Глава IX

Откуда это в нас и почему? Господи, просвети меня милосердием Твоим, позволь узнать, уж не за грех ли Адамов сынам его назначено так, что душа приказывает телу — и оно повинуется, приказывает себе — и встреча­ет отпор. Стоит душе пожелать — и рука движется, и не заметить промежутка времени между приказом и его исполнением. Душа говорит себе самой: делай, и — ни­чего. А ведь душа едина, и если она приказывает себе по­желать, то, значит, она хочет пожелать. Но она не вкла­дывает себя целиком в это желание, и приказ ее - половинчат. Действенность приказа соразмерна силе желания, и если желание слабо, то и приказ не исполняет­ся. Будь воля целостной, то не нужен был бы и приказ: стоило бы только пожелать. Следовательно, одновремен­ность желания и нежелания — это болезнь души: ее поднимает истина, ее пригибает долу привычка. Душе недо­стает целостности, одни ее желания борются с другими, и то, что есть в одних, того нет в других.

ГЛАВАХ

«Да погибнут от лица Божия» (Пс. LXVII, 3) пустос­ловы и соблазнители, которые, заметив в человеке на­личие этих двух типов желаний, поспешили заявить, что в нем-де две души двух разных природ, доброй и злой. Они-то и злы, ибо мыслят по злому, но и они мо­гут стать добрыми, если познают истину и согласятся с нею, и тогда и о них можно будет сказать: «Вы были не­когда тьма, а теперь — свет в Господе» (Еф. V, 8). Но они в гордыне своей не пожелали стать светом в Господе, ибо, полагая свою душу единосущной с Богом, хотели светить в самих себе, а потому и остались тьмой, отвер­нувшись от истинного Света, «Который просвещает вся­кого человека, приходящего в мир» (Иоан. 1,9). Одумай­тесь и устыдитесь, обратитесь к Нему, просветитесь, «и лица ваши не постыдятся» (Пс. XXXIII, 6).

пресыщения страстями, а не их угасания, Я по­грязал в богомерзком суеверии, сам не будучи в нем убеж­ден; я думал, что просто предпочитаю его другим учени­ям, в то время как даже не утруждал себя смиренному их исследованию, но противился им, как враг.

Я говорил себе, что презрев мирские упования все откладываю и откладываю свое обращение к Тебе только потому, что не нахожу ничего определенного, что указало бы мне верный путь. Но вот пришел день, когда я глянул себе в глаза, и совесть моя возопила: «Вот оно, слово твое! Сколько раз говорил ты, что сбросишь мир­ское бремя, если прозреешь истину. Но истина перед тобой, а ты — все тот же. А между тем они, отнюдь не тратившие многие годы на поиски и размышления, тот­час же, прозрев, расправили плечи, обретая крылья». Так терзался я стыдом, слушая Понтициана. Но вот рассказ был окончен, и мы распрощались: он ушел к себе, а я - в себя. Что только не наговорил я душе своей, какими только словами не бичевал ее, но она сопротивлялась, боясь идти за Тобой, отрекалась и замыкалась в себе. Ей нечего было возразить, но остался страх быть извле­ченной из мутного потока привычной жизни, в кото­ром она задыхалась.

Глава VIII

Так разделился дом души моей в себе самом, и с бо­лью в наиукромнейшем уголке его, сердце моем, я об­ратился к Алипию с горестными стенаниями: «Что про­исходит с нами? Вот, простецы силой берут Царство Небесное, мы же, со всей своей хваленой ученостью, прозябаем в плотской грязи! Или нам стыдно следовать за такими, а оставаться здесь — не стыдно?» Не помню, что еще я наговорил ему перед тем, как выбежал прочь, но он, потрясенный моим возбуждением и необычны­ми речами, молчал и не проронил ни единого слова. Крайнюю взволнованность мою передавали не столько слова, по большей мере бессвязные, сколько выраже­ние глаз, цвет лица, интонации голоса. Я бросился в садик, расположенный при нашем доме, где в полном одиночестве сошелся в яростной битве с самим собой. Я желал драться до конца, до какого — я не знал, но Ты знал. Желая обрести разум, я сходил с ума, я умирал, чтобы ожить; я видел зло вокруг себя, но еще не видел блага у своего порога.

Итак, я выбежал в сад, вслед за мной, боясь оставить меня одного в таком состоянии, вышел и Алипий, но я уже не замечал его. Душа моя глухо стонала, все кости мои кричали, чтобы я шел к Тебе, вознося хвалы. Да и что тут было идти? Не было ведь нужды ни в кораблях, ни в колесницах, ни даже в ходьбе. Стоило лишь захо­теть — и ты уже у цели, но нужна была здоровая воля, чтобы хотеть, а моя была наполовину парализована, и одна часть тщетно пыталась сдвинуть с места другую.

Тебе, Боже, в том, чего жаждет душа моя; мне приносит успокоение, когда, осуждая злые пути свои, я прилепляюсь к Твоим благим путям.

Пусть же умолкнут возмущенные крики продавцов и покупателей литературной премудрости; ведь если спросить их, правду ли сказал поэт, что Эней некогда прибыл в Карфаген, то те, кто попроще, ответят, что не знают, более же сведущие определенно скажут, что — нет. Но если я спрошу, сколько букв в имени «Эней», все, обучавшиеся грамоте и счету, ответят правильно, в соответствии с принятым у людей, значением букв и цифр. И если я задам им вопрос, что причинит им в жизни больше неудобств: забвение грамоты или поэтических басен, то разве непонятно, что ответит любой здравомыслящий человек? Таким образом, я грешил уже тем, что предпочитал пустые россказни полезным уро­кам, а точнее — любя первые и ненавидя последние. Один да один — два; два да два — четыре. Господи, как ненавидел я эту волынку! И сколь сладостным было для меня это зрелище: деревянный конь, наполненный во­инами, горящая Троя и «тень Креусы самой».

КНИГА ТРЕТЬЯ