обрядов», «правила рассудка» с одной из версий «логики мифа», «физический атом» с аналогом «элементов» (стихий) древнегреческих философов. В некотором смысле, часть европейского че- ловечества (к примеру, ирландцы, испанцы, немцы и, особенно, славяне, а среди них, русские) и сама сохраняет

Философия традиционализма

черты «традиционного общества», а следовательно, в западной культуре есть сектора, которые или существенно отклоняются от «абсолютной идеи европейского челове- чества», или даже откровенно ей противостоят. Одним словом: «вестернизация» не всегда и не до последних глубин затрагивает тех, кто ей подвергается, и понимание базовых, языковых, парадигмальных реальностей часто остается недоступным.

В таком случае, расшифровка «великого зла» как десакрализации остается уделом узкой группы традиционалистов. А как понимает это же явление – «великое зло» — человек Традиции? — Как «темную сакральность». Иными словами, явление профанизма, «современного мира» отождествляются у людей Традиции с теми эсхатологи- ческими фигурами и образами зла, которые присутствуют в их сакральных доктринах. Неспособные даже помыслить нечто вообще несакральное, люди традиционного общества наделяют «современный мир» качеством «черной сакральности», «сакральности» зловещей и перевернутой, пародийной и устрашающей, сакральности адской, гибельной, уничтожающей. В оптике Традиции происходит вторичная темная «онтологизация» «современного мира». Так как зло в Традиции тем или иным образом онтологично, то и дезонтологизм западной цивилизации интерпретируется не так, как он осознает сам себя и как его понимают традиционалисты, принадлежащие узкой кромке промежуточного пространства, а в привычных для языка Традиции сакральных терминах.

Так, для индуистов «современный мир» — это синоним «кали-юги», а Запад – планетарный штаб «черной богини» и ее адептов. Для православных – это сфера антихриста. Мусульмане отождествляют его с Даджалом. Иудеи применяют термин из «Зохара» — «эрев рав», «великое смешение». Для зароастрийцев, манихеев, гностиков и дуалистов – это «дети тьмы». Для буддистов – самые плотные регионы «сансары», химеры демона Мара. Десакрализированный мир Запада сакрализируется в форме ада.

Здесь, однако, кроется очень серьезный подвох. Дело в том, что тематика онтологического зла активно исполь-

Истоки Великого Зла

зуется в традициях для внятного описания того, что выходит за рамки этического позитива в их собственных системах. Так как большинство традиций, с догматической точки зрения, являются несовместимыми, то квалификация догматических систем других традиций, особенно имеющих какие-то точки соприкосновения, будет проходить в «инфернальном» контексте.

Так, для иудеев ислам, и особенно христианство, являются особо опасными ересями. Христианская доктрина изначально и исторически подчеркивает свою идентичность в оппозиции к принципам иудаистской теологии. Все «монотеистические» религии, постулирующие креационизм, в равной мере неприязненно относятся к манифестационистским традициям – индуизму, буддизму, т.н. «политеизму» и т.д. Оппозиция между дуалистической метафизикой зароастризма и адвайтистским индуизмом запечатлена даже в обратной симметрии в именах богов и демонов. Между индуизмом и буддизмом имеются также самые серьезные противоречия: основная линия буддизма отчетливо опровергает именно индуистскую онтологию, подчеркнуто отрицая манифестационистский онтологизм индуизма ( буддистские тезисы «сансары», «пустотности», «анатмана», отсутствия у «я» онтологии, имеют явно антииндуистскую полемическую направленность). Великодушные индусы в духе своего холизма относятся к буддизму иначе: они делают Будду девятым аватарой, т.е. воплощением Вишну, который пришел в мир для испытания индуистов, предложив им ложное учение. Во всех случаях респективная оценка инаковых догмати- ческих систем сопряжена с их демонизацией(14).

Следовательно, мы подходим к сложной ситуации. Квалификация «современного мира» как «великого зла» в обычной перспективе Традиции не отличается качественно от того, как различные традиции оценивают инаковые догматические комплексы. Иными словами, в одну и ту же категорию попадает две радикально отличные друг от друга реальности: иная сакральность и десакрализация (несакральность). Совершенно логично, что в определенных конфигурациях эти реальности связываются. Отсю-

Философия традиционализма

да возникают ассоциации между западной десакрализацией и догматикой инославных традиций. Наиболее известной (печально известной) формулой из этой категории является идея об «иудейском заговоре», ставшая важным интерпретационным инструментом для христианских консерваторов, отождествивших процессы «десакрализации» западной цивилизации с нехристианской теологией иудаизма(15). Аналогичный ход умозаключений вполне применим и к другим религиям. Так, к примеру, некоторые направления радикального ислама отождествляют профанический десакрализированный «новый мировой порядок», устанавливаемый сегодня Западом и, особенно, США, с экспансией христианства и иудаизма. Современный иудейский фундаментализм, в свою очередь, «разоблачает» «исламскую угрозу», обнаруживая «саудовский след» во всех явлениях, где ущемляются интересы Израиля.

Самое важное, что системы подобных отождествлений заведомо препятствуют организации единого традиционалистского фронта, лагеря «языка Традиции» против «великого зла», «языка современности», «абсолютной идеи европейского человечества».

Резюмируя эти соображения, следует признать: чтобы адекватно осознать значение «языка современности», понять истинную природу и структуру «великого зла», необходимо придерживаться первого пути, как бы сложен он ни был для людей Традиции. В противном случае неправомочное отождествление процесса десакрализации с «темной сакральностью» не только приведет к погрешности в оценке «великого зла», сделает его вместо «великого зла», просто «злом», но и создаст непреодолимые преграды в стане защитников Традиции, так как взаимные догматические и метафизические различия будут иметь в целом равный статус в сравнении с антитрадиционным (применительно ко всем типам Традиции) «тезисом Запада».

В этом смысле, как это ни парадоксально, но выводы традиционализма оказываются более проницательными и адекватными, нежели оценки людей Традиции, с трудом способных осознать саму возможность существования

Истоки Великого Зла

того, что не просто относилось бы к «темным сторонам» Традиции или к иным версиям Традиции, но лежало бы вообще радикально вне ее парадигм.

Новая метафизика

Теперь перейдем к особой перспективе, к тому, что можно назвать «эсхатологической метафизикой» в чистом виде.

Двадцать лет назад я был одержим определенным метафизическим видением... Я старался его как-то систематизировать и начал писать первую книгу с условным названием «Тамплиеры Иного». В конце восьмидесятых я ее закончил. Я так и не опубликовал ее, поскольку не вижу в этом большого смысла. Эта книга содержала метафизи- ческий взгляд на наш мир, на качество нашего исторического момента с позиции предельной безысходности. Это была метафизика полного, тотального отчаяния, даже, пожалуй, пост-отчаяния. Сказался опыт проживания в позднесоветском мире, который произвел на меня совершенно травматическое впечатление. Я увидел в нем нечто подобное жестокой реальности «техиру» из учения Исаака Лурии, мир «пневматического ничто», то есть мир, оставшийся после того, когда Божество скрылось в самого себя(16). Темные профили остаточных рельефных зданий, которых уже нет, желтые стрелы подъемных кранов, врезанных в черное небо, окна, выкопанные лица, пласты невиданных структур, загадочные очереди, странная активность людей в метро... Мир настоящего холодного и бессодержательного инферно...

Суммировав метафизические наблюдения, я выработал определенную гипотезу относительно природы великого зла. События перестройки несколько релятивизировали актуальность этого труда... Открылась возможность борьбы с «современным миром» на более конвенциональном социально-политическом уровне. Оказалось, что не все еще так страшно, что еще кто-то способен сопротивляться наступающему холоду сатанинской весны. В свете этих событий я взял на себя труд в течение десяти с лиш-

Философия традиционализма

ним лет заниматься традиционалистским просветительством в довольно конвенциональном смысле. На мой взгляд, это было необходимо для укрепления традиционалистского духа, для прояснения метафизических позиций, для консолидации тех сил, которые могли бы, сознательно или нет, встать на защиту сакрального, чье парадоксальное присутствие обнаружилось тогда, когда мы почувствовали на себе дыхание реального Запада. Инфернальность позднесоветского бытия оказалась куда более привлекательной, нежели то, что предлагалось «новым мировым порядком»(17).

Сейчас я хотел бы сказать несколько слов про эту «новую метафизику». Мне представляется, что ее актуальность постепенно нарастает, хотя сегодня она гораздо ниже, нежели в то время, когда книга писалась.

Я полагаю, уже опубликовано много текстов, прочи- тано много лекций по конвенциональному традиционализму. Так что определенный «огласительный» долг я выполнил. Быть может, пришло время коснуться более серьезных и страшных вещей...

Итак, новая метафизика, которую я вчерне разработал в юности, исходит из следующего постулата: процесс истории есть процесс прогрессирующей десакрализации. Все то, о чем я говорил в этой лекции, вполне вписывается в этот контекст. Распыление шара бытия составляет смысл мировой истории, истории бытия. Сакральность умаляется.

Можно вспомнить фигуру в книге Николая Кузанского, так называемую парадигму. Она представляет собой черный треугольник, направленный вершиной вверх, и белый треугольник, направленный вершиной вниз (рис.1).

Истоки Великого Зла

Между ними образуется серый ромб, фигура напоминает песочные часы.

История бытия есть процесс движения от основания белого треугольника к его перевернутой вершине, что означает сужение света и расширение тьмы, сужение сакрального и расширение профанического. Теперь рассмотрим крайнюю ситуацию, когда площадь белого светового треугольника стянута к одной точке на линии, которая представляет собой основание черного треугольника. Здесь появляются тончайшие метафизические моменты.

Я задумал основать целую метафизику на внимательном анализе именно этой специфической ситуации, поскольку она вскрывает совершенно неожиданные, необычные тайны, заложенные в сердце реальности.

Сакральное по мере движения к этой точке, к концу цикла, сокращается, рассеивается. Но поскольку сакральное не есть некий механический объект, скажем, снежный шар, который тает под воздействием лучей солнца, а особая воля, живое, божественное присутствие, то его нельзя рассматривать формально, будто ему повелели – катись вниз, теряй вес, и оно покатилось, теряя вес... Сакральное – это живое, стоящее вертикально, сопротивляющееся инерции и гравитации. А если это так, то не существует ли некой странной мысли у самого сакрального, – причем, еще в небесной ангелической полноте «золотого века», — мысли, замысла самоистощения, движения к противоположному полюсу, к апогею «великого зла»? А если это так, то достижение низшей точки, столкновение лицом к лицу с мировым злом, и соответственно, самосокрытие сакрального, имеет фундаментальный смысл.

Это не просто трагедия, беда, случайность: снесло ураганом крышу, сгорел дом. Это особое телодвижения Промысла, божественное волеизъявление, направленное на то, чтобы сакральное сокрылось. И эта логика Промысла первична, именно она предопределяет позднейшую победу профанического, гипнотические трюки Нового времени.

В такой перспективе оказывается, что отнюдь не Галилей и прочие подрывные элементы, породили структу-

Философия традиционализма

ру Нового времени, новой науки, Просвещения... За волей сакрального к самосокрытию угадывается гораздо более глубокая реальность, которая не только не ниже природы сакрального, но, вероятно, выше ее... Это не просто проигрыш хорошего перед лицом плохого из-за слабости хорошего и силы плохого. Обнаруживается тонкое со- участие сакрального в процессе своего собственного умаления. Помимо того качества сакрального, которое призвано стоять там, где оно стоит, противиться процессам энтропии, есть у него еще какие-то парадоксальные аспекты. Иными словами, существует таинственный сектор «языка Традиции», который ответственен за умаление сакрального, за сворачивание этого языка. Итак, эсхатологи- ческая ситуация не просто эфемерная победа темного начала — временному триумфу «великого зла» предшествовало тонкое пособничество со стороны самого сакрального, то есть внутри сакрального, которое противостоит в целом десакрализации, на самом деле, есть инстанция, который потворствует антисакральной воле, как это парадоксально ни звучит. Оказывается, в самом добре, в его полноте есть какой-то смутный, сложный элемент, chip, компонент программы, который ориентирован на то, чтобы добро перестало быть самим собой, перешло в иное качество. В момент достижения предельной эсхатологической точки, в момент высшего триумфа антисакрального «языка современности», по мере того, как сакральное осыпается, как сосульки, растекается, исчезает, испаряется, когда все указывает на то, что его вообще больше нет — только что было, а тут раз — и нет, в этой критической, неопределенной, драматической ситуации то, что остается, приобретает абсолютно новое метафизическое значение.

Сакральное не как карбид, брошенный в лужу — лишь шипит и пассивно растворяется, и не как консерваторы из КПСС времен перестройки – вроде есть, всю страну держат, но — раз! — никого нет, лишь сморщенная лягушачья шкурка... В сакральном как таковом обнаруживаются две части. Одна — объектная, она действительно медленно расходится, растворяется в коррозивных водах

Истоки Великого Зла

современности. Но есть в нем что-то еще, что не могло не знать и даже позволять втайне соучаствовать в процессе разложения, направлять его. Это «что-то еще» представляет собой наименее очевидное, парадоксальное, загадоч- ное измерение сакрального. Оно должно было наличе- ствовать как «скрытое измерение» и в райском мире, когда сакральным было все, расцвечивая чудесными онтофаническими энергиями все бытие. И в этом райском состоянии был сокрыт некий очень тонкий и очень важный компонент. Видимо, он и подтолкнул сакральное к испытанию, к вступлению в циклы развертывания, к саморастрате в темных лабиринтах истории – истории как нисхождения и самоотчуждения.

Образно можно сказать, что это измерение сакрального как бы ставило над самим собой эксперимент – останется ли огонь огнем, если дрова закончатся и внешнее пламя угаснет? Это опыт исследования внутренней природы огня...

Есть алхимический рецепт добывания «огня мудрецов». Первый способ состоит в том, чтобы сделать максимально сильным внешний огонь и под его воздействием внутренний огонь, «огонь мудрецов», пробудится в недрах субстанции. Второй способ состоит в обратном: следует поместить субстанцию в среду максимального холода и тогда как крайняя реакция скрытый огонь проявит себя.

Это представление о двух способах добывания огня не равнозначно. Та «новая метафизика», на которую я намекаю, безусловно, строится на второй операции, на операции «абсолютного холода» . Тот внутренний огонь, который зажигается под воздействием внешнего, т.е. те онтологические параметры, которые проявляются под воздействием среды, пропитанной присутствием сакрального, несет в себе определенный микроскопический, но от этого не менее значимый метафизически дефект. Это, в последнем счете, «полувнутренний» огонь, не совсем внутренний, хотя и огонь. Это огонь заимствованный. Только тот огонь, который возникает под воздействием абсолютного льда, есть подлинно внутренний огонь, активный и самотождественный, а не реактивный и спровоцированный.

Философия традиционализма

По аналогии можно сказать, что радикальным субьектным является не то внутреннее сакральное, которое существует в рамках большого внешнего сакрального, и продолжает существовать по инерции до той поры, пока сохраняется внешняя сакральная среда, а когда сталкивается с ледовыми реальностями – с айсбергами «языка современности», с Галилеем, паровыми машинами, с радио изобретателя Попова, с «Критикой чистого разума» и идеологией «свободного рынка» и «прав человека» – то на- чинает постепенно растворяться. В «новой метафизике» мерцает тревожное подозрение: может быть хорошо, что такое сакральное растворяется? Может быть, и правильно, что с ним его противники поступают довольно жестоко и беспощадно? Может быть, только то сакральное (возможно, это уже нечто большее, чем просто сакральное) ценно, которое пребывает внутри сакрального, когда оно превалирует, но некуда не исчезает даже в том слу- чае, когда внешне сакрального больше нет, когда внешние условия для существования сакрального исчезают?.

Эту сторону сакрального, которая остается сакральной даже в той ситуации, когда сакральное полностью исчезает из внешнего мира, когда мир десакрализуется, в «новой метафизике» называется радикальным субъектом.

Когда весь или почти весь объем сакрального растворен, тогда возникает другое парадоксальное явление – «постсакральная воля», второе важнейшее понятие «новой метафизики». Постсакральная воля – это инструмент радикального субъекта. Это не просто воля к реставрации сакрального, это, скорее, воля к отрицанию всего, но так как все в наших эсхатологических условиях тождественно триумфу «языка современности», глобализации этого языка, то она обращена радикально именно против этого языка, против «абсолютной идеи европейского человече- ства». Но вместе с тем это абсолютное противостояние «языку современности» не является продолжением импульса «языка Традиции». Это нечто совершенно постороннее.

Конечно, постсакральная воля как-то связана с волей сакральной, как постсоветское пространство связано с

Истоки Великого Зла

советским пространством, но они представляют собой принципиально разные вещи. Постсакральная воля очень похожа на сакральную волю, но фундаментальная разница состоит в том, что она не обоснована (инерцией сакрального). Она является безосновательной, беспочвенной. Она говорит «нет» «языку современности» не потому, что она сама (прямо или косвенно) сформирована «языком Традиции». Она скорее есть элемент «языка современности», но такой элемент, который категорически отказывается признавать этот язык положительным явлением(18).

Постсакральная воля — это след присутствия радикального субьекта, который через нее дает о себе знать. Как действует постсакральная воля, какова ее траектория? Эта траектория очень странна, по крайней мере, она никак не укладывается в ту модель, которой я посвятил большую часть сегодняшний лекции и которая связана с оценкой качества современного мира в оптике «языка Традиции».

Постсакральная воля согласуется с основными координатами «языка Традиции» под очень сложным углом. Точки пересечения образуют сложный не ортогональный узор... Эта вечно загадочная постсакральная воля напоминает кузнечика, который сейчас — здесь, а потом — там, она смешивает карты, меняет сложные ракурсы соотношений и связей метафизических реальностей нашего мира. Идя радикально против «языка современности», она не принадлежит, строго говоря, к классическим парадигмам «языка Традиции». Постсакральная воля так же, как и радикальный субъект, является реальностью, полностью ускользающей от нашего понимания и восприятия. Мы не можем ее зафиксировать, мы не можем ее описать, мы не можем ее «этизировать» (приравняв к добру или злу), мы не можем ее онтологизировать (утверждая, что она есть или что ее нет). Но, на самом деле, это самый интересный и самый глубокий срез метафизики, который преимущественно оставался за бортом великой традиции. Традиция знает и всегда знала все и обо всем, она знает о «новом мировом порядке», о Джордже Бушемладшем, о бомбардировках Ирака, знает о Владимире Владимировиче Пу-

Философия традиционализма

тине, и у него есть имя и свое место в книге знания... Иерархи великой Традиции, ее пророки видели прошлое, будущее, путешествовали по мирам. Традиция в разных своих версиях и модификациях практически все метафизические вопросы решила, каждому явлению, событию, существу, явлению прошлого, настоящего и будущего в Традиции есть свое место и свое объяснение. Традиция в курсе всего, у нее долгая память и длинные руки... Но что-то, совсем незначительное, на первый взгляд, бесконечно малое осталось вне зоны высшего внимания Традиции. Чтото, что принципиально не могло быть включено в ее ткань, несмотря на то, что было учтено все.

Вот именно это, оставшееся за бортом, при том, что все было учтено, обнаруживает себя сегодня на грани небытия, когда Вселенная находится на последнем издыхании, на последним выдохе падающей в пропасть, в бездну реальности... Это последняя возможность, последний маневр для фантасмагорического эксперимента... Постсакральная воля имеет дело с абсолютным злом, с тем «великим злом», которое Традиция и все ее разновидности однозначно признают за таковое. Это великое зло в целом проявляет себя в абсолютной идее европейского и американского человечества, с которой мы начали, приведя цитату из Гусcерля.

Постсакральная воля проявляет колоссальный интерес к той реальности, в которой мы находимся, с высшим вниманием относится к ее структуре и ее качеству . Но чему служит то зло, с которым мы имеем дело? Чему служит понимание этой реальности как зла? Не в рамках сакрального, это понятно, а в рамках постсакральной воли?

Вот здесь начинается неописанная, невозделанная сфера «новой метафизики».

Абсолютное зло современного мира, с которым мы сталкиваемся, сам «язык современности» — обезвоженный пейзаж тотально десакрализованного мира — именно эта реальность служит для постсакральной воли, для пробуждения с ее помощью, для голографического выражения радикального субъекта главным инструментом и главным аргументом.

Истоки Великого Зла

Я коснулся темы «новой метафизики» слегка, скорее как намек. Можно воспринимать это как своего рода bonus для слушателей Нового Университета. Я не уверен в том, что эту линию стоит развивать в дальнейшем, и у меня нет ясного понимания того, стоит ли думать и говорить на эту тему вообще. Здесь рядом таится нечто настолько страшное, что вдребезги разлетаются все правила метафизической безопасности…

Еще более конкретно: если у «языка Традиции» есть хотя бы малейшие шансы для эффективного сопротивления «языку современности», то тема «новой метафизики» оказывается явно излишней, возможно, вредной. Коль скоро перед нами открывается возможность «войны языков», наш долг быть в гуще боя – любая отстраненность, отвлеченность равнозначны дезертирству. Если Традиция еще дышит, если сакральное еще корчится и мучится от яда «абсолютной идеи европейского человечества», мы должны быть с ним и в нем, на его стороне, любой ценой, в любом качестве.

Но если выдох замрет, и белый холодный труп истории всплывет перед нашим озверелым взглядом с обнаженной наглядностью факта, пусть у нас останется лазейка для нового направления мысли. Лазейка «новой метафизики», имеющей свои собственные взгляды на сущность и роль, на тайну происхождения и эсхатологический смысл «великого зла».

22.02.2001

Примечания

(1)Бытие (11, 4-9).

(2)В недавнем прошлом таким был спор о введении ИНН в России. Не-

смотря на протест «фундаменталистов», индивидуальный компьютерный код, содержащий «число антихриста» — 666 – был принят и признан под давлением не только светских властей, но и церковной иерархии.

(3)Подробнее см. лекцию «Сатана и проблема предшествования».

(4)Òàì æå.

(5)См. Предыдущие лекции, а также: А.Дугин «Метафизика Благой Вести».

Философия традиционализма

в кн.«Абсолютная Родина», М, 1998, «Эволюция парадигмальных оснований науки», М., 2002

(6)См. кн.: А.Дугин «Метафизика Благой Вести», указ. соч.

(7)Òàì æå.

(8)Òàì æå.

(9)Òàì æå.

(10)Исключением является разве что китайская традиция, которая не придает циклам большого значения.

(11)Аристотель представляет собой линию «предельно рационализированного имманентного манифестационизма».

(12)Подробно эта тема освещена в кн. А.Дугин «Эволюция парадигмаль-

ных оснований науки», М., 2002.

(13)Всякий раз, когда русскому ученому, например, Попову, попадается в руки томик Галилея, он его не читает так, как должен читать тот, к кому

Галилей обращается. Он его читает как архаический человек, как «шаман»...Он начинает конструировать радиоаппарат для общения с мертвыми, с их духами. Налицо тонкая десемантизация «дискурса Запада». Советская космонавтика была создана Циолковским и его последователями вплоть до Курчатова. Ученик мистического философа Н.Н.Федорова Циолковский проектировал летательные аппараты и ракеты для контактов с внеземными цивилизация, с потусторонним миром, что должно было служить федоровскому плану «воскрешения мертвых».

Когда рациональная модель накладывается на традиционное сознание, получаются странные картины. Русскому человеку очень трудно себе представить, что такое подлинно десакрализованная цивилизация, что такое «язык современности». У людей «традиционного общества» даже со значительной степенью «вестернизации», не хватает воображения, чтобы представить себе мир, радикально оторванный от онтологической причины, тотально секуляризированный, предоставленный только самому себе. Однатолько мысль о таком мире, о такой Вселенной для традиционного человека невыносима, вызывает ассоциации с невыносимым адом, с последним кругом ада, с абсолютным льдом. Когда люди традиционного общества читают европейские книги, выстроенные в согласии с парадигмами Просвещения, они наделяют их совершенно иным значением... Европейское человечество привыкло истолковывать по-своему, в своей системе координат то, что принадлежит иному парадигмальному контексту. Но обратное явление гораздо менее изучено. И тем не менее, это очень интересная тема: те, кого современный американский интеллектуал Самуэль Хантингтон называ-

Истоки Великого Зла

ет обобщающим термином «the Rest» из емкой формулы «The West and the Rest», совершенно оригинально воспринимают дискурс Запада, «The West», наделяя его вполне своебразным контентом. Сплошь и рядом «десакрализация» и все, что с ней связано, воспринимается ими как приглашение к «иной сакрализации», так как осознать и усвоить чистую смерть дигитального отрицания для них почти невозможно. Подробнее см. предыдущие лекции и А.Дугин «Русская Вещь», М., 2001.

(14)См. подробнее А.Дугин статья «Контринициация» в кн. «Конец Света», М., 1997.

(15)«Протоколы сионских мудрецов» представляют собой образец такого отождествления, где ответственность за секуляризацию возлагается на

экзотическую для христианского мира иудейскую религию и ее фундаменталистские круги.

(16)См. лекцию «Иные миры» и приложения к ней.

(17)Более подробные рефлексии относительного этого явления см. в книге: А.Дугин «Русская Вещь», указ. соч.

(18)Можно сказать, что в иных пропорциях и иных формулировках ради-

кальный субъект в период изначальной полноты сакрального также жестко дифференцировал себя самого от этого сакрального, являясь в «языке Традиции» тайной аномалией.

Тайная мать

«Тот, который там-здесь сидит на стуле».

Фраза из недавнего сна

Что является предметом лекции?

На первый взгляд — не понятно. Нечто смутное, расплывчатое, неопределенное…

И все же сочетание слов что-то говорит нашему бессознательному, вызывает напряженное смысловое волнение, предшествующее пониманию, которое все время ускользает…

Тайная мать…

По-тибетски «тайная мать» – «gsang yum chen mo». Это один из терминов ваджраяны, традиции тибетс-

кого буддизма.

Тайная Мать

В качестве предварения этой лекции, в качестве эпиграфа к ней я выбрал странное выражение. Это не цитата классика, это фраза, которая пришла ко мне во сне. Одну совершенно кошмарную ночь, вместо нормальных сновидений и физиологического отдыха, меня преследовала одна фраза – «тот, который «там-здесь» сидит на стуле». Это, казалось бы, бессмысленная, идиотская фраза не давала мне покоя… Самое неприятное, тревожное пятно этого высказывания – выражение «тамздесь». Если «там», то тогда уже не «здесь». Если «здесь», то тогда не «там». Однако с какой-то патологи- ческой навязчивостью тогда, во сне, невидимый голос сомнительного происхождения все наяривал глупую фразу. Я подумал сквозь сон: если она повторяется с такой настой- чивостью, она просто не может не иметь какого-то смысла. И я пользуюсь поводом – лекцией Нового Университета — для того, чтобы освободиться от этой фразы.

Позднее мы поймем, что она все же имеет какое-то отношение к основной теме нашего изложения.

Итак, начнем с того, что является предметом нашей лекции – с «тайной матери». В этом словосочетании есть некоторое созвучие с абсурдным фрагментом тяжелого, малоприятного сновидения.

«Тайная мать».

Мы произнесли: «тайная мать»… И все же совершенно непонятно, о чем будет идти речь дальше…

Если бы у нас была не лекция, а семинар, я бы спросил: «А что вы, собственно, хотели бы услышать в лекции с таким названием? Почему вы пришли? У вас есть какая-то определенная цель?»

Название неопределенное, размытое, его содержание настойчиво, упорно, напряженно, злостно ускользает от нашего сознания, не желая говорить нашему рассудку ни- чего определенного, наоборот, как бы дразнит. И тем не менее, если повторять это сочетание достаточно долго, то — как бывает от беспрерывного повторения абсурдных словосочетаний — возникает некая притягательность… Мы начинаем ощущать, что без этого словосоче- тания мы отныне не можем обойтись, несмотря на его абсурдность и ни с чем несоотносимость…