Раздел II

ПОНЯТИЕ ВИНЫ КАК СУБЪЕКТИВНОГО ОСНОВАНИЯ ГРАЖДАНСКО-ПРАВОВОЙ ОТВЕТСТВЕННОСТИ

Понятие вины как субъективного основания гражданско-правовой ответственности может быть отнесено к числу важнейших категорий советского социалистического гражданского права.

Правильное научное истолкование этого юридического понятия невозможно в отрыве от основ общественного, государственного и правового строя социализма как новой и притом высшей исторической формации. То обстоятельство, что категория вины известна также и другим (досоциалистическим) типам государства и права, не дает ни малейшего повода к тому, чтобы отождествлять эти одноименные понятия по их внешним и формальным признакам, вроде умысла, неосторожности, психического отношеяия субъекта к результату своих действий и т. д. Иначе—вина есть, конечно, правовое понятие, но раскрыть его содержание невозможно при помощи одних юридических приемов, поскольку общепсихологическими предпосылками понятия вины являются такие философские категории, как свобода воли и сознание человека, его активная деятельность, направленная на изменение объективного мира, и т. п., которые в свою очередь могут быть уяснены лишь в том случае, если будут рассматриваться как исторические, т. е. применительно к условиям места и времени.

Поэтому прежде, чем приступить к юридическому объяснению понятия вины, необходимо дать общепсихологический анализ этого понятия.

Глава 5. Психологический анализ понятия вины

Психологическое объяснение понятия гражданоко-правовой вины невозможно без уяснения общефилософских положений о свободе человеческой воли и о ее соотношении с необходимостью человеческих поступков.

122

Ф. Энгельс'писал: «Невозможно рассуждать о морали и праве, не. касаясь вопроса о так называемой свободе воли, о вменяемости человека, об отношении между необходимостью и свободой» '.

Это важнейшее положение марксистской философии имеет непосредственное отношение к разбираемому нами вопросу.

Бессилие и порочность буржуазных теорий о вине объясняется тем, что они исходят из неправильного понимания свободы и необходимости. Их суждения о вине укладываются в примитивные правила детерминизма и индетерминизма, которые механистически противопоставляют свободу и необходимость, не раскрывают диалектической связи и единства этих категорий. Не случайно поэтому, что многочисленные, но бесплодные буржуазные учения о вине всегда основывались на одной из двух главных концепций: либо на фаталистическом предопределении поведения человека объективными .законами природы и общества, либо же на концепции безусловной и абсолютной свободы воли, не зависимой от этих законов.

В буржуазной литературе двух прошлых столетий эти концепции были представлены: первая—французским материализмом, вторая —• немецкой идеалистической философией.

Французский материализм XVIII в. исходил из отрицания абсолютной свободы воли, однако механистически противопоставлял свободу необходимости, а последнюю рассматривал одинаково как в отношении природы, так и общества. Игнорируя принципиальные различия между необходимостью в природе и в общественных отношениях людей, французский материализм приходил к отрицанию активной творческой роли человеческой деятельности².

Сводя закономерности общественного развития к закономерностям природы, французские материалисты были крайне непоследовательны в разрешении проблемы личной ответственности. Объясняя поведение человека пресловутыми «условиями среды», в силу которых человек не властен над своими идеями, не властен поступать иначе, чем он поступает, находя, что человек «никогда не действует свободно» ³, они, тем не менее, оправдывали репрессии буржуазного государства в отношении нарушителей установленного правопорядка. Гольбах писал: «Какова бы ни была причина, заставляющая действовать людей, мы

¹ Ф. Э н г е л ь с, Анти-Дюринг, М.. 1950, стр. 106.

² Рассматривая поступки человека как фатально предопределенные «неумолимой» необходимостью, один из главных представителей школы материализма, Гольбах писал: «Отсюда ясно, что необходимость, управляющая движениями физического мира, управляет также движениями мира духовного, в котором, следовательно, все подчинено фатальности» («Система природы», М., 1940, стр. 131).

'Там же, стр. 117.

123

вправе противодействовать результатам их проступков, подобно тому как вправе человек, поле которого могла бы затопить .река, сдержать ее воды плотиной или даже, если он может, отвести течение ее. В силу этого права общество может в целях самосохранения устрашать и наказывать тех, кто пытается повредить ему или кто совершает поступки, признаваемые им •вредными для своего спокойствия, безопасности, счастья» '. Хотя французские материалисты декларативно провозглашали вину как основание всякой ответственности человека перед государством, однако из приведенных слов нетрудно увидеть, что эту ответственность они трактовали не по принципу вины, а по принципу объективного вменения, т. е. без учета психического отношения правонарушителя к своим действиям.

В основе немецкой идеалистической философии права (конца XVIII и начала XIX вв.) лежали воззрения Канта и Гегеля. По мнению Канта, необходимость действует только 'в области природы, свобода, напротив,— только в области общественных отношений. В соответствии с этим он признавал два рода причинности: причинность в природе действует закономерно и может быть предметом исследования «теоретического разума» (•правда, только в пределах явлений, но не «'вещей в себе:»); и наоборот, свобода как область «практического разума» остается за пределами сверхопытного мира и служит не предметом исследования, а веры, благодаря чему причинность в области свободы совершенно независима от причинности в природе².

Дуализм Канта особенно проявился в вопросе об ответственности. Рассматривая свободу воли как самопроизвольную и ничем не обусловленную ³, Кант анализирует характер и поступки человека со стороны эмпирической, когда поведение его изучается по внешним проявлениям (аналогичным явлениям природы), и со стороны умопостигаемой, когда поступки человека самопроизвольны и не связаны с его внешним поведением. При возложении на человека ответственности за совершенные им противоправные проступки должна приниматься во внимание, по Канту, лишь вторая (умопостигаемая) сторона его деятельности, являющаяся результатом его свободной воли, причиной которой служит разум как самостоятельное, независимое, трансцендентальное начало. «Упрек за поступок основывается на законе разума,— говорит Кант,— причем разум рассматривается как причина, которая могла и должна была определить поведение человека иначе, независимо от всех названных эмпирических условий... иными словами, несмотря на

¹ Гольбах, Система природы, М., 1940, стр. 134.

² В первом разделе настоящей работы было отмечено, что причинность по Канту рассматривается не как объективная, а как логическая категория. в силу которой разум привносит причинность в хаос явлении природы (см. И. Кант, Пролегомены, М., 1934, стр. 175).

³ И. К а н т. Критика чистого разума, СПб, 1907, стр. 317—328.

124

все эмпирические условия акта, разум был вполне свободен и поступок должен быть отнесен за счет его небрежности»'.

Защищая позиции абсолютной и ничем не обусловленной свободы воли, Кант, таким образом, отвергал детерминизм как основание ответственности: причинная обусловленность человеческих поступков и сознание человека не только не рассматривались им в своем единстве, а наоборот, совершенно необоснованно противопоставлялись как взаимоисключающие друг друга.

В практических выводах своего учения Кант не только оправдывал жестокую карательную деятельность современного .ему государства, но и призывал к всемерному усилению этой деятельности, особенно в борьбе с политическими преступлениями. По сравнению с теориями французских материалистов (заслугой которых являлось обоснование необходимости в области .природы) учение Канта, таким образом, было несомненным шагом назад. Неудивительно поэтому, что все последующие теории «неокантиантства» так живо и энергично были подхвачены и развиты наиболее реакционными буржуазными правоведами.

Гегель решительно отверг кантовскую теорию о несовместимости свободы и необходимости. Он «первый правильно представил соотношение свободы и необходимости. Для него свобо-бода есть познание необходимости. «Слепа необходимость, лишь поскольку она не понята» — так охарактеризовал Энгельс гегелевское учение ². Однако Энгельс нисколько не переоценивал значения теории Гегеля. Отдавая должное его диалектике, Энгельс вместе с тем, указал на ограниченность и идеализм его философии: «Гегель был идеалист, т. е. для него мысли нашей головы были не отражениями, более или менее абстрактными, действительных вещей и процессов, а, наоборот, вещи и развитие их были для Гегеля лишь воплотившимися отражениями какой-то «идеи», существовавшей где-то еще до возникновения мира. Таким образом, все было поставлено на голову, и действительная связь мировых явлений была совершенно извращена. И [поэтому], как бы верно и гениально не были схвачены Гегелем некоторые отдельные связи явлений, все же многое и в частностях его системы должно было по упомянутым причинам оказаться натянутым, искусственным, надуманным, слово?,! — извращенным. Гегелевская' система как таковая была колоссальным недоноском, но зато и последним в своем роде» ³.

¹ И. Кант, Критика чистого разума, СПб, 1907, стр. 327. При этом Кант поясняет, что «разум не подчинен в своей причиности никаким условиям явления и временного порядка; различие по времени может иметь существенное значение в отношении явлений друг к другу, но оно не обусловливает никакой разницы между актами в отношении к разуму, так как явления не суть вещи в себе, а следовательно, они не суть также и причины в себе» (там же, стр. 328).

² ф. Энгельс, Анти-Дюринг, М„ 1950, стр. 107. 'Там же, стр. 24.

125

Ограниченность гегелевской философской системы особенно ярко проявилась в его правовых воззрениях. Он хотя и преодолел дуализм Канта, но на основе идеалистической диалектики, которая рассматривает развитие сознания человека и его психических (волевых) 'переживаний как логический, умозрительный процесс. Находя, что воля человека может проявляться либо в .форме «природной 'воли», либо «воли как произвола», либо же в форме «разумной воли», Гегель считал, что последняя никогда не может вступить в 'конфликт с существующим правопорядком, что преступления и всякие иные правонарушения могут явиться результатом лишь несовершенной воли в виде «природной воли» или же «воли как произвола» ¹. Но последние проявления воли Гегель не относил к истинно свободной воле. Трактуя преступление как нечто неразумное, Гегель полагал, что психическое состояние преступника никогда не поднимается выше воли как «свободы произвола». Переход от невиновности к виновности Гегель рассматривал, таким образом, как чистый логический процесс в отрыве от реальных общественных отношений, которые обусловливают поведение человека, т. е. в конечном счете в отрыве от объективной действительности.

Теоретические построения Гегеля о воле, вине и ответственности человека за «неразумные» проступки и его 'конечный вывод о наказании, как о праве преступника, вполне увязывались с его реакционными политическими взглядами. Именно в этом корень его реакционных правовых воззрений, которые в общем не отличаются от правовых воззрений Канта. Маркс писал об этом: «...с точки зрения абстрактного права существует лишь одна теория наказания, которая в абстрактной форме отдает должное достоинству человека; это—теория Канта, особенно в более строгой формулировке Гегеля. Последний говорит: «Наказание есть право преступника. Оно — акт его собственной воли. Преступник объявляет нарушение 'права своим правом. Его преступление есть отрицание права. Наказание есть отрицание этого отрицания, т. е. утверждение права, которое вызывается самим преступником и навязывается ему насильно». В этой теории, без сомнения, много подкупающего, ибо Гегель, вместо того, чтобы видеть в преступнике только простой объект, раба юстиции, поднимает его до ранга свободного, самоопределяющегося существа. Но, приглядевшись немного ближе, мы открываем, что и здесь, как и во многих случаях, немецкий идеализм лишь санкционирует законы существующего общества и набрасывает на них сверхчувственный покров» ².

Исторические условия развития немецкой идеалистической философии известны: она достигла своего высшего развития в период политической реакции, когда реакционная немецкая буржуазия 'пошла на сделку с феодалами и, добившись власти ня-

1 Г е г е ль, Философия права. Соч., т. VII, 1934, стр. 43—46, 122—123.

² К. М а р к с и Ф. Эн г е л ь с, Соч , т. IX, стр. 88—89.

правила свои усилия на упрочение этой власти, на борьбу с революционным движением пролетариата.

Дальнейшие попытки буржуазных философов и юристов раскрыть действительное содержание этих категорий, чтобы объяснить понятие вины как субъективного основания ответственности, не увенчались успехом. Напротив, вся позднейшая литература по данному вопросу свидетельствует о явной деградации буржуазной науки, об усугублении идеализма и реакционности в классической буржуазной философии и о тщательном затушевывании всего прогрессивного в ней. Примером может служить широкое распространение в области уголовного и гражданского права вульгарного материализма и позитивизма^ биологических и социологических теорий.

Положения вульгарного материализма, сводящиеся к прямому отрицанию активной роли человеческого сознания и воли и к провозглашению наследственности и атавизма в качества главных причин преступности, явились краеугольными камнями всех позднейших теорий ответственности (Молешот, Фогт, Бюхнер и пр.) и были во многом использованы затем антропологической школой уголовного права (Ломброзо, Ферри и др.). Доводя фаталистическое понимание необходимости до крайности и рассматривая личность как автомат «рефлекторных реакций», представители' этой школы первыми открыто заявили об отказе от вины как основания ответственности и провозгласили «новый» принцип объективной «социальной ответственности», построенной на «опасном состоянии» ⁾.

Еще большее 'влияние на разрешение проблемы оснований ответственности имела позитивная философия (Огюст Конт, Джон Стюарт Милль и др.), свидетельствующая уже о явном идейном распаде буржуазной науки. Пытаясь подняться «выше» материализма и идеализма, позитивисты на деле отказывались от познания сущности объективного мира, а вместе с тем и от объяснения свободы и 'необходимости. «О внешнем мире мы не знаем и не можем знать абсолютно ничего, кроме испытываемых нами от него ощущений»—писал Милль².

Беспощадно критикуя современный позитивизм в лице махизма, В. И. Ленин указывал, что позитивисты, махисты и т. д., все это — жалкая кашица, презренная партия середины в философии, путающая по каждому отдельному вопросу материалистическое и идеалистическое направления. Попытки выскочить из этих двух коренных направлений в философии не содержат в себе ничего, кроме «примиренческого шарлатанства». Прикрываясь лозунгом — «подняться выше материализма и идеализма»,—позитивисты в действительности вели Ожесточенную борьбу с материализмом.

' Э Ф е р р и, Уголовная социология, ч. II, СПб, 1910, стр. 4—10. ² Д. С. Милль, Система логики, М., изд. 2, 1914, стр. 54.

1 Т7'

Под наиболее сильным влиянием позитивизма находится «социологическая школа», выдаваемая буржуазными юристами за последнее слово науки. Начиная с основоположников этой школы (Лист, Принс) и кончая позднейшими ее представителями, социологическое направление в области права становится открыто на путь идеалистического обоснования ответственности. Понятия свободы воли и необходимости, вины и причинной связи выбрасываются из теории права, как ненужные. «Закон причинности существует только для воспринимаемых нашим интеллектом явлений. Вне их — царство веры... Детерминизм, идущий за пределы человеческого понимания, столько же противоречит науке, сколько и его противоположность... Преступник не свободное существо», пишет Лист '. «Никто, правда, не в состоянии сказать нам,— вторит ему Принс, — что составляет 'последнее слово вселенной: механизм или же нравственная сила, детерминизм или свобода, вопросы эти принадлежат к области непознаваемого» ².

Отказ от принципа вины и замена его другими принципами, вроде «опасного состояния», «вины характера» и т. д., которые обеспечили бы буржуазии возможность беспощадно расправляться со своим классовым противником,— вот практические рецепты социологической школы ³. Они вполне отвечают задачам современных империалистических государств, уничтоживших свою собственную законность и перешедших к методам неприкрытой террористической диктатуры.

Было бы неправильно делать из этого вывод, что буржуазные юристы, обнаружив полное банкротство в раскрытии подлинного содержания понятия вины, совсем отказались от него. В действительности дело обстоит иначе: все усилия буржуазных правоведов (особенно современных) направлены к тому, чтобы истолковать понятие вины в нужном им идеалистическом духе. При этом важно отметить, что эволюция во взглядах буржуазных юристов на вину как на основание уголовной и гражданской ответственности поразительно совпадает с исторически изменяющимися воззрениями буржуазных теоретиков на природу и соотношение свободы и необходимости, которые мы рассмотрели. В этом легко убедиться, обратившись к следующим наиболее характерным определениям понятия вины, даваемым буржуазными криминалистами и цивилистами.

В свое время в буржуазной литературе господствовали формально психологические определения понятия вины. Историческая и классовая природа вины при этом тщательно вуалировалась: вина рассматривалась как проявление свободной воли отвлеченного субъекта, воли, направленной на нарушение суще-

¹ Ф. Лист, Задачи уголовной политики, СПб, 1895, стр. 132.

² А. Принс, Преступность и репрессия, М., 1898, стр. 29.

³ «Мы вовсе не стремимся к смягчению карательной системы»,— писал Лист (указ. соч., стр. 80).

128

ствующего нормального правопорядка, установленного в интересах «всех граждан». Вина как дефект свободной воли, вина как упречное состояние воли, вина как отклонение психического состояния лица от «доброй воли» нормального «среднего человека» и т. д.— таковы наиболее характерные определения вины, даваемые преимущественно классической школой права '.

. Н. С. Таганцев писал: «Таким образом, лицо, обладающее способностью ко вменению, только тогда учиняет преступное и наказуемое деяние, когда оно в этом деянии проявляет или имеет возможность проявить эту способность, когда совершенное посягательство состоит в известном соотношении с сознанием действующего, с его психической работой, предшествовавшей деятельности, проявляет его хотение или волю. Воля и составляет сущность виновности, т. к. всякая виновность заключает в себе порочность или недостаток, дефект нашей воли, нашего самонаправления к деятельности: одна мысль, как бы порочна она не была, может подлежать суду совести, но не суду уголовному» ².

Действие, говорил Г. Ф. Шершеневич, представляет собою выражение воли, зрелой и сознательной. «Поэтому в основании гражданского правонарушения лежит вина, все равно умышленная или неосторожная» ³. Вина, говорил он в другом месте. «представляет собою состояние сознательной воли человека, который намеренно или неосмотрительно совершает действие, направленное на фактический результат, противный закону»⁴.

¹ Не ставя своей задачей рассмотреть все определения понятия вины, даваемые буржуазными юристами, мы отметим лишь следующие, наиболее распространенные и характерные определения французских и немецких юристов: «Вина есть все, что делают, не имея на то права, или то, что упускают делать, хотя должны были делать» (Оа11оэ) «Вина есть акт незаконный или противный праву» (АиЬгу е1 Каи); «Вина есть всякая погрешность против юридической обязанности (Ргато§;ео1), соответствующей чужому праву» (I. ХУШегпз); «Всякая вина есть деяние, совершенное наперекор предсуществующему обязательству» (Р1апю1); «Вина есть вредоносное правонарушение, которое указывает на порочность воли повредителя» (Вегп-Ьиг§); «Вина есть нарушение обязанности, облагаемое ответственностью за убытки» (Епйетапп); «Вина есть порочность воли, в силу которой лицо может быть привлечено к ответу за гражданскую неправду» (Еппессещз);

«Вина есть субъективное отношение деятеля к наступившему результату, с которым связана правовая ответственность» (Ьлаг!)—егораннее определение.

Эти определения можно было бы продолжить, но в этом нет необходимости. Они в достаточной мере характеризуют крайний догматизм и абстрактность понятия вины, за которыми, однако, ясно виден определенный классовый интерес и забота о безопасности буржуазного правопорядка.

² Н. С. Т а г а н ц е в, Русское уголовное право, т. 1, М., 1902, стр. 371— 372. Ср. Н. Д. С е р-г е е в с к и и, Русское уголовное право, часть общая, СПб. 1908, стр. 251—254.

³ Г. Ф. Шершеневич, Учебник русского гражданского права, 1909, стр. 573.

⁴ Г. Ф. Шершеневич, Общая теория права, вып. 3, М., 1912, стр. 638. См. также: В. Кукольник, Начальные основания российского част-його гражданского права, СПб., 1813, стр. 239—240; И. А. Покровский.

Формально психологическое определение вины как проявления абсолютной свободной воли по сравнению с феодальным правом, которое рассматривало вину как «грех» и широко практиковало не только объективное вменение, но и коллективную ответственность (общин, селений) за действия, совершенные отдельным лицом, было на известном этапе развития буржуазного права, конечно, прогрессивным явлением ¹. Оно определенным образом отражало принципы формальной буржуазной демократии и виновной личной ответственности, лежавшие в основе классического буржуазного законодательства как уголовного, так и гражданского. Эти принципы до известного времени обеспечивали классовое господство буржуазии. К тому же они широко использовались тогда для прикрытия этого господства и вполне отвечали популярным в народе лозунгам: «законности» и «справедливости», «равенства» и «свободы». Таким образом, в действительности речь может итти в данном случае не об исторической (и давно прошедшей) прогрессивности буржуазной демократии и ее атрибутов, а о классовой ее сущности. Ленин писал, что буржуазная демократия изменила форму экономического рабства и «по сравнению с феодализмом создала особенно блестящее прикрытие для него, но не изменила и не могла изменить его сущности. Капитализм и буржуазная демократия есть наемное рабство» ².

Но какова судьба формальной буржуазной демократии, — такова же судьба и принципов уголовной и гражданской ответственности. Эволюцию капиталистического государства от демократии к фашизму, отказ от буржуазно-демократических

Основные проблемы гражданского права, Пг., 1917, стр. 236—293; Д. И. Мейер, Русское гражданское право, 1896, стр. 160—208; В. И. Синайский, Русское гражданское право, вып. 1, Киев, 1914, стр. 175—250;

Н. Д. Сергеевский, Русское уголовное право, СПб, 1908, стр. 250— 268; С. В. П о э н ы ш е в, Основные начала науки уголовного права', М., 1912, стр. 265—314; Э. Э. П и р в и ц. Значение вины, случая и непреодолимой силы в гражданском праве, СПб, 1895; П. П. Цитович, Обязательства, Киев, 1887, стр. 20—40; Г. Фельдштейн, Учение о формах виновности в уголовном праве, М., 1902, стр. 5—438; Л. И. Петра-жицкий, О мотивах человеческих поступков, СПб, 1904, стр. 1—61; Его же, Введение в изучение права и нравственности, СПб, 1908, стр. 115—265.

¹ Нельзя не отметить при этом, что буржуазные юристы, трактуя вину как психическое отношение правонарушителя к своим действиям и говоря о воле и сознании лица, не имели правильного представления ни о закономерности психической деятельности, ни о связи ее с нервной системой человека. Сознание, воля, чувства человека объяснялись обычно описательно, а происхождение психической деятельности окутывалось непроницаемым мраком. Эта деятельность казалась проявлением какой-то загадочной, непостижимой, таинственной силы. Давно обозначалось в связи с этим два основных направления среди юристов: одни из них вообще уклонялись от научного анализа психических явлений; другие (у нас Петражицкий, Фельдштейн) подходили к анализу психических явлений с позиции реакционной идеалистической психологии (см. об этом ниже).