31946236

рия власти трактуется, по словам К. Роэ,

вкачестве «способности достижения коллективного единства при отсутствии предполагаемого консенсуса»1. Более того, само это воспроизводство и достижение унифицированного политического порядка осуществляется в условиях конфликта с другими альтернативными позициями.

Соответственно, политическая коммуникация по поводу рисков является тем ресурсом или способом воздействия на общественное сознание, с помощью которого определяются базовые политические ценности и закрепляются нормы, определяются фундаментальные опасности и угрозы интересам и ценностям субъектов власти. Таким образом, риск в аспекте политической коммуникации так или иначе связан с типом дискурса, который

витоге и порождает определенную социальную шкалу рисков и опасностей. Она

вдальнейшем становится мерилом всех последующих политических взаимодействий.

Любой дискурс как символический властный ресурс, определяющий политическую репрезентацию рисков, обладает структурной организацией и представляет собой диалектический синтез различных компонентов: 1) интенциональный элемент (властные интенции, стратегии, смыслы, ценности); 2) деятельностнокоммуникативный элемент (реализация властных интенций в живой деятельности, имеющей знаково-символический характер); 3) ценностно-смысловой компо-

нент (сфера понимания смыслов, ценностей, идентичностей, репертуар политических интерпретаций различных событий); 4) контекстуальный план (расширение смыслового поля на основе социокультурных, исторических и иных контекстов); 5) психологический план (эмоциональный энергетический заряд, содержащийся в дискурсе и придающий дискурсу суггестивную силу).

Современный этап процесса глобализации со всеми его многочисленными противоречиями породил новые идеологические дискурсы. Будучи весьма различными и даже антагонистическими по своим ценностным установкам, данные дискурсы имеют одну общую черту – они

1 Rohe K. Politik: Begriffe und Wirklichkeit. – 2 Aufl. – Stuttgart, 1995, s. 34.

распространяются и поддерживаются благодаря развитой системе массовых коммуникаций и различных технологий политического маркетинга в публичной сфере.Особенносильнойэмоциональной заразительностью обладают дискурсы, культивирующие религиозные и националистические чувства. Религиозные и националистические дискурсы интенционально ориентированы на борьбу с угрозами, исходящими от разнообразных сил (иноверцы, шовинисты, раскольники, сепаратисты), которые, согласно заложенной в идеологических структурах данных дискурсов легенде, размывают и подрывают религиозную и национальную идентичность. Образы врага, имманентно присутствующие в религиозных

инационалистических дискурсах, часто сознательно и целенаправленно демонизируются определенной частью религиозных и политических деятелей. Это приводит к возникновению в массовом сознании эмоционально напряженного

ичрезвычайно заразительного чувства ненависти.

Одно из центральных мест в структуре политических коммуникаций современного мира, бесспорно, занимает дискурс религиозного фундаментализма. Термин «фундаментализм» быстро вошел в социальный словарь за прошедшие три десятилетия как общее обозначение возрожденческого консерватизма, претендующего на религиозную ортодоксальность. Хотя термин первоначально применялся только к христианству, его употребление было привязано к Иранской революции,

азатем и к исламизму. Энтони Гидденс определяет фундаменталиста «как человека, который в принципе отказывается вступать в диалог, кто считает свой образ жизни совершенным и достойным, а чужой — сравнительно низшим и недостойным. Это очень опасно: чем больше нам приходится жить в мире, где необходимо уживаться с людьми, которые на нас непохожи, тем опаснее становится этот принцип»2.

Сегодня мы можем наблюдать борьбу

между различными формами фундаментализма и сохранением принципа космополитизма. Фундаментализм определяет

2 Гидденс Э. Что завтра: фундаментализм или солидарность // Отечественные записки, 2003, № 1; http://www.strana–oz.ru (дата обращения 21.11.12).

Следует также отметить, что присутствует путаница с понятиями «фундаментализм» и «радикализм». Достаточно четкое различие между этими терминами в ряде своих публикаций проведено отечественным исследователем арабо-мусульманской философии Артуром Сагадеевым. Об этих различиях и существующих между ними сходных чертах также писал В. Акаев в своей статье «Исламский фундаментализм на Северном Кавказе: миф или реальность»1. Однако во многих издаваемых в России работах термины отождествляются. Происходитэтолибовсилунезнанияпроблемы, либо, к сожалению, из-за явного стремления представить ислам в качестве феномена антикультуры2. В исламском мире выражение «исламский фундаментализм» отсутствует. Арабским аналогом является термин «усул ад-дийн» (фундамент, основа, корни), поэтому перевод может просто ничего не означать – «учение об основах ислама». Российские студенты-мусульмане, нисколько не сомневаясь, спрашивают, что плохого в фундаментализме, если фундамент – это основа. Этот простой и действенный вопрос активно поддерживается в секторе исламистского (не исламского) Рунета. Для анализа социальной проблематики до сих пор осталась непроходимой пропасть между культурой мысли ислама и западноевропейской ориенталистикой.

Фундаментализм актуализирует потребность ухода личности в самоидентификацию3, ухода вовне – в социальное пространство, но от принятых и институционализированных вариантов коммуникации. Расхождение социального действия как ухода в самоидентификацию и как выхода «к другому» обусловливает и ценностные, и институциональные особенности. В концептах фундаментализма, таким образом, объединяются разнопорядковые движения, имеющие место в разных концах света, учитываются идеологические

1 См.: Акаев В.Х. Исламский фундаментализм на Северном Кавказе: миф или реальность // Центральная Азия и Кавказ. Lulea, 2000, № 3.

2Акаев В.Х. «Северокавказский ваххабизм»

–разновидность исламского радикализма // Научная мысль Кавказа, 2000; http://portal.rsu.ru/ science/modernisation/A_B/Akaev (дата обращения 30.06.12).

3 См.: Кудряшова И.В. Исламский фундаментализм как тип политического сознания : автореф. дис. … к.полит.н. – М., 1999.

иорганизационные, стихийные и сознательно регулируемые, внутренние и международные, мирные и насильственные аспекты глобальной дестабилизирующей активности.

Для России одновременно и источником, и рефлексией, и критикой востоковедения стало творчество Гейдара Джемаля, которое исследователи определили как «синтетическое возрождение ислама и России в евразийском контексте»4. России Джемаль предлагает скорее фундаменталистский проект: «Сегодня Россия – во всяком случае, определенные силы в ее политическом и социальном истеблишменте – могли бы сделать ставку на поддержку исламского фундаментализма, а точнее говоря, альтернативного Западу исламского всемирного проекта, и тем самым вернуть России статус сверхдержавы, который сегодня уже не гарантируется, скажем, сугубо ядерным фактором»5. Не соглашаясь с геополитическим проектом, надо отметить – найден социальный аналог ядерному оружию, превосходящий его. Как философ, Джемаль видит проблему именно в теоретической плоскости – недостаточности российского исламоведения, которое «страдает от таких общезападных методологических дефектов, как эмпиризм, вульгарный социологизм

ибоязнь соприкосновения с метафизическим фактором, непосредственно дей-

ствующим в человеческом измерении»6. Таким образом, реализация исламист-

ского проекта предполагает глубинную и широкомасштабную социальную трансформацию, поскольку нигде в мире не существует государства, в котором все без исключения аспекты жизнедеятельности общества регулировались бы только и исключительно исламскими шариатскими нормами7. В этом отношении, по

4 Кудряшова И.В. Программа курса «Фундаментализм в современной общественнополитической мысли (Запад–Восток)» для студентов III курса факультета политологии (отделение сравнительной политологии) МГИМО (У) МИД России. – М., 2008, с. 23.

5 Джемаль Г. Россия и исламский фундаментализм // http://www.archipelag.ru (дата обращения 30.06.12).

6 Там же.

7 Игнатенко А.А. От Филиппин до Косово: Исламизм как глобальный дестабилизирующий фактор // http://www.ng.ru (дата обращения 30.06.12).

мнению Игнатенко, не является таким государством даже Саудовская Аравия (достаточно сказать, что в исламских шариатских нормах не предусмотрено существование королевской власти).

Итак, в социальном отношении фундаментализм амбивалентен: отрицая модернизацию, он использует традицию, но себя позиционирует непосредственно через обращение к священному тексту. Формально исключая новацию, он подает ее как возрожденную традицию. При этом фундаментализм оказывается с лицом модерна, на что указывает совпадение основных социальных характеристик – убежденная рациональность действия, примат политики, тоталитарная идеология, понимание высшей цели как преобразования центральных политических институтов. Принципиальными свойствами фундаменталистской идеологии являются тоталитарность (ее идеологемы можно вычленить лишь аналитическим путем), дихотомическое восприятие мира, априорность, расширенный коммуникационный и мобилизационный потенциал (присущий ей как идеологии

«откровения»), протестный активистский характер, миссионерский экспансионизм, преобладание морализаторства над «человеческим измерением», идеологическая неоднородность (обусловленная как структурой самой религиозной общности, так и неоднозначностью толкования теоретиками ряда положений), наличие собственного политического языка на основе лингвистической полисемии1. Конститутивным для фундаментализма является его конфликт с другими вариациями модерна, а вовсе не внешние формальные признаки.

Таким образом, фундаментализм – проблема естественная для социального развития, отношение к нему теории должно быть корректным.

Публикация выполнена при финансовой поддержке РГНФ, проект №12–33–01206–а2.

1 См.: Кудряшова И.В. Исламский фундаментализм как тип политического сознания : автореф.

дис. … к.полит.н. – М., 1999.