Пегги Митчелл Марш

Глава 1

Сойдя с поезда, прибывшего из Чарльстона, и окунувшись в суету железнодорожного вокзала Атланты, Гарольд Лэтем почувствовал, что испы­тывает сомнения в успехе своего путешествия. Было не по сезону теплое апрельское утро, и он стоял, щуря от солнечного блеска свои, похожие на совиные за стеклами очков, глаза. Крупный мужчина с продолговатым лицом и животом, на­висающим над поясом, вице-президент и главный редактор издательства Макмиллана, Лэтем имел вид человека, вполне довольного собой.

На голове у него — панама с жесткими полями, лихо сдвинутая на его седеющих воло­сах, в руках — кожаный чемоданчик с моно­граммой. Несколько раздраженный тем, что ни­кто из представителей местного отделения изда­тельства его не встретил, он тем не менее созна­вал, что в этом была его собственная вина, поскольку прибыл он более ранним поездом, чем планировал.

Это раздражение тем более усилилось, когда, подъехав на такси к отелю «Террас» на Перси­ковой улице, Лэтем узнал, что номер для него еще не готов.

Чтобы убить время, он решил пройтись по городу и был разочарован тем, что увидел. Ат­ланта, похоже, не имела ничего от присущего городам старого Юга очарования. Лэтем поду­мал, что выглядит она так же, как и любой город на Севере с населением примерно в пять тысяч жителей.

Дома, мимо которых он проходил, произвели на него впечатление худших образцов виктори­анской архитектуры. На Персиковой улице, од­ном из самых элегантных бульваров города, не было персиковых деревьев — лишь небольшие и разрозненные участки зелени, посаженной по обочинам, чтобы обозначить улицу. Встречались, правда, кое-где большие старые магнолии с тем­но-зелеными блестящими листьями, как бы напо­миная о том, что все-таки это был глубокий юг.

Лэтем немногое мог бы вспомнить из истории Атланты, но знал, что город был практически стерт с лица земли армией Шермана в 1864 году и что он всегда был железнодорожной станцией.

Атланта действительно была основана в 1840 году и названа Терминус (ж/д станция). Позже она стала своего рода форпостом Юга в его торговле с Севером, а большая часть космополи­тичного населения города состояла из граждан, в свое время прибывших сюда со всего Диксилен­да, чтобы основать базу для проведения сделок и торговых операций и тем самым способствовать экономическому развитию Юга.

Большая часть старых семей Атланты сделала свои капиталы на торговле недвижимостью или путем вложения их в развитие местного произ­водства, например, в компанию «Кока-Кола», или же используя преимущества географического положения города, которое сделало его коммуни­кационным и торговым центром.

Это был город, который постоянно как бы перерастал сам себя, меняясь слишком стреми­тельно, чтобы в нем мог сложиться какой-то устоявшийся уклад жизни.

Лэтем прибыл на Юг из Нью-Йорка в по­исках рукописей. Шел 1935 год, и времена были суровые для всей страны, но не для издательской индустрии, которая почти утроила объемы про­даж по сравнению с 1929 годом. Книги давали читателю возможность уйти от действительности по доступной цене, и, чувствуя спрос, издатели отправляли редакторов в Англию для подписания контрактов с английскими авторами на право публикации их произведений в Америке.

Лэтем занимался этим в течение пяти лет, пока в 1934 году, к удивлению издателей, книга «Агнец в душе», первый роман писательницы с Юга Каролины Миллер, не только стал бестселлером, но и получил Пу-литцеровскую премию. Поразмыслив, Лэтем при­шел к выводу, что книга миссис Миллер может стать предвестником зарождающейся тенденции, и с этим пошел к президенту компании «Мак-миллан» Джорджу Бретту, которому сказал, что хотел бы направиться на Юг и попробовать по­искать там новых авторов.

В молодой стране с небогатыми традициями, имеющей не так уж много «преданий старины», рассказы о покорении Юга и «упущенных им возможностях» в какой-то мере удовлетворяли огромную потребность людей в исторической ро­мантике. В течение пятидесяти лет писатели Юга создавали легенду о прошлом, в которой, как выразился один из историков, «великие династии становились еще более великими, очарователь­ные женщины — еще более очаровательными,

мужчины-рыцари — еще большими рыцарями, а счастливые негры — еще счастливее».

Но теперь, спустя столько лет после сокру­шения Юга, некоторые из молодых писателей-южан, казалось, не испытывали более священно­го трепета перед своим родным Диксилендом и его предрассудками и стали изображать его в своих произведениях в несколько еретической, иногда даже гротескной манере.

Эрскин Колдуэлл, например, .в романе «Та­бачная дорога» описал невежественную семью Лестер, отталкивающую в своем убожестве. И хотя сам Лэтем был невысокого мнения о книгах Колдуэлла, но их повсеместный и шумный успех наводил его на мысль, что читающая публика очарована Югом.

Ко времени прибытия в Атланту надежды Лэтема на открытие новых имен, подобных Кол­дуэллу или Каролине Миллер, несколько потуск­нели. Он побывал уже в Ричмонде, Шарлотте и Чарльстоне, но ни одной мало-мальски пригод­ной для публикации рукописи так и не обнару­жил. Но и ехать в Англию, чтобы там подыскать что-нибудь, чем можно пополнить список нови­нок издательства Макмиллана на весну 1936 го­да, было уже поздно: конкуренты из других нью-йоркских издательств уж, конечно, не дремали и, надо полагать, к этому времени успели подписать контракты со всеми стоящими внимания писате­лями-англичанами.

Из своего номера в отеле Лэтем позвонил в офис атлантского филиала своего издательства и, к своему разочарованию, узнал, что и у сотруд­ников филиала нет никаких подходящих рукопи­сей, которые стоило бы посмотреть. И тем не менее Лэтем решил, что ему не помешает встре­титься с как можно большим числом местных молодых писателей, насколько это возможно бы­ло сделать за запланированные им 48 часов пре­бывания в Атланте.

Для начала он позвонил в Нью-Йорк Лу Коул — редактору нью-йоркского офиса изда­тельства Макмиллана, которая когда-то была представителем фирмы в Атланте. И хотя про­шло уже два года с тех пор, как Лу покинула Юг, Лэтем все же поинтересовался, не вспомнит ли она кого-нибудь из молодых авторов в Атлан­те, с которыми стоило бы поговорить.

«Пегги Митчелл Марш, — не слишком охот­но ответила Лу. — У нее есть рукопись, над которой она работала несколько лет. Она гово­рила мне, что это нечто о Гражданской войне и Реконструкции Юга, но сама я эту рукопись не читала. Да и никто другой не читал, кроме ее мужа, Джона Марша».

Л у предупредила Лэтема, что Пегги из поро­ды тех редких писателей, которые не жаждут публикаций, и что, вполне возможно, ей могут не понравиться его расспросы. Годом раньше Л у и сама писала ей, предлагая показать рукопись «Макмиллану», но Пегги не только отказалась это сделать, но и попросила Лу никому не гово­рить о рукописи, поскольку, по ее словам, не имела никаких намерений когда-либо публико­ваться.

И потому сейчас Лу чувствовала некоторое смущение от того, что не оправдала доверия Пегги, но извиняла себя тем, что всегда имела «хорошие предчувствия» в отношении творческих возможностей своей приятельницы, поскольку «если Пегги пишет так же хорошо, как расска­зывает, ее роман должен бы?гь прелестным».

Лу также подсказала, что вернее всего до­браться до Пегги можно через ее близкую под ругу и тоже журналистку Медору Филд Перкен-сон. Десять лет назад, объяснила она, Пегги Марш была ведущим журналистом в журнале «Атланта Джорнэл», и они с Медорой Перкенсон, женой главного ре­дактора, были коллегами.

Лэтем воспрял духом. И надо же какое сов­падение — именно Энгус Перкенсон, муж Медо-ры, устраивал сегодня завтрак в честь гостя из Нью-Йорка. Не теряя времени, Лэтем тут же позвонил Медоре в редакцию и был с ней пре­дельно откровенным в отношении причин, по которым он просил ее сделать так, чтобы Пегги Марш тоже была приглашена на завтрак.

— Пегги это не понравится, но я постараюсь все уладить, — пообещала Медора.

Атланта, как и вся страна, пребывала в глу­боком унынии из-за великой депрессии. Но не­смотря ни на что кусты кизила на близлежащих Холмах Друидов пышно цвели роскошными бе­лыми цветами, а Пегги Митчелл Марш находи­лась в приподнятом настроении после завтрака, устроенного в честь Лэтема. Указывая на досто­примечательности, встречающиеся по дороге, и болтая безостановочно, она везла Гарольда Лэте­ма и Медору Перкенсон за город — посмотреть на незаконченный монумент в честь героев Кон­федерации на горе Стоун-Маунтин, представляю­щий из себя высеченные на горном склоне на высоте 60 футов конные фигуры трех воинов, и, как это всегда бывало, разговоры о героях Кон­федерации, словно горючее, воспламеняли энту­зиазм Пегги.

Это была первая поездка Лэтема на Юг, и большинство увиденных им женщин-южанок на­поминали ему цветы, выросшие в оранжереях. Но его маленькая, живая и веселая спутница гид — с ее коротко подстриженными золотисто-каштановыми волосами, большими, цвета мор­ской волны, глазами и задорными веснушками на носу — была прелестным, но, похоже, крепким созданием. И эта обманчивость ее внешнего об­лика, казалось, придавала ей еще больше очаро­вания. Она была, бесспорно, красива, но при этом энергия, казалось, переполняла ее. Кроме того, она отличалась странной манерой присталь­но смотреть вниз, под ноги, где бы она ни стояла. Возможно, из-за ортопедических туфель, которые она носила, хотя Лэтем, например, до самого вечера даже не заметил, что ее обувь несколько отличается от обычной.

Впервые увидев Пегги Митчелл, Лэтем ре­шил, что ей не больше двадцати, сделав ее на пятнадцать лет моложе.

Но весь ее облик способствовал этому обман­чивому впечатлению — рост меньше пяти футов (155 см), юношеская прическа, застенчивый на­клон головы и выражение беспечности на лице. Закоренелый холостяк, ревниво оберегающий свою независимость, Лэтем всегда чувствовал се­бя несколько настороженно с женщинами, игра­ющими роль роковых особ, и поначалу Пегги с ее природным кокетством застала его врасплох. Но подлинным сюрпризом для Лэтема стали ее грубоватое чувство юмора и непристойности, время от времени проскальзывающие в ее разго­воре.

По правде говоря, Пегги даже гордилась сво­ими бунтарскими замашками и любила думать о себе как о «продукте века джаза», как об одной из тех коротко стриженных, видавших виды мо­лодых женщин, которые, как говорили проповед­ники, «пойдут к черту в ад или будут повешены еще до того, как им стукнет тридцать». И тем не менее ей было уже 35, но в ад она пока не собиралась, продолжая очаровывать большинство людей, встречавшихся на ее пути, своим преле­стным юмором, соленым язычком и женским шармом. И в этом была загадка Пегги Митчелл Марш: забавная смесь эмансипированной женщи­ны и красавицы Юга.

И не прошло и часа, как Лэтем полностью подпал под ее обаяние.

Пегги вела свой изрядно побитый зеленый «шевроле» не спеша, намеренно выбирая отда­ленные дороги, которые она хорошо знала. Ка­кая прекрасная возможность, думала она, сыграть роль гида в прогулке по окрестностям города, который она считала таким же родным, как и любого из членов своей семьи.

Несколько часов назад ей позвонила Медора и, сообщив, что у Энгуса в последний момент вдруг оказались срочные дела и он не сможет быть на завтраке, который «Джорнэл» устраивал в честь Гарольда Лэтема, сказала, что Пегги будет совершенным ангелом, если приедет и по­может Медоре принимать гостей. Пегги, конечно, согласилась, поскольку бросать друзей в беде было не в ее правилах. И теперь, когда она с таким увлечением рассказывала об истории со­здания гигантского каменного монумента, она была даже рада, что согласилась пойти на этот завтрак.

Она ничего не знала о намерениях Лэтема, пока уже во время завтрака он не признался ей, что слышал о романе, который Пегги якобы написала и на который ему бы очень хотелось взглянуть.

У меня нет романа, - - ответила она.

И они вновь продолжили обсуждение извест­ных писателей и их книд, обнаружив, что их литературные вкусы весьма схожи. Поэтому ког­да Лэтем предложил ей за небольшие комисси­онные подыскивать в Атланте и прилегающих районах рукописи, которые могли бы заинтере­совать издательство Макмиллана, она согласи­лась.

Лэтем не был обескуражен ее отказом при­знать существование романа, поскольку, говоря об этом, она избегала смотреть ему прямо в глаза, и он понял, что ее слова — ложь. Лэтем чувствовал, что, несмотря на свою разговорчи­вость, миссис Марш была не из тех женщин, для которых солгать ничего не стоит. И кроме того, он понял, что полностью согласен с Лу Коул: его маленькая живая собеседница была одной из лучших рассказчиц, которую он когда-либо слы­шал.

У нее были четкая мягкая дикция южанки и мелодичный приятный голос. Говорила она бы­стро и с большим мастерством. Лэтем даже ре­шил, что ей очень нравится выступать в роли рассказчицы, покоряющей слушателей. Она была просто очаровательна, эта женщина, обладавшая к тому же редким чувством юмора, и когда она рассказала ему историю о том, как в дни ее журналистской молодости она, обвязавшись боц­манской цепью, повисла за окном на высоте шестого этажа, чтобы почувствовать, что испы­тывает скульптор, работая на высоте 60 футов над созданием монумента в честь героев Конфе­дерации, Лэтему как никогда раньше захотелось познакомиться с ее рукописью.

«Едва я почувствовала твердый пол под нога­ми, — рассказывала Пегги, — как фотограф заявил, что пленку в его камере заклинило и потому кадры надо бы переснять. Ладно. И я вновь повисла за окном, повернув к фотографу лицо и уставившись прямо на него. Если бы судьба всей Конфедерации зависела от моей го­товности висеть на высоте шестого этажа над землей, заявила я, Шерману пришлось бы совер­шить еще один марш к морю!»

Когда они вернулись в машину, Лэтем вновь заговорил о романе, хотя и рисковал потерять ее расположение.

— Я не люблю быть назойливым, — начал он, — но Лу Коул сказала, что вы и в самом деле написали роман, и я бы очень хотел по­смотреть рукопись.

Быстро взглянув на него, она нахмурилась и, прежде чем завести машину, сказала:

Я вынуждена признать, что действительно работала над романом, но говорить об этом пока рано.

• Хорошо, но не могли бы вы по крайней мере сказать мне, о чем он?

• О Юге, — ответила Пегги.

Как и «Табачная дорога»? Тоже о дегене­ратах и выродках? — поддел он ее.

• Нет, он о стойких людях, южанах, отка­завшихся признать поражение Юга.

• Почему вы никому не показывали его? — спросил Лэтем.

Ну, во-первых, он не готов, а во-вторых, я не думаю, что его может кто-нибудь купить, потому что в нем говорится о женщине, которая любит чужого мужа, но между ними ничего не происходит, и потому, что в нем всего лишь четыре проклятия и одно грязное слово.

• Это какое же? — улыбнулся Лэтем.

• Неважно.

• И все-таки я хотел бы посмотреть вашу рукопись.

— Я уже пообещала Лу, что, если когда-ни­будь закончу этот роман, «Макмиллан» будет первым издательством, которому я позволю по­знакомиться с ним.

На следующий день было прекрасное апрель­ское утро, солнце было неяркое, и в воздухе пахло весной. Пегги, пообещавшая мистеру Лэ-тему и Медоре собрать всех молодых авторов, которых она знает, и привезти их после полудня на чай в писательский клуб Джорджии, провела утро на телефоне. К вечеру, как она писала потом, Пегги загрузила в машину «всяких и разных подающих надежды писателей и повезла их в клуб на чай, где они должны были увидеть живого издателя во плоти».

За чаем Лэтем вновь начал разговор о ее рукописи.

• Давайте не будем говорить об этом. У меня действительно нет такой рукописи, которую я могла бы показать вам, — упорствовала Пегги.

• Послушайте, — отвечал Лэтем, — это самая странная реклама, с какой я когда-либосталкивался. Вы говорите, что не имеете готовой рукописи, и в то же время все ваши друзья«болеют» за ваш успех.

Она отвела взгляд и быстро сменила тему.

Уже темнело, когда Пегги вновь загрузила своих подопечных в машину, чтобы развезти их по домам. Один из этих молодых людей спросил ее, когда она планирует закончить свою книгу и почему бы ей, коль скоро она взялась сейчас подыскивать рукописи для «Макмиллана», не предложить издательству свою собственную.

Надо сказать, что за те четыре года, которые Пегги проработала в «Атланта Джорнэл», за ней установилась прочная репутация блестящего очеркиста. И даже теперь, спустя десять лет после ее ухода из газеты, ее все еще считали в некотором роде знаменитостью и литературным авторитетом, и начинающие авторы часто обра­щались к ней за советом.

И вот сейчас одна из них, молодая женщина, совсем недавно буквально преследовавшая Пегги просьбами оценить книгу, которую эта особа написала, закричала с заднего сиденья:

• Как, вы пишете книгу, Пегги? Странно, что вы никогда об этом ничего не говорили! Почему же вы не дали ее мистеру Лэтему?

• Потому что она так плоха, что я просто стыжусь показывать ее кому бы то ни было, — ответила Пегги.

• Да, я полагаю, это действительно так! Я не могла бы отнести вас к той категории людей, которые способны написать удачный роман! — воскликнула девица.

И тут Пегги почувствовала, как волна ярости захлестывает ее. Что мог знать этот ребенок о ее жизни и о том, к какому типу людей она при­надлежит, или о том, что довелось ей испытать и пережить? Пегги была почти уверена, что, узнай эта девица всю правду о ее жизни, она была бы слишком шокирована, чтобы поверить некоторым фактам. Эта неожиданная мысль за­ставила Пегги расхохотаться. Она так смеялась, что ногой непроизвольно нажала на тормоз и машина резко остановилась.

— Вот видите! — закричала девица, когда неожиданный толчок едва не выбросил ее из машины. — Это подтверждает мое мнение. Вам явно недостает серьезности, столь необходимой романисту.

Эти слова оказались последней каплей — Пегги была в бешенстве, и, едва освободившись от своих подопечных, она помчалась домой.

Пегги работала над своим романом с 1926 года — от случая к случаю и с большими пере­рывами, и теперь более чем две тысячи страниц рукописи были втиснуты в большие и довольно потрепанные конверты, которые, в свою очередь, были разложены по всей квартире, всюду, где только она смогла найти для них место.

Был седьмой час. Лэтем говорил, что уезжает поздно ночью. Пегги носилась по квартире, ни­чуть не заботясь о том, какой беспорядок остав­ляет после себя. Часть конвертов была сложена на столике для шитья и прикрыта банными про­стынями, остальные находились в более курьез­ных и укромных местах. Пегги то приходилось, извиваясь, лезть под кровать, чтобы вытащить оттуда части романа, относящиеся к периоду Ре­конструкции, то, балансируя на высоком табуре­те в кладовой для кухонной посуды, доставать с верхних полок главы о послевоенном времени.

Но собрав все, что, по ее мнению, составляло рукопись целиком, Пегги вспомнила, что отсут­ствовала первая глава, вернее, что было 60 ва­риантов этой главы, но что все они ужасно плохи, а потому она быстро села за машинку и, выбрав из этих шестидесяти лучший, как ей показалось, перепечатала его заново, начав, впрочем, с третьей страницы, поскольку чувство­вала себя слишком взволнованной, чтобы пере­делать всю начальную главу целиком. Поэтому к главе была сделана ею приписка, что первые две страницы будут написаны позднее.

Кроме того, отсутствовали связующие звенья между различными частями книги, и даже самой Пегги содержимое некоторых конвертов показа­лось «отрывками», и она написала еще несколько примечаний, могущих помочь избежать путаницы при чтении.

Лишь находясь уже в вестибюле отеля, в котором остановился Лэтем, Пегги обратила вни­мание на свой внешний вид — и ужаснулась: «без шляпы, волосы растрепаны, лицо и руки в пыли, и ко всему прочему чулки, которые я натянула на скорую руку, собрались складками на лодыжках», — вспоминала она позднее.

Оставив поначалу конверты в машине, она позвонила Лэтему в номер и попросила его спу­ститься вниз, сама же вновь выбежала из отеля. И в тот момент, когда Лэтем выходил из лифта, она появилась в вестибюле с охапкой конвертов в руках. С каждым ее шагом конверты сыпались на пол, и Лэтем поспешил ей на помощь вместе с двумя служащими отеля. Так и шли они втроем за Пегги, подбирая падающие бумаги. При этом Лэтем, стараясь сохранить серьезность на лице, приветствовал Пегги так, словно в ее появлении в отеле не было ничего необычного.

Наконец, добравшись до дивана, стоявшего в вестибюле, она села, свалив конверты рядом с собой. Лэтем позднее говорил, что ему никогда не забыть это зрелище: «крошечная женщина, сидящая на диване, а рядом — самая огромная рукопись, которую я когда-либо видел, возвыша­ющаяся двумя грудами конвертов почти до плеч».

— Похоже, это рукопись вашей книги, мис­сис Марш, не так ли? — спросил Лэтем.

Пегги вскочила на ноги, схватила кипу кон­вертов в охапку и протянула их ему.

— Если она действительно вас интересует — берите ее, но книга не закончена и не отдела­ на, — предупредила она Лэтема.

Не теряя времени даром, тот сразу согласил­ся. Вещи Лэтема уже были уложены, а потому конверты пришлось сложить в большой картонный чемодан, в обиходе называемый «только бы не было дождя», тут же приобретенный Лэтемом у одного из служащих отеля. Пегги помогала Лэтему укладывать конверты. Поверх одного из них он заметил сделанную корявым почерком надпись: «Дорога в Тару».

— «Тара»? — спросил Лэтем.

Тара, объяснила она, родной дом ее героини. Книга о том, как вели себя разные люди, оказавшиеся в условиях войны, Реконструкции и полного крушения общественной и экономиче­ской систем жизни. Я имею в виду тех, кто смог проявить такое человеческое качество, как «предприимчивость».

• Значит, это роман о Гражданской вой­не? — спросил Лэтем.

• Нет, — ответила она. — Роман о людях, живших на Юге в те времена, о тех, кто был «предприимчивым», и о тех, у кого этого каче­ства не было.

И Пегги, попрощавшись, покинула Лэтема, все еще пытавшегося запихнуть огромное коли­чество конвертов в свой новый чемодан.

Редактора к тому времени стали одолевать сомнения в правильности своего первого впечат­ления о Пегги Митчелл и ее романе. Огромное количество конвертов и тяжесть чемодана, в ко­торый они были уложены, говорили об эпиче­ских размерах рукописи, и Лэтем уже побаивал­ся, что его «открытие» — не более чем длинный и нудный роман из истории Гражданской войны.

Но пока он не сел в свой поезд, отправляв­шийся в Новый Орлеан, и не открыл первый конверт, он и не представлял себе, что его ожи­дает. За всю свою долгую карьеру в издатель­ском деле вряд ли он когда-либо держал в руках рукопись, которая находилась бы в более ужасном состоянии, чем рукопись миссис Марш. И Лэтем, сделав несколько попыток разобраться в ней, в конце концов решил не утруждать себя чтением этой беспорядочной мешанины, а, вер­нувшись в Нью-Йорк, просто отправить ее об­ратно автору с просьбой привести рукопись в порядок.

А пока главы книги находились в полном беспорядке, и зачастую два или три варианта какой-либо главы были вложены в один конверт, а содержание некоторых страниц невозможно было разобрать из-за многочисленных исправле­ний: слова обведены овалами, стрелками показа­но, куда они должны быть переставлены, все пометки сделаны корявым, неразборчивым по­черком. Вставки были помещены на обратной стороне листов, но при этом отсутствовали ука­зания, куда именно они должны быть вставлены.

Но любопытство, а может быть, и просто отчаяние взяли верх, и Лэтем, удобно устроив­шись в зеленом бархатном кресле пульмановско­го вагона, начал читать эту неудобоваримую ру­копись.

И вскоре, подобно миллионам будущих чита­телей этого романа, уже не мог оторваться. Кни­га захватила его.

Маргарет Мэннелин Митчелл