- •1. Раннее детство
- •2. Ранние впечатления
- •3. Дом арбузова
- •4. Семья и родные
- •5. Учение и школа
- •6. Дома, в церкви, на улице, на дворе и на задворках
- •7. Дача в пушкине
- •1. Мои учителя
- •2. Мой "классицизм"
- •3. Наш гимназический кружок
- •4. Из москвы в кострому
- •5. Война. Кавказ
- •1. Первые два года
- •2. Семейные дела. "кондиции" и моя "философия"
- •3. Мои учителя истории
- •4. Политика общая и университетская
- •5. Ближайшие последствия моей "политики"
- •6. Путешествие по италии
- •7. Последний год в университете
- •1. Настроение
- •2. Учительство
- •3. Магистерский экзамен
- •4. Женитьба
- •5. Новые знакомства и связи
- •6. Университетские лекции
- •7. Моя диссертация
- •8. Петербург и заграница
- •9. Семейные дела. "русская мысль"
- •10. Просветительная деятельность.
- •11. Политика и изгнание из москвы
- •1. Рязанская ссылка (1895--1897)
- •2. Болгария и македония (1897--1899)
- •3. Петербургское интермеццо
- •4. Преступление и наказание
- •5. В новой ссылке
- •6. Вторая отсидка и освобождение
- •7. Первая поездка в америку (1903)
- •8. Зимовка в англии
- •9. Аббация и смерть плеве (1904)
- •10. Поездка по западным балканам
- •11. Мои первые политические шаги.
- •12. Между царем и революцией.
- •13. Вторая поездка в америку (1904--1905)
- •1. Возвращение домой
- •2. Что я нашел в россии
- •3. Мои первые шаги с примирительной миссией
- •4. От слов к делу
- •5. Булыгинская дума и тюрьма
- •6. От булыгина до витте
- •7. Витте и кадеты
- •8. Кадеты и левые
- •9. Наша сомнительная победа
- •10. Конфликты между депутатами в думе
- •11. Конфликт между министрами вне думы
- •12. Развязка двух конфликтов
- •13. Роспуск и выборгский манифест
- •14. Потухание революции (1906--1907)
- •15. Кадеты во второй думе
- •1. Физиономия третьей государственной думы
- •2. Кадеты в третьей думе
- •3. Три заграничные поездки
- •4. "Неославизм" и пацифизм
- •5. Моя деятельность в третьей думе
- •6. Разложение думского большинства
- •7. Der mohr kann gehen
- •8. "Национальная" политика сазонова и балканы
- •9. Мои последние поездки на балканы
- •10. Потеря русского влияния на балканах
- •1. Положение историка-мемуариста
- •2. От третьей думы к четвертой
- •3. Война
- •4. Как принята была война в россии?
- •5. "Священное единение"
- •6. Прогрессивный блок
- •7. Наступление и борьба с "блоком"
- •8. Думская делегация у союзников
- •9. "Диктатура" штюрмера
- •10. Перед развязкой
- •11. Самоликвидация старой власти
- •12. Создание новой власти
- •1. Вступительные замечания
- •2. Состав и первоначальная деятельность
- •3. Мои победы -- и мое поражение
- •4. От единства власти к коалиции
- •5. Съезд советов и социалистическое правительство
11. Политика и изгнание из москвы
В 1894 г. на одной студенческой вечеринке меня окружила группа студентов, добивавшаяся от меня объяснения современного положения. Я дал им объяснение, извлеченное из моего собственного жизненного опыта. Кончался тринадцатилетний период реакции, и наступала новая волна общественного движения. Тринадцать лет я мог безмятежно заниматься наукой; теперь больше не могу: все больше захлестывает политика. Политика и реакция, реакция и политика; размах политики все шире и сильнее, отступления реакции, остановки культуры -- внутренне все слабее. Это была, в сущности, историческая тема моих нижегородских лекций, только откровеннее высказанная. Перспектива получалась для студентов самая оптимистическая. Куда она приведет, никто не подозревал, конечно. Но, помню, в переписке того времени я так представлял себе смысл последней перемены царствований. Снята с России чугунная плита, новое царствование будет пестрое. Нужно будет пройти годам этого царствования, чтобы В. О. Ключевский мог высказаться в конце царствования более точно: "Николай II будет последним царем; Алексей царствовать не будет".
До этого было, конечно, еще далеко. Но признаки грядущих перемен -- несмотря на то что реакция, в сущности, еще не прекратилась -- выползали из всех щелей. В университетской атмосфере, благодаря настроениям студенчества ("барометр общества"), эти признаки были еще более ощутительны. Не только мне одному приходилось беседовать о политике со студентами. Популярных профессоров студенты вызывали volens nolens {Волей-неволей.} на откровенные беседы. Помню одно такое секретное собрание, на котором, кроме меня, присутствовал по приглашению студентов и "сам" П. Г. Виноградов. Разливался соловьем прославившийся впоследствии студент Виктор Чернов, -- и уже по одному этому можно предположить, о чем велась беседа. Меня впоследствии власти обвиняли в "дурном" влиянии на студенчество. Уж не знаю, кто на кого оказывал "дурное влияние".
1891 год был переломным в смысле общественного настроения. Голод в Поволжье, разыгравшийся в этом году, заставил встрепенуться все русское общество. Несмотря на препятствия правительства, опасавшегося контакта интеллигенции с народом, удалось довольно широко развернуть общественную помощь голодающим. Известна инициатива Льва Толстого и В. Г. Короленко. Помню совещание, устроенное В. А. Гольцевым, на которое пришел и Толстой. Речь шла о воззвании к загранице о помощи голодающим. Толстой решительно отказался подписать такое воззвание, заявляя, что он обратится к загранице лично. Другим взволновавшим общество событием в том же и следующем году было изгнание из Москвы 20000 евреев, за которым следовал кишиневский погром евреев в 1893 г. {Кишиневский погром был не в 1893 г., а в 1903 г.} И по этому поводу мне вспоминается профессорский обед, периодически устраивавшийся и состоявший обычно из лиц, очень умеренно настроенных. На этот обед пришел Владимир Соловьев с определенной целью -- заставить участников подписать протест против преследования евреев. Это было необычным для этого круга вмешательством в политику, и я с любопытством наблюдал, как поступят некоторые профессора. Все они подписали протест, даже Герье. Таково было настроение момента, отразившееся, как сказано выше, и в настроении нижегородской публики, собравшейся на мои лекции.
Приподнятое еще переменой царствования, это настроение было непродолжительно. В конце 1894 г. я читал свои лекции, а 17 января 1895 г. делегаты земских, дворянских собраний и городских дум, пришедшие поздравить Николая II с восшествием на престол, услышали от него памятные слова, выкрикнутые фальцетом, по бумажке: "Я узнал, что в последнее время в некоторых земствах поднялись голоса, увлекшиеся бессмысленными мечтаниями об участии представителей от земств во внутреннем управлении... Пусть каждый знает, что я... буду защищать начало самодержавия так же неизменно, как мой отец". Прокламация, приписываемая Ф. И. Родичеву {"Прокламация" эта (в форме открытого письма к царю) была написана не Ф. И. Родичевым, а П. Б. Струве. Прим. ред.}, отвечала на этот вызов: "Вы хотите борьбы? Вы ее получите". В этом конфликте целей выразилась вся суть несчастного царствования. Не косвенно, а прямо царский окрик ударил и по мне. В конце того же января или в начале февраля 1895 г. последовали мероприятия против меня со стороны двух министерств. Министерство народного просвещения послало приказ уволить меня из университета с запрещением преподавать где бы то ни было. А министерство внутренних дел начало следствие о моем преступлении в Нижнем Новгороде, распорядившись выслать меня из Москвы в административном порядке впредь до решения моей участи. В Москве обе меры, конечно, произвели сенсацию. Со всех сторон я получал выражения сочувствия и -- больше того -- предложения поддержки в критическую минуту. "Русские ведомости" предложили постоянное сотрудничество и фиксировали ежемесячный оклад. Из Петербурга пришло предложение напечатать мои лекции по истории культуры в "Мире Божьем". Гольцев устроил банкет и закончил свою речь пророческим пожеланием, чтобы я сделался историком падения русской монархии. Моя жена решила ехать в Петербург и хлопотать о смягчении моей участи. Она подняла на ноги либеральный Петербург, проникла в салон баронессы Икскуль, ведшей знакомство, с одной стороны, с корифеями петербургской литературы -- Михайловским, Батюшковым, Андреевским, Спасовичем и т. д., а с другой -- с высшими представителями всемогущего министерства внутренних дел: у нее бывали И. Н. Дурново, Горемыкин, Зволянский и другие. Она также добилась для жены свидания с министром народного просвещения Деляновым. Делянов сказал, что я страдаю за вредное влияние на молодежь. Министерство внутренних дел, в виде снисхождения, предоставило мне выбор места ссылки. Я было наметил Ярославль, но полиция возразила, что там имеется высшее учебное заведение. Тогда я остановился на Рязани, как самом близком к Москве губернском городе.
Был наконец назначен день моего отъезда, и меня просили держать его в секрете. Однако как-то этот секрет обнаружился помимо меня, и, приехав на вокзал, я увидел, что платформа полна провожающей молодежью. Пришли, обойдя строгое запрещение начальницы, и мои барышни из 4-й гимназии -- и это меня особенно тронуло. Проводы были шумные. Уже позднее, в Рязани, я узнал, в чем меня, собственно, обвиняют: прочтение лекций преступного содержания перед аудиторией, неспособной отнестись к ним критически. Для расследования приехал товарищ прокурора Лопухин, впоследствии дослужившийся до директора департамента полиции и сосланный Столыпиным за открытие Бурцеву секрета Азефа. Либерализм Лопухина не помешал ему произвести расследование по всем правилам искусства. Он привез с собой стенографическую копию моих нижегородских лекций с подчеркнутыми красным карандашом криминальными местами и заставил меня раскрыть их смысл -- впрочем, настолько прозрачный, что никакие перетолкования не были возможны. Затем дело пошло обычным административным порядком, а дожидаться результата я должен был в Рязани.
Часть пятая
ГОДЫ СКИТАНИЙ
(1895--1905)