ИЗЛ Средневековье / Жизнь Бенвенуто Челлини
.docЖИЗНЬ БЕНВЕНУТО ЧЕЛЛИНИ, РАССКАЗАННАЯ ИМ САМИМ
IV
Когда мне было лет около пяти и отец мой однажды сидел в одном нашем
подвальчике, в каковом учинили стирку и остались ярко гореть дубовые дрова,
Джованни, с виолой в руках, играл и пел один у огня. Было очень холодно; глядя в огонь,
он вдруг увидел посреди наиболее жаркого пламени маленького зверька, вроде
ящерицы, каковой развился в этом наиболее сильном пламени. Сразу поняв, что это
такое, он велел позвать мою сестренку и меня и, показав его нам, малышам, дал мне
великую затрещину, от каковой я весьма отчаянно принялся плакать. Он, ласково меня
успокоив, сказал мне так: «Сынок мой дорогой, я тебя бью не потому, чтобы ты сделал
что-нибудь дурное, а только для того, чтобы ты запомнил, что эта вот ящерица, которую
ты видишь в огне, это саламандра, каковую еще никто не видел из тех, о ком
доподлинно известно».
<...>
CXXV
Немного дней спустя кастеллан, который считал, что я на воле и свободен,
утесненный своим великим недугом, преставился от этой настоящей жизни, и взамен его
остался мессер Антонио Уголини, его брат, каковой сообщил покойному кастеллану,
своему брату, что он меня выпустил. Этот мессер Антонио, насколько я слышал, имел
распоряжение от папы оставить меня в этой просторной тюрьме, до тех пор пока тот ему
не скажет, что ему со мною делать. Этот мессер Дуранте, брешианец, уже
вышесказанный, сговорился с этим солдатом, аптекарем из Прато, дать мне съесть
какую-нибудь жидкость среди моих кушаний, которая была бы смертоносной, но не
сразу; подействовала бы через четыре или через пять месяцев. Они придумали
положить в пишу толченого алмазу, каковой никакого рода яду в себе не имеет, но по
своей неописуемой твердости остается с преострыми краями и делает не так, как другие
камни; потому что эта мельчайшая острота у всех камней, если их истолочь, не
остается, а они остаются как бы круглыми; и только один алмаз остается с этой
остротой; так что, входя в желудок вместе с прочими кушаньями, при том вращении,
которое производят кушанья, чтобы произвести пищеварение, этот алмаз пристает к
хрящам желудка и кишок, и, по мере того как новая пища подталкивает его все время
вперед, этот приставший к ним алмаз в небольшой промежуток времени их прободает; и
по этой причине умирают; тогда как всякий другой род камней или стекол, смешанный с
пищей, не имеет силы пристать и так и уходит с пищей. Поэтому этот мессер Дуранте
вышесказанный дал алмаз кое-какой ценности одному из этих стражей. Говорили, что
это было поручено некоему Лионе, аретинскому золотых дел мастеру, великому моему
врагу. Этот Лионе получил алмаз, чтобы его истолочь; и так как Лионе был очень беден,
а алмаз должен был стоить несколько десятков скудо, то он заявил этому стражу, что
этот порошок, который он ему дает, и есть тот самый толченый алмаз, который
назначено было мне дать; и в то утро, когда я его получил, они мне его положили во все
кушанья; было это в пятницу; я получил его и в салате, и в подливке, и в супе. Я с охотой
принялся есть, потому что накануне постился. День этот был праздничный. Правда, я
чувствовал, что пища у меня хрустит на зубах, но я и подумать не мог о таких
злодействах. Когда я кончил обедать, то, так как на тарелке оставалось немного салата,
мне попались на глаза некий мельчайшие осколки, каковые у меня остались. Я их тотчас
же взял, и, подойдя к свету окна, которое было очень светлое, пока я их разглядывал,
мне вспомнился тот хруст, который у меня производила утром пища, больше, чем
обычно; и когда я еще раз хорошенько их рассмотрел, поскольку глаза могли судить, мне
показалось решительно, что это толченый алмаз. Я тотчас же счел себя мертвым самым
решительным образом и так, сокрушенно, прибег набожно к святым молитвам; и благо я
так решил, то мне казалось наверное, что я кончен и мертв; и целый час я творил
превеликие молитвы богу, благодаря его за эту столь приятную смерть. Раз мои звезды
так уж мне судили, мне казалось, что я дешево отделался, уходя этой легкой дорогой; и
я был доволен, и благословил свет и то время, что я на нем пробыл. Теперь я
возвращался в лучшее царство, милостью божьей, ибо мне казалось, что я всенаверное
ее обрел; и в то время, как я стоял с этими мыслями, я держал в руке некие мельчайшие
крупинки этого мнимого алмаза, каковой я несомненнейше почитал таковым. Но так как
надежда никогда не умирает, то я словно как бы прельстился чуточкой пустой надежды;
каковая была причиной, что я взял чуточку ножик, и взял этих сказанных крупиц, и
положил их на некое тюремное железо; затем, накрыв их плашмя острием ножа, сильно
надавив, я почувствовал, что сказанный камень распадается; и, посмотрев хорошенько
глазами, увидал, что так оно действительно и есть. Тотчас же я облекся новой надеждой
и сказал: «Это не мой враг, мессер Дуранте, а мягкий камешек, каковой не может мне
сделать ни малейшего вреда». И подобно тому, как я было решил молчать и умереть с
миром этим способом, я принял новое намерение, но прежде всего возблагодарив бога и
благословив бедность, которая, подобно тому как много раз бывает причиной
человеческой смерти, на этот раз была прямой причиной моей жизни; потому что, когда
этот мессер Дуранте, мой враг, или кто бы он ни был, дал Лионе алмаз, чтобы тот мне
его истолок, ценою в сто с лишком скудо, то этот по бедности взял его себе, а для меня
истолок голубой берилл ценою в два карлино, думая, быть может, так как и это тоже
камень, что он произведет то же действие, что и алмаз.
<...>
XV
Я вернулся в Париж. При таком благоволении, оказанном мне королем, мне
дивился всякий. Я получил серебро и начал сказанную статую Юпитера. Я нанял много
работников и с превеликим усердием днем и ночью не переставал работать; так что,
когда я кончил из глины Юпитера, Вулкана и Марса и уже начал из серебра подвигать
вперед весьма изрядно Юпитера, мастерская уже имела очень богатый вид. В это время
появился в Париже король; я пошел ему представиться; и как только его величество
меня увидел, он весело меня подозвал и спросил меня, нет ли у меня в моем жилище
чего-нибудь красивого показать ему, потому что он туда пришел бы. На что я рассказал
все то, что я сделал. Тотчас же ему пришла превеликая охота пойти; и после своего
обеда он собрался с госпожою де Тамп, с кардиналом лотарингским и некоторыми
другими из этих господ, как-то королем наваррским, шурином короля Франциска, и
королевой, сестрою сказанного короля Франциска; явились дофин и дофина, так что в
этот день явилась вся придворная знать. Я уже вернулся домой и принялся работать.
Когда король появился у двери моего замка, слыша, что стучат в несколько молотков, он
велел каждому молчать; в доме у меня всякий был за работой; так что я оказался
застигнут королем врасплох, потому что я его не ждал. Он вошел в мою палату; и
первое, что он увидел, он увидел меня с большой серебряной пластиной в руках,
каковая служила для туловища Юпитера; другой делал голову, третий ноги, так что
грохот был превеликий. В то время, как я работал, возле меня был один мой
французский мальчуган, который мне, не помню уж чем, досадил как-то, и я поэтому дал
ему пинка и, попав ему, на мое счастье, ступней в развилину ног, толкнул его вперед на
четыре с лишним локтя, так что при входе короля этот малыш налетел на короля;
поэтому король премного этому смеялся, а я остался весьма растерян. Начал король
меня расспрашивать о том, что я делаю, и пожелал, чтобы я работал; затем сказал мне,
что я сделал бы ему гораздо больше удовольствия, если бы не утруждал себя вовсе, а
нанял сколько людей я хочу и им поручал работу; потому что он хочет, чтобы я сохранил
себя здравым, дабы я мог служить ему дольше. Я ответил его величеству, что сразу же
заболел бы, если бы не стал работать, да и самые работы получились бы не такие, как я
желаю делать для его величества. Король, думая, что то, что я говорил, было сказано,
чтобы похвастать, а не потому, чтобы это была правда, заставил меня это повторить
кардиналу лотарингскому, каковому я так широко изложил мои доводы и так открыто, что
он воспринял их вполне; поэтому он уговорил короля, чтобы тот предоставил мне
работать мало или много, сообразно моему желанию.