Б. А. Грушин

МНЕНИЯ О МИРЕ

и

МИР МНЕНИЙ

Проблемы методологии исследования общественного мнения

ИЗДАТЕЛЬСТВО ПОЛИТИЧЕСКОЙ ЛИТЕРАТУРЫ

Москва • 1967

Предлагаемая вниманию читателя книга посвящена одному из сложных и малоисследованных явлений в жизни об­щества — природе общественного мнения и методологии его изучения. Автор, заве­дующий сектором Института философии АН СССР, руководитель Института об­щественного мнения «Комсомольской правды», обобщает в ней свой опыт конкретно-социологических исследова­ний, проводившихся в течение ряда лет. Книга содержит богатый фактиче­ский материал и удачно сочетает глу­бокий теоретический анализ с доступ­ной формой изложения. Она будет по­лезна всем интересующимся вопросами социологии.

1МИ Г91

1—5—3

81—67

Предисловие

социология и социологи

Теперь уже невозможно не признать — конкретно-социологиче­ские исследования в Советском Союзе стали фактом. По мере их распространения уходят в область истории те абстрактные споры вокруг «вопроса о социологии», в том числе относительно значения и даже самой правомерности конкретно-социологических исследова­ний, которые еще совсем недавно столь активно велись в универси­тетских аудиториях, на страницах научных журналов и в бесконеч­ных устных дискуссиях самими социологами и, главным образом, людьми, не проведшими ни одного конкретного исследования. Одно­временно становится все более ясным и истинное содержание эволю­ции, переживаемой нашей философской наукой.

Очевидно прежде всего, что обращение философов к конкретно- социологическим исследованиям, равно как и сравнительно быстрое распространение этих исследований в стране,— факт не только од­ной научной жизни. Истоки этого явления имеют четко выраженный социальный характер. Они связаны прежде всего с тем обстоятель­ством, что на современном этапе общественного развития резко воз­растает потребность в проведении научно обоснованной политики, в научном анализе и программировании социального процесса, а так­же в совершенном управлении им. Развитие общества поставило в повестку дня великое множество принципиально новых вопросов, ка­сающихся экономики, классовой структуры, государства, права, семьи, связанных с воспитанием масс. Если раньше некоторые из этих вопросов ставились лишь в теоретической, то есть весьма общей форме, то теперь речь пошла и об их практическом, то есть предельно конкретном содержании. Сегодня для практики строительства уже недостаточно знать, что конечная цель движения предполагает высшее развитие производительных сил, стирание существенных раз­личии между городом и деревней, между физическим и умственным трудом и т. д.,— ежедневная деятельность масс в сфере экономики, политики, культуры, воспитания выдвинула и выдвигает десятки конкретных «как» и «почему» и требует на них конкретного науч­ного ответа.

Вместе с тем интерес к конкретному научному анализу соци­альных явлений возрос не только в силу роста потребностей прак­тики, но и в результате создания в стране таких общественно-поли­тических условий, которые способствуют удовлетворению этих по­требностей. Выступив против талмудизма и начетничества как против явлений, в корне несовместимых с творческим духом марксизма-ле­нинизма, партия призвала философов к глубокому изучению всех сторон процесса общественного развития. Результатом этого явилась еще более тесная связь социальной науки с жизнью. Тогда-то где-то в середине 50-х годов и замелькало в литературе и устных дискус­сиях слово «социология».

Сам по себе этот термин не был сколько-нибудь новым для марксистской философии — ни в смысле обозначения общей тео­рии общественной структуры и общественного развития, ни в смысле обозначения конкретных исследований социальных явлений. Что ка­сается, в частности, первого его содержания, то марксизм явился как раз такой теорией: именно термином «социология» Ленин обозначал исторический материализм Маркса¹. Что же касается конкретно- социологических исследований, то они также самым широким обра­зом и в различных формах использовались и классиками марксизма- ленинизма («Капитал», «Положение рабочего класса в Англии», «Эко­номическое содержание народничества», «Развитие капитализма в России» ²) и советскими философами середины 20-х — начала 30-х годов.

И все же термин «социология» применительно к советской марксистской философии был встречен многими с недоверием, а то и просто в штыки³. Среди советских философов началась дискуссия, в центре которой встала проблема о соотношении социологии и ис­торического материализма.

Если оставить в стороне людей, даже и слышать не хотевших о возможности существования марксистской социологии, а также тех, кто занимал в споре различные промежуточные позиции, то в общем и целом было высказано три точки зрения.

Сторонники первой, в сущности, полностью отождествляли исто­рический материализм с социологией. По их мнению, теоретическая социология совпадала собственно с теорией исторического материа­лизма, а конкретно-социологические исследования общественных яв­лений представляли «нижний этаж» этой науки: в нем «добывался» эмпирический материал, служащий пищей для теории.

Сторонники второй точки зрения полагали, что с историческим материализмом совпадает лишь часть социологии, а именно лишь теоретическая социология. Что же касается другой ее части, вклю­чающей в себя конкретно-социологические исследования, то тут мне­нии расходились: одни полагали, что эта часть представляет собой вполне самостоятельную науку — конкретную социологию, существующую наряду с историческим материализмом, другие же (против­ники конкретных исследований) — что она вовсе не должна сущест­вовать.

Наконец, третьи утверждали, что социология (вернее, социоло­гии поскольку в данном случае речь шла о множестве различных дисциплин) — вообще совершенно самостоятельная наука, относя­щаяся к историческому материализму принципиально так же, как к нему относится все "конкретные» (в смысле: нефилософские) общественные пауки история, политическая экономия, этнография и др. С данной точки зрения исторический материализм следовало рассматривать исключительно как философско-методологическую основу социологических дисциплин.

Природа этой дискуссии была понятно. В условиях, когда связь философской науки с практикой была недостаточной, термин «социо­логия» фактически утратил какой-либо смысл и исчез из философ­ского лексикона марксизма. Он был целиком отдан на откуп бур­жуазной философии, которая к тому же имела в данной области прочную традицию. Огромный размах социологических исследова­ний, начавшийся в 20—30-х годах на Западе, и прежде всего в Сое­диненных Штатах, окончательно способствовал такому отождеств­лению буржуазных социологических исследований с социологией вообще. А принципиально ущербный характер многих из этих иссле­дований, их подчас ненаучная теоретическая и методологическая база обеспечили довольно широкое распространение взглядов, со­гласно которым социология уже сама по себе считалась псевдонау­кой, годной разве лишь для того, чтобы заниматься апологией су­щего. Так в результате вместо противопоставления марксистской социологии, с одной стороны, и социологии немарксистской, с другой, возникло противопоставление марксизма и социологии вообще. В по­добной ситуации вернуться к «проклятому» термину означало, по видимости, пойти на «уступку» буржуазной философии, на огульное признание ее заслуг и принятие ее методов.

Но вместе с тем развернувшаяся дискуссия не была только спо­ром о словах. Она, пожалуй, даже меньше всего была именно таким спором — вопросы терминологии, безусловно, играют серьезную роль в науке, но в данном случае, если бы речь шла только об этой сто­роне дела, кажется, сравнительно нетрудно было договориться, будет ли исторический материализм называться марксистской социологией или нет.

Речь шла, прежде всего, о другом — о задачах, предмете и самой правомерности конкретных социальных, в частности социологиче­ских, исследований. И в этом смысле — о борьбе нового и старого в философской науке. За дискуссией часто вырисовывался главный вопрос: останется ли философия в рамках одной дедукции (или, как говорил В. И. Ленин, в рамках простого логического развития общей истины ⁴), или она обратится к еще не исследованным фактам и будет с новой силой развивать лежащее в ее основе творческое начало. Осо­бую остроту спору придавало то обстоятельство, что в нем перепле­тались интересы отдельных личностей: ведь позиция наиболее ак­тивных противников социологии, то есть конкретных исследований, объяснялась, помимо всего прочего, и тем, что, будучи знакомы лишь с одним видом научного исследования — «формально-дедуктивным», они не владели методами конкретного анализа фактического мате­риала и сама мысль о необходимости переучиваться и идти «делать науку» на заводы и в колхозы казалась для них чем-то непопра­вимо катастрофическим.

Между тем, пока гремели эти теоретические споры, жизнь шла вперед. Практика предъявляла спрос на решение множества важных вопросов — в области труда, массовых коммуникаций, семьи, градо­строительства, культуры, отношений между людьми и пр., и этот спрос, как всегда, определил предложение. Появились люди и даже целые организации, которые еще до решения кардинальных вопро­сом «о предмете социологии», «о соотношении социологии и истори­ческого материализма», о правомерности конкретно-социологических исследований и т. д. приступили к проведению самих исследований. Нельзя сказать, чтобы они нигилистически или позитивистски отно­сились к общим вопросам теории,— нет, они просто остро чувствовать потребности практики и полагали, вслед за Наполеоном, что сначала нужно ввязаться в бой, а там уже посмотреть⁵.

И результате первые шаги в развитии социологии — в развитии, так сказать, «на деле», а не только «на словах»,— несмотря на всю их неуверенность и робкий характер, были сделаны. И уже этот пер­вый после столь долгого перерыва опыт сразу же пролил свет на многие из тех вопросов, которые в рамках абстрактной дискуссии казались неразрешимыми. Разумеется, тогда можно и нужно было говорить и о недостатках и ошибках (в том числе весьма серьезных), допущенных в той или иной работе тем или иным исследователем. Но главное в этом опыте было другое: обнаружилась бесспорная не­обходимость и важность конкретных исследований для удовлетворе­нии нужд как теории, так и практики.

В самом деле, ныне нельзя уже больше представить себе нормальное существование какой-либо общественной науки, не опирающейся на конкретное изучение своего предмета, на анализ соответ­ствующего эмпирического материала. Проведение конкретных социальных исследований является необходимой составной частью и базой теоретических построений любой социальной науки — политической экономии и истории, правоведения и этнографии, эстетики и этики. И - исторического материализма. Эта последняя наука, изу­чающая наиболее общие закономерности развития общества, возникла, развивалась и развивается на базе философского обобщения дан­ных всех «частных» общественных наук — от антропологии до поли­тической экономии. Но вместе с тем ее развитие немыслимо без проведения конкретных исследований внутри ее собственного пред­мета — в области отношения общественного бытия (в различных его формах) к общественному сознанию (в различных же его формах).

С этой точки зрения очевидна вся ошибочность позиции тех, кто полагал или полагает, что исторический материализм по своему пред­мету вообще не связан с проведением конкретных исследований, что он представляет лишь «философско-методологическую основу» для самостоятельно существующих социологических дисциплин, отно­сится к последним, как к другим «частным» наукам, и т. д. или что с историческим материализмом совпадает лишь так называемая «теоретическая социология», в то время как так называемая «кон­кретная социология» представляет собой самостоятельную науку или даже вовсе не должна существовать. Тут неверно уже само деление наук на «абстрактные» и «конкретные», на связанные с конкретным изучением своего предмета и «свободные» от такого изучения⁶. А главное — подобные взгляды обрекают исторический материализм на худосочие и даже полное бесплодие⁷ .

Другое дело, что исторический материализм отнюдь не включает в себя все возможные конкретные социальные исследования, что применительно к этой науке речь должна идти лишь об эмпириче­ских исследованиях внутри ее собственного, строго очерченного предмета. Наряду же с ними, в рамках различных общественных паук, существует масса других конкретных социальных исследова­ний— экономических, этнографических, исторических и т. д.

Одновременно первый опыт конкретно-социологических исследований пролил достаточно света и на другой вопрос — о возможности существования какой-либо «самостоятельной» социологии (ка­ких-либо самостоятельных социологических дисциплин) наряду с историческим материализмом. Такая постановка вопроса кажется вполне правомерной, коль скоро речь идет о науках, предмет которых oтличается от предмета исторического материализма. И, что самое интересное, она не противоречит (как это ни парадоксально, на первый взгляд!) тезису о совпадении понятий «исторический материа­лизм» и «марксистская социология».

Дело в том, что в настоящее время в науке наряду с ярко вы­раженным процессом интеграции, отмечающим успехи человеческого мышления в обнаружении общих закономерностей мира, бурно идет и процесс дифференциации, отмечающий этапы углубления нашего познания и мир вещей. Это верно как в отношении естествознания, тан и в отношении общественных наук, в том числе философии. Как известно, предмет этой некогда «науки наук» подвергается дифферен­циации па протяжении всей истории ее развития, причем уже в последнее время из нее выделились в качестве вполне самостоятель­ных дисциплин этика и эстетика. И нет оснований считать данный процесс сколько-нибудь завершенным. Скорее даже наоборот. «По мере развития и углубления конкретных социальных исследова­нии. - отмечали участники пражского совещания социологов,— изучение относительной самостоятельности отдельных общественных явлений и процессов, естественно, сопровождается дифференциацией в науке, созданием новых научных дисциплин, вроде социологии труда, социологии семьи и быта, социологии города и т. д.» ⁸.

Но всяком случае, бесспорным представляется тот факт, что в настоящее время существует целый ряд явлений общественной жиз­ни социальных отношений, которые в соответствии с острейшими потребностями практики и теории должны быть предметом самого тщательного, самого глубокого и пристального анализа. Будет ли этот анализ осуществляться в рамках исторического материализма или других общественных наук (этики, демографии и др.), или он «разрастется» до размеров самостоятельных наук — «социологии семьи», «социологии пола», «социологии религии», «социальной психологии» и др.,— покажет ближайшая история ⁹.

Практический опыт проведения социальных исследований не только внес большую или меньшую ясность в различные стороны об­щего «вопроса о социологии», но и поставил перед советской социо­логической наукой целый ряд новых важных проблем. Наиболее ак­туальными из них, на наш взгляд, являются три.

В первую очередь — проблема синтеза эмпирического исследо­вания и теоретического анализа, проблема преодоления опасности эмпиризма в социологии.

Как известно, в свое время крупные американские исследова­тели, крайне обеспокоенные этим явлением, выражали надежду на то, что им удастся преодолеть надвигающийся кризис. «Стереотип со­циального теоретика, парящего в эмпиреях чистых идей, не запят­нанных низменными фактами, — писал Р. Мертон,— ныне так же устаревает, как и стереотип социального исследователя, вооруженного анкетой и карандашом, который гоняется за изолированными и бес­смысленными статистическими данными. Ибо при построении зда­ния социологии за последнее десятилетие теоретик и эмпирик научи­лись работать совместно. Более того, они научились разговаривать друг с другом. Иногда это означает только то, что социолог научился разговаривать сам с собой, поскольку все больше и больше один че­ловек занимается и теорией и исследованием» ¹⁰.

Однако данному предсказанию не суждено было осуществиться. Лишенные общей научной теории социальной структуры и социаль­ного развития, социологи Запада до сих пор, по их собственным признаниям¹¹, буквально тонут в море разного рода эмпирических исследований (Соммервилл остроумно назвал их «зонтиковедческими»), о большинстве из которых невозможно сказать, какое значение они имеют для науки об обществе и даже с какой целью они про­водятся!..

Советские философы находятся в этом смысле в ином поло­жении. Они обладают общей теорией — марксистским историческим материализмом. Однако, как показывает опыт, одно лишь обладание теорией само по себе еще не избавляет от опасности эмпиризма при проведении конкретных исследований. Речь должна идти об органи­ческом увязывании этих двух аспектов социальной науки. Ясно, что конкретное изучение социальной действительности, которая всегда оказывается новой социальной действительностью, с необходимостью должно обогащать теорию, вести к новому знанию в теории. Ясно и то, что существующая теория должна направлять конкретные исследования, определять их цели, структуру, методологию и т. д. За­дача состоит в том, чтобы довести эту ясность до «рабочего состоя­нии' Только тогда можно быть гарантированным от появления работ, проводимых «вслепую» и не могущих — несмотря на все обилие заключенных и них цифр и фактом — ничего дать ни теории, ни практике.

Вторая важнейшая проблема, реально возникшая перед нашей социологией,— проблема методологии и методики конкретно-социо­логических исследований. Смысл ее состоит в том, что социальные исследования в нашей стране начали осуществляться (и сравнительно широко) в массе случаев еще до овладения социологами необходимой методологией и методикой работы. В результате в этой работе оказалось множество ошибок, в том числе самых грубых, ко­торые не только значительно снижают эффективность получаемых результатов, по и зачастую подрывают репутацию конкретной социологии вообще. Значение этого обстоятельства тем важнее, что задача советских социологов состоит не только и даже не столько в том, чтобы самостоятельно разработать, методологию и методику конкретных исследований, уже имеющуюся в распоряжении социологической науки, сколько в том, чтобы самостоятельно разработать ее применительно к специфическим условиям социалистического общества.

Образно говоря, наша социология получила (наконец!) помещение куда предстояло завезти современное научное социологическое оборудование.

И это техническое вооружение социологической мастерской не завершилось еще до сих пор и является актуальной задачей советской социологической науки — как в смысле «пригонки» уже имеющегося добротного оборудования, так и в смысле изготовления нового, собственного инструмента.

Наконец, крайнюю актуальность приобрела сегодня еще одна, третья проблема, которая в известном смысле является даже первоочередной (поскольку именно в ее решение во многом упирается решение других названных проблем). Мы имеем в виду проблему организации социологической пауки в стране. Ясно, что социология принесет зримую пользу для теории и практики социального строи­тельства тогда, когда она получит «законное», естественное для вся­кой «нормальной» науки организационно-материальное выражение, когда начнется широкая подготовка специальных социологических кадров и т. д.

Вполне понятно, что каждая из названных проблем предполагает свои пути и средства решения. В настоящей книге мы хотели бы ос­тановиться на рассмотрении лишь одной из них, именно второй про­блемы, касающейся разработки методологии и методики социологи­ческих исследований. При этом речь идет отнюдь не о том, чтобы взять предмет во всем его необъятном виде. Наша цель значительно уже. Мы ограничимся рассмотрением вопросов методологии (преиму­щественно) и методики применительно лишь к одному из частных разделов социологической науки — социологии общественного мне­ния. Что же касается более конкретных границ и характера нашего исследования, то они определяются в первую очередь его материа­лом: в качестве последнего выступает главным образом опыт работы Института общественного мнения «Комсомольской правды» за пер­вые 3 1/2 года его деятельности.

Этот Институт возник в мае 1960 г. по инициативе работников редакции и с точки зрения официальных академических институтов явился типичным «незаконнорожденным ребенком». Впрочем, в то время тягу к конкретной социологии испытывали довольно многие учреждения и организации не академического толка — партийные и советские органы, администрация заводов, правления колхозов и т. п. Институт общественного мнения выгодно отличался от всех этих са­модеятельных центров тем, что ему на редкость повезло с «матерью»: авторитет и популярность «Комсомольской правды», ее большие тех­нические и организационные возможности позволили придать делу с самого начала сравнительно большой размах и общественное зву­чание.

Открывая Институт, редакция газеты в специальном обращении к читателям объясняла его происхождение и цели ¹². Несмотря на некоторую скомканность изложения, эта программа тем не менее содержала в себе указания на основные задачи созданного Института и основные особенности его деятельности. Возникший в рамках ре­дакции, Институт общественного мнения, бесспорно, не мог не ста­вить перед собой задач, продиктованных пропагандистскими и про­чими интересами газеты, как таковой. Однако главная цель его была иной. Современный этап в развитии общественной жизни страны во весь рост поставил вопрос о необходимости научного, квалифициро­ванного и целенаправленного, изучения общественного мнения. Имен­но с целью хотя бы частичного решения этого вопроса редакция «Комсомольской правды» предприняла попытку пойти в данном на­правлении.

Выполняя намеченную программу, Институт провел за первые 3 1/2 года своей деятельности 8 массовых опросов общественного мне­ния, большинство из которых имело всесоюзный, а два — междуна­родный характер ¹³.

Ради экономии дальнейшего изложения назовем здесь их темы:

1 опрос. Удастся ли человечеству предотвратить войну? (1960, май. 1000 человек.)

2 опрос. Как изменился уровень Вашей жизни? (1960, конец лета. 1399 человек.)

3 опрос. Что Вы думаете о своем поколении? (1961, январь. 17 440 человек.) (Одновременно был проведен опрос по анкете «Что Вы думаете о советской молодежи?» среди людей старших поколе­ний, в том числе среди «100 авторитетов» — широко известных в стране государственных и политических деятелей, ученых, рабочих, колхозников, писателей, педагогов и др.)

4 опрос. Что Вы думаете о разведчиках будущего? (1961, ав­густ — октябрь. 1295 человек + 367 коллективов коммунистического труда.)

5 опрос. Ваше мнение о молодой семье? (1961, декабрь. 12 104 человека.)

6 опрос. Что означают слова...? (1962, январь — февраль. 1000 детей учеников 3-х классов.)

7 опрос. Во имя чего Вы учитесь? (1962, весна, осень. 2000 студентов Москвы и Парижа.)

8 опрос. Как Вы проводите свободное время? (1963. 10 392 + I 2730 человек.)

Само собой разумеется, в задачи настоящей книги не входит рассмотрение конкретных результатов того или иного опроса, тем более что основная часть их уже (частично или полностью) опублико­вана ¹⁴. Как было сказано, предмет книги — вопросы методологии изу­чения общественного мнения.

Задача овладения методологией и методикой исследования стоя­ла перед Институтом с первых шагов его деятельности — как в смысле освоения уже имеющегося опыта, так и особенно в смысле творческой разработки вопросов метода: дело в том, что Институт с самого начала столкнулся со спецификой изучения общественного мнения в условиях СССР, делавшей недостаточным, а то и невоз­можным простое перенесение принятой на Западе методологии и методики. Однако, к огромному сожалению, в силу условий, в которых протекала работа Института — утилитарные потребности ре­дакции, отсутствие специально подготовленных, а на первом этапе — и просто элементарно свободных от ежедневного выпуска газеты лю­дей и т. д.,— этой весьма важной стороне дела уделялось крайне мало внимания. В сущности, первые два года работы Института представ­ляли собой скорее медленное продвижение вперед по методу проб и ошибок, нежели планомерное, на современной научной базе постав­ленное изучение предмета. Предлагаемая теперь книга должна в ка­кой-то мере восполнить этот пробел и путем критического анализа извлечь основные уроки из проделанной работы.

Можно ожидать, что подобное ограничение темы — выделение внутри социологии общественного мнения преимущественно вопро­сов методологии изучения общественного мнения — вызовет возраже­ния со стороны некоторых исследователей. Во всяком случае, как бы предвидя такое наше намерение, А. К. Уледов (один из немногих со­ветских философов, занимающихся данным предметом) писал: «Ко­нечно, изучение методов получения материала, необходимого для анализа общественного мнения, является одной из задач социологии, но оно не представляет единственной и тем более главной задачи социологии в области исследования мнений». Главными вопросами являются: определение специфики общественного мнения, изучение закономерностей его формирования и развития, выяснение его роли в жизни общества и др.¹⁵.

И все же мы решили сузить свою задачу. И не только в силу тя­готения наших личных интересов прежде всего к методологическим проблемам — на то были и более веские, принципиальные сообра­жения.

Разумеется, невозможно спорить с тем, что изучение методов исследования общественного мнения не является единственной за­дачей социологии общественного мнения. Равно невозможно сколько-нибудь умалять и значение таких проблем, как закономерности формирования общественного мнения, особенности его функциониро­вания и т. д. Но с чем нужно решительно спорить — это с механиче­ским противопоставлением одного из названных аспектов исследова­ния другому. Думается, в подобном подходе снова проявляется старая ошибка — стремление к некоей общей теории, оторванной от конкретного анализа конкретного материала, в свою очередь невоз­можного без разработанной методологии и методики такого анализа.

В действительности «теория» общественного мнения и «методо­логия» его изучения — две стороны одной медали. Здесь нет главного и второстепенного. Эти аспекты связаны друг с другом даже гораздо органичнее, нежели это обычно изображается в традиционной ана­логии со строительством здания: ведь если верхние этажи здания действительно не могут быть воздвигнуты без фундамента, то фун­дамент все же сооружается до сооружения этих верхних этажей. Иное дело здесь. Субстанциальный анализ социальных явлений предполагает разработанной методологию изучения этих явлений в такой же мере, в какой сама разработка этой методологии предпола­гают знание природы, субстанции социального.

Другое дело, что в силу существующего в науке разделения груда вовсе не обязательно, чтобы каждый «теоретик-социолог» был одновременно и «социологом-методологом». Вполне допустимо — а в жизни так и бывает,— что одни исследователи отдают предпочтение преимущественному изучению «субстанции» общественного мнения, и то время как другие — процессам его выявления и научного изучения. Такое положение, повторяем, вполне нормально. И оно целиком оправдывает проведенное нами ограничение темы. Что же касается момента, переживаемого в настоящее время советской социологической наукой, то такое акцентирование внимания прежде всего на проблемах методологии и методики является, как мы уже отме­чали, вообще в высшей степени актуальным.

Ограничивая таким образом предмет своего исследования, мы, в свете сказанного, не сможем полностью отвлечься от проблем «суб­станциального анализа» феномена общественного мнения. Более того, мы уделим этому анализу достаточно много внимания. Однако по­нятно, что степень глубины, полноты и форма рассмотрения этой сто­роны дела в каждом случае будет определяться потребностями ре­шения нашей главной задачи.

В этой связи следует отметить и еще два момента, уточняющих выделенный нами объект анализа.

Во-первых, речь пойдет о методологии исследований, осуществ­ляемых в рамках и условиях советского общества. Это значит, что в наши задачи не будут входить специальное рассмотрение разного рода буржуазных теорий общественного мнения и критика методо­логии его изучения на Западе. Хотя, разумеется, мы не сможем во­все отвлечься от этой стороны дела.

А во-вторых, в соответствии с имеющимся практическим опытом работы Института общественного мнения «Комсомольской правды», речь будет идти преимущественно об анализе одного из методов изу­чения общественного мнения, а именно метода выборочного анкет­ного опроса. Это значит, что все иные формы изучения обществен­ного мнения — такие, например, как анализ прессы или позиций по­литических лидеров, как голосование на выборах, референдумы или получившие в последнее время широкое распространение открытые всенародные обсуждения и др., будут рассматриваться нами лишь в связи с характеристикой выборочного анкетного опроса. Впрочем, данный метод является одним из важнейших в системе конкретно- социологических исследований вообще, и потому он заслуживает са­мой детальной разработки применительно к условиям социалистиче­ского общества,

• В ведение •

Общественное мнение... Мы ежедневно сталкиваемся с этим понятием в газетах, постоянно слышим о нем по ра­дио, в разговорах: общественное мнение «выражает горячую поддержку...», оно «негодует...», «одобряет...», «беспокоит­ся...», «требует...». К общественному мнению то и дело взы­вают политические лидеры, на него ссылаются, от его имени говорят, наконец, его исследуют... И все же вряд ли найдется сегодня в социологии другое понятие, содержание которого было бы столь неясно и вызывало бы столь многочисленные споры.

Многие западные социологи, даже те из них, что непо­средственно занимаются изучением общественного мнения, прямо признают свою беспомощность перед лицом этого феномена. Подобно руководителю Британского института общественного мнения Г. Дюренту, они с прискорбием кон­статируют, что общественное мнение, несмотря на бесчислен­ные манипуляции с ним, «представляет собой вещь чрезвы­чайно трудную с точки зрения реального анализа ее харак­теристик. Общественное мнение, несомненно, не поддается описанию, неуловимо для определения, его трудно измерить и невозможно увидеть. Оно напоминает ригорический и ча­сто повторяемый вопрос Ласки: «Если я встречу всеобщую волю прогуливающейся по улице, как я смогу узнать ее?»» По словам Г. Дюрента, «если мы обратимся к трудам и ста­тьям исследователей общественного мнения, мы обнаружим малую теоретическую ясность. Луи Гуттман в бесчислен­ном числе статей и Поль Лазарсфельд, в частности в «The American Soldier», пытаются дать некоторого рода теорети­ческий анализ того феномена, который они всю жизнь изме­ряют. Но в обоих случаях их анализ имеет тенденцию выро­диться в математическую символику: объясняются отношения внутри некоей реальности, в некоторых случаях даже отношение этой реальности к другим понятиям, но природа самой реальности остается скрытой...» ¹

Разумеется, в подобных признаниях иногда находит свое выражение и весьма распространенный в современной фи­лософии и социологии агностицизм. Но с другой стороны, со­всем не случайно, что злокачественная опухоль агности­цизма поражает именно эту сферу социологии: обществен­ное мнение в действительности отличается исключительной сложностью с точки зрения его научного анализа.

Эту сложность вынуждены отмечать и советские социо­логи, приступившие к анализу рассматриваемого явления с позиций марксистской науки в сущности совсем недавно: «Сейчас еще рано говорить о сколько-нибудь удовлетвори­тельном определении общественного мнения, поскольку нет серьезных исследований этой проблемы. Но несомненно, что при его определении нужно учитывать как характер отражения, т. е. специфику суждений, выступающих как мнение, так и вопрос о том, кто является носителем мне­ния» ².

Что и говорить, весьма нелегко анализировать явление, которое, по остроумному выражению Дж. Р. Лоуэлла, напо­минает атмосферное давление: невидимо невооруженным глазом, но весьма чувствительно. Однако главная труд­ность его анализа связана не с этой его особенностью, но с исключительной сложностью внутреннего строения. Структура данного явления включает в себя множество раз­личных сторон, из которых каждая должна быть с необхо­димостью зафиксирована в конечном определении. И дело не только в количестве сторон, но и — еще больше — в раз­личии их природы: общественное мнение представляет со­бой некий органический сплав социальных, идеологических, психологических, логических и других элементов.

В результате любое из имеющихся в науке определений общественного мнения отличается, как правило, прежде всего большей или меньшей неполнотой. Этим недостатком страдает даже такой непревзойденный мастер определений, как Гегель, который в § 316 своей «Философии права» писал: «Формальная, субъективная свобода, состоящая в том, что единичные лица как таковые имеют и выражают свое соб­ственное мнение, суждение о всеобщих делах и подают со­вет относительно них, проявляется в той совместности, ко­торая называется общественным мнением. В себе и для себя всеобщее, субстанциальное и истинное связано в нем со своей противоположностью, со стоящим само по себе свое­образным и особенным мнением многих. Это существование есть поэтому наличное противоречие самому себе, познание как явление; оно есть столь же непосредственно существен­ность, как и несущественность» ³.

Разумеется, речь не идет теперь о том, чтобы рассматри­вать приведенное определение Гегеля в качестве актуаль­ного. Это невозможно хотя бы уже в силу того, что общест­венное мнение представляет собой категорию историческую: гегелевская характеристика буржуазного общественного мнения столь же мало может быть отнесена к новейшим ус­ловиям социализма, как и к эпохе древнегреческих госу­дарств. А потом Гегель занимал в этом вопросе скорее реак­ционную, нежели прогрессивную позицию: в отличие от многих других, более демократически настроенных исследо­вателей-современников, он полагал, что общественное мне­ние есть всего лишь «неорганический способ обнаружения того, чего народ хочет и что он думает», между тем как «то, что действительно проявляет себя в государстве, должно, разумеется, действовать органически, и это имеет место в государственном строе»⁴. Но даже если оставить в стороне эти пороки гегелевского анализа и ограничить разговор рамками буржуазного общества, то и тогда следует при­знать, что приведенное определение отличается известной недоговоренностью, содержит в себе гораздо больше вопро­сов, чем ответов.

Гегель выделяет в общественном мнении целый ряд структурных элементов. Он говорит, во-первых, об усло­виях существования общественного мнения (опять же не будем касаться его взглядов по существу, хотя нетрудно ви­деть, что названные условия, сводимые лишь к фактору «субъективной свободы», понимаются Гегелем крайне фор­мально и ограниченно). Затем, хотя и в очень абстрактной форме («суждение о всеобщих делах»), ставится вопрос об объекте (содержании) общественного мнения. В определении говорится, далее (также весьма абстрактно), о носителе об­щественного мнения (под субъектом понимается некая «сов­местность»); о характере суждения, выступающего в каче­стве общественного мнения («совет»); наконец, ставится воп­рос о соотношении «всеобщего» и «особенного» мнений, о сочетании и «противоположности» в «явлении» элементов ис­тины и лжи. Вместе с тем ряд других, в том числе важней­ших, составляющих структуры рассматриваемого явления, связанных с социальной природой общественного мнения, с формами его выражения, его функциями и др., Гегелем во­все опускаются.

Такой же, если не большей, неполнотой отличаются и те определения общественного мнения, которые содержатся в работах большинства современных социологов.

Но, с другой стороны, очевидно, что опыт их работы не может не приниматься во внимание каждым, кто берется за работу заново. В частности, этот опыт обнаруживает, что до­вольно распространенная ошибка исследователей заклю­чается в том, что они постоянно выхватывают в изучаемом явлении то одни, то другие отдельные его стороны, в то время как задача состоит в том, чтобы представить все ас­пекты выявляемой структуры в виде единой органической системы или хотя бы некоего целостного комплекса. Точно так же довольно часто исследователи останавливаются в изумлении перед противоречащими, даже исключающими друг друга характеристиками общественного мнения или пытаются как-то «избавиться» от этих противоречий, как-то «замазать», «примирить» их и т. д.; между тем действитель­ная задача состоит как раз в том, чтобы зафиксировать рас­сматриваемое явление именно в этой его противоречивой сущности.

Наконец, опыт исследования общественного мнения по­казывает, что тут меньше всего можно рассчитывать на до­стижение неких формальных определений типа per genus proximum et differentia specifica. Речь должна идти о дру­гом: о фиксировании всех существенных элементов, состав­ляющих структуру общественного мнения, и выявлении связей между ними. Только путем такого анализа исследо­ватель может если и не «увидеть» общественное мнение, как того хотел бы Г. Дюрент, то во всяком случае все же «описать» и «определить» его и на этом основании

сделать осуществимым его «измерение». Содержание же этого анализа сводится к получению ответов на серию во­просов:

Какое место занимает общественное мнение в ряду яв­лений общественного сознания?

Какова его социальная и гносеологическая природа?

Какую роль оно играет в жизни общества?

По какому поводу высказывается?

Кем?

В какой форме?

И т. д. и т. п.

• Глава 1 •

Природа общественного мнения

Как мы уже сказали, общественное мнение представляет собой органический сплав весьма различных по своей природе явлений. При анализе это обстоятельство оборачи­вается, между прочим, той сложностью, что оказывается невозможным рассматривать одну сторону дела без пред­варительного рассмотрения всех остальных. Например, нельзя говорить о природе общественного мнения, не имея предварительно общего определения этого явления, не зная его внешних признаков, не имея, в частности, ответа на воп­рос, какой именно тип суждения мы называем общественным мнением, то есть, иными словами, не зная, природу чего, соб­ственно, мы собираемся исследовать.

И все же для того, чтобы анализ сдвинулся с места, необ­ходимо избрать какую-то последовательность в рассмотре­нии всех сторон предмета. И прежде всего, как кажется, нужно ответить на вопрос: К какому типу, к какому разряду явлений в общей структуре социального целого относится тот феномен, который получил название общественного мнения? Что же касается выделения признаков этого явления, позво­ляющих хотя бы вчерне очертить его границы и исключить из анализа все не относящееся к делу, то тут на первых порах вполне можно довольствоваться представлением, в соответ­ствии с которым общественным мнением считается опреде­ленное коллективное суждение людей.

Куда же нам следует направить стопы прежде всего?

1. Еще одна форма общественного сознания?

Начать, очевидно, нужно с «азбуки». Как известно, в жизни отдельного человека различают его индивидуальное бытие и индивидуальное сознание. Подобно этому и все бесчисленное множество явлений, фактов и зависимостей, из которых слагается жизнь общества, распадается на два принципиальных ряда, находящихся друг относительно друга в сложном отношении: ряд явлений, фактов, зависи­мостей, существующих объективно, вне сознания человека и называемых общественным бытием, и ряд явлений, фак­тов, зависимостей, относящихся к сфере духовной жизни людей и называемых общественным сознанием.

Будет тавтологией сказать, что общественное мнение от­носится к сфере общественного сознания. Действительные проблемы, однако, возникают при детализации общего опре­деления: какое место в структуре общественного сознания занимает общественное мнение? В каком отношении послед­нее находится к другим известным элементам обществен­ного сознания? Существует ли какая-либо специфика в ха­рактере взаимодействия рассматриваемого типа общест­венного сознания с общественным бытием, в частности в характере отражения последнего в общественном мнении, и т. д.

Общественное сознание, как известно, представляет со­бой совокупность идей, теорий, взглядов, отражающих ре­альный жизненный процесс, общественное бытие и порож­денных определенными материальными условиями жизни людей. Структура этой «совокупности» крайне сложна — как в смысле количества составляющих ее элементов, так и в смысле характера зависимостей между ними. В резуль­тате существует несколько способов расчленения этой структуры.

Важнейший из них связан с выделением форм общест­венного сознания. В соответствии с ним в современном об­ществе различают такие формы существования обществен­ного сознания, как политические идеи, правосознание, мо­раль, религия, наука, искусство и эстетические взгляды, философия. Все эти формы отличаются друг от друга спосо­бом отражения действительности (ср., например, религию и науку), особенностями своего развития, ролью в жизни об­щества и т. д., но прежде всего своим предметом. Различные формы сознания отражают различные стороны действитель­ности: наука, например, имеет дело с законами природы и общества, мораль — с нормами поведения человека в обще­стве, политическая идеология — с политическими отноше­ниями (классовыми, партийными, государственными и т. д.) и пр.

В каком отношении к этим формам общественного созна­ния стоит общественное мнение?

Очевидно прежде всего, что его невозможно отождест­вить ни с одной из названных форм. Хотя бы потому, что предмет общественного мнения не может быть втиснут в рамки какой-либо одной формы: общественное мнение вы­сказывает свое суждение равно как по вопросам морали, так и по вопросам искусства, как о фактах политики, так и о фантомах религии. Известный прогресс в области культуры и просвещения привел к тому, что общественное мнение, ро­дившееся во второй раз, уже в новое время, в сфере полити­ческой борьбы, давно переросло ограниченные рамки своей колыбели и рискует вторгаться в те области сознания, кото­рые извечно были святая святых лишь узкой касты «посвя­щенных»,— в сферу науки и даже «самой» философии. Достаточно вспомнить, например, историю с печально знаме­нитым «обезьяньим процессом» в США (1925 г.), когда про­грессивное общественное мнение в известном смысле встало на защиту теории Дарвина, против обскурантизма религии.

По той же самой причине — отсутствие «своего собствен­ного», специфического предмета — общественное мнение не может быть признано и существующим наряду с назван­ными формами общественного сознания, в качестве еще од­ной, дополнительной формы, аналогичной перечисленным. По своему предмету оно как бы перекрывает все сущест­вующие формы сознания или, может быть, лучше будет ска­зать, входит в каждую из них в качестве весьма своеобраз­ного способа их существования.

Что мы имеем в виду? То, что каждая из форм общест­венного сознания оформляется и функционирует (хотя и в разной степени), в сущности, в двух видах: во-первых, в виде некоей более или менее законченной системы взглядов, вы­рабатываемых или принимаемых «извне» (как, например, в случае с религией и, частично, с наукой) господствующими силами и «официально» предписываемых ими всему обще­ству в качестве господствующих; и, во-вторых, в виде, так сказать, «неофициальной» позиции общества (или отдельных его «секторов») по тем или иным проблемам бытия — пози­ции, частично вырабатываемой непосредственными услови­ями жизни людей, а частично представляющей реминисцен­цию продукта сознательной деятельности разного рода теоре­тиков и идеологов. Разумеется, «официальная система взгля­дов» и «неофициальная позиция» общества могут совпадать (полностью или отчасти) по своему содержанию. Однако этот факт ни в малой мере не отменяет объективного различия названных аспектов общественного сознания.

Общественное мнение связано как раз со вторым из них. Оно является «неофициальным» (в указанном смысле) со­знанием, рассуждающим по вопросам политики и филосо­фии, религии и искусства. Причем в зависимости от специ­фики предмета отражения, в частности от его большей или меньшей сложности, от его практического значения в жизни общественности и т. д., оно входит в состав той или иной формы сознания с разной степенью интенсивности: меньше других оно распространено в сфере философии и науки, зато в сфере политики, морали, правосознания или искусства оно имеет самое широкое хождение и обладает весьма большой реальной силой.