97268197

СТАНОВЛЕНИЕ ГРАЖДАНСКОГОРУБРИКА ОБЩЕСТВА

А. Ципко

ПРАВДА ПРОШЛОГО И ЛОЖЬ СЛАВЯНОФИЛЬСКОГО ЛЕВАЧЕСТВА

(о методологии исследования причин и природы деградации посткоммунистической России)

Нынешний духовный и моральный кризис страны связан не с тем, что мы попытались перейти от советской плановой экономики к рыночной, а с тем, что в ходе давно назревших преобразований проявились так и не преодоленные пороки российской ментальности – максимализм, дефицит чувства реальности, профессионализма, традиционная российская вера в чудо, панацею от всех бед. Если же ситуация столь опасна и серьезна, то надо разбираться в первую очередь в причинах моральной деградации общества.

Россия теряет инстинкт самосохранения

Прежде чем судить о том, как мы сегодня живем, надо знать национальную историю. Без исторического подхода, который часто игнорируется, невозможно создать и объективное представление

оприроде нынешнего кризиса, и какое-либо научное представление

омеханизме взаимодействия экономики и морали. Тем более – сформулировать стратегию выхода России из нынешней кризисной ситуации, оставаясь в плену традиционных для отечественной интеллигенции мифов, сохраняя веру в особую коллективистскую природу нашего человека. Все разговоры о соотношении духовного и материального, морали и экономики повисают в воздухе, если не обладать достоверным представлением о своем культурном коде, о своих так называемых базовых ценностях.

Кстати, сам по себе очевидный факт негативного отношения к результатам приватизации начала 90-х, ко всему, что связывается в об-

Александр Сергеевич Ципко – доктор философских наук, главный научный сотрудник Института экономики РАН (г. Москва).

128

Правда прошлого и ложь славянофильского левачества

щественном сознании с понятием «воровской капитализм» и, прежде всего, к зашкаливающему за все разумные пределы разрыву между доходами беднейших и богатых, не дает основания говорить, что в принципе россияне – противники как частной собственности, так и индивидуального предпринимательства, что они вообще по природе не стяжатели, не думающие о хлебе насущном, и всегда ставят идейное выше материального. Да, сейчас в России, как грибы после дождя, множатся сторонники особого русского коллективистского, нерыночного производства. Одни называют его даже «русским способом производства», другие – «русским монастырским укладом». Но слова «хочу», «верю» – не аргумент в споре, тем более, если речь идет о выборе пути национального развития.

По крайней мере, здравый смысл подсказывает, что, во-первых, при описании ваших представлений о так называемом русском архетипе («русском способе производства») нужно сослаться на какиелибо исторические свидетельства, подтверждающие вашу веру, что рыночная либеральная экономика россиянам от природы заказана, что они, как многие сейчас пишут, предпочитают духовные стимулы интересам чистогана и т.д. То есть любая оценка нынешнего состояния общества и упадка морали предполагает, если оставаться в рамках науки, исторический подход, иначе говоря, знание действительно исторически сложившихся стереотипов поведения и форм мотивации к труду, жизненной активности, например, в том виде, как они проявились накануне Октября. Далее, в таком анализе необходимо знание о трансформациях этого архетипа в советское время, т.е. о ментальных последствиях коммунистического эксперимента, затем, знание о том, что сейчас волнует всех авторов, обо всей сумме духовных последствий демократических и рыночных преобразований 90-х.

Между тем именно здесь, в оценке роли и места исторического подхода и причин нынешнего морального кризиса, а также при описании особенностей русской ментальности возникает раскол среди исследователей. Должен заметить, что за всеми разговорами о русскости, о русской общинности стоит по крайней мере двухвековая предыстория. Нельзя забывать и о длительной научной дискуссии между русскими народниками и русскими марксистами в начале ХХ в. Но что интересно. Все нынешние славянофилы, любители порассуждать об особом русском укладе хозяйствования, как правило, игнорируют историю, даже классические работы на данную тему.

Наши новые славянофилы отличаются и от ранних славянофилов первой половины XIX в., и от представителей «охранительного славянофильства» конца XIX в. нарочито концептуальным приближением к национальной истории, к той России, которая была и существует. Все славянофилы в той или иной мере рассуждали и любили Россию, которая на самом деле была плодом их фантазии. Правда, раньше ни-

129

А. Ципко

кто из них так упорно не настаивал на принципиальном антиисторизме, как их нынешние последователи, на том, что прошлое умерло. Современные славянофилы полагают, что для выработки стратегии борьбы с моральными уродствами сегодняшней России достаточно феноменологии наблюдаемых процессов распада и их диагноза.

До сих пор не издано у нас ни одной работы, где полно и всесторонне были бы показаны в сравнительной динамике духовные и моральные последствия коммунистического эксперимента, как сказался советский опыт и советская организация производства на отношении русского человека к труду, к собственности, в том числе и к чужой, на способности к самоорганизации, к самостоятельному мышлению, на развитии чувства личности, отношении к ценностям жизни и т.д. Для либералов нет русской истории, ибо они убеждены, что так было, так есть и так будет. Для левых нет русской истории, ибо прошлое для них умерло. Поэтому наиболее жесткие разоблачители шизофрении современной России – одновременно и наиболее активные противники исторического, т.е. научного подхода к анализу мораль- но-психологической ситуации в новой России.

Этот факт сам по себе говорит о многом. «Прошлого уже нет, настоящее эфемерно, и все помыслы следует сосредоточивать на будущем», – настаивает, например, заместитель директора Института прикладной математики им. М. В. Келдыша РАН Г. Малинецкий1. Очевидно, что с научной точки зрения эта позиция просто абсурдна. Отказываясь от знаний о прошлом России, в том числе и о советском периоде, мы практически закрываем себе возможность сколько-ни- будь внятного объяснения причин нынешней социальной шизофрении. Не может ученый, тем более естественник, не помнить, не отдавать себе отчет, что многое, что вызывает у нас протест сегодня, расцветало пышным цветом в советское время. Разве равнодушие к воровству появилось у нас только в 90-е? Разве феномен «несунов», с которыми советская власть смирилась окончательно в 70-е, не служит свидетельством признания воровства спутником колхозно-сов- хозного строя? Разве неизвестно, что черный рынок в советское время был, прежде всего, рынком ворованного?

Уже в начале 30-х годов все российские мыслители в изгнании, в том числе и И. Ильин, обращали внимание на то, что советская организация производства, второе издание крепостничества в деревне, будет вести к оправданию воровства на общественных предприятиях как дела справедливого. Тем самым, по его мнению, будет усиливаться моральная деградация российского человека. Сам процесс тотальной конфискации частной собственности, сначала у буржуазии, у высших классов, а затем у крестьянства и ремесленников, должен был, и это

1 Малинецкий Г. Г. Россия. Выбор будущего: Доклад. С. 1.

130

Правда прошлого и ложь славянофильского левачества

произошло, окончательно подорвать и без того слабое в России уважение к чужой собственности, в данном случае – к общественной. «Безвозмездное отчуждение всегда порождает, – писал И. Ильин, – чье-то неосновательное обогащение, шалое приобретение. Оно колеблет и разлагает уважение к труду и собственности»2.

Ничего нельзя понять ни в природе советского строя, ни в его духовном наследстве, с которым мы имеем сегодня дело, игнорируя тот факт, что сама практика и идеология Октябрьской революции, основанные на марксистской идее «экспроприации экспроприаторов», стимулировали воровство, практику и привычку присвоения чужого. Мы боимся, не хотим до сих пор увидеть (конечно, причин тому множество, о чем и пойдет речь далее), что революция «с самого начала делала ставку на деморализованного, на жадного, на беспринципного, на грабителя, предателя, дезертира, авантюриста, на рабочего, призванного к тому, чтобы ограбить крестьянина, – словом на низость и подлость (однако и на свирепость!). Никогда никакой государственный режим… не может быть построен на низости

иподлости. Вторая ставка революции – на человека достаточно тупого и невежественного, чтобы верить в социализм, да еще безоглядно в революционный социализм. На тупицах и невеждах нельзя строить социализм. Но революция делала еще ставку на преступление

исвирепость»3.

Поразительно, что и для самых жестких либералов, как и для самых жестких государственников, русское прошлое не представляет интереса. Для первых, поскольку, как писал Ю. Афанасьев, все крепостническое русское прошлое есть сплошная «пустота», все прошлое на один цвет, в нем ничего не происходило. Для вторых, яростных государственников, оно, русское прошлое, «умерло», ибо, как мне думается, они его боятся. Правда о русском прошлом им опасна, ибо может разрушить их мифы.

Но при всем разнообразии мотивов, ведущих к забвению прошлого, при всем разнообразии представлений о том, что русскому человеку хорошо и что для него зло, у нас все партии единодушны в порицании нынешней России как мира деградации, распада и гниения. Самое поразительное, что идеологи нашей либеральной революции начала 90-х критикуют современную Россию с таким же ожесточением, как и их идейные противники, политологи левого направления, противники и перестройки, и последующих реформ Б. Ельцина.

Первые разочарованы в современной России, ибо, по их мнению, она предала их либеральные идеалы. Вторые, сохраняющие верность «красному», «левому» проекту, тоже подвергают уничтожающей кри-

2 Ильин И. А. Кризис безбожия. М., 2005. С. 192. 3 Там же. С. 197.

131

А. Ципко

тике состояние души и ума собственной страны. Правда, видят причины смрада и пустоты не в ее измене либеральным ценностям, а, напротив, в том, что она, пойдя за либералами, за культом якобы чуждых нам ценностей рационализма, товарно-денежных отношений, за чужими, «заемными идеалами» индивидуализма и потребительства, изменила себе.

Вкачестве доказательства несомненной чуждости России идеалам «бюргерского благополучия» приводятся все печальные «рекорды» самоистребления. Примером подобной критики современной России слева, с позиции человека, убежденного, что всему виной даже не либералы, а «хрущевская оттепель», приведшая к «приземлению» высоких смыслов и ценностей, державших советское общество, служит публицистика упомянутого Г. Малинецкого. Он, как и ряд других так называемых новых славянофилов обращает внимание на то, что по многим «критическим показателям», которые во всем мире считаются точками невозврата к нормальному состоянию, Россия близка к полному и окончательному обвалу.

Количество убийств на 100 тыс. жителей здесь почти в 4 раза больше, чем в США, и примерно в 10 раз превышает эту печальную статистику в странах старой Европы. По количеству самоубийств Россия в 3 раза опережает США, занимая 2-е место в Европе. Наблюдаются и такие тревожные тенденции, как снижение среднего возраста совершающих самоубийства, рост моды на самоубийства среди учеников старших классов. По смертности от отравления алкоголем Россия удерживает 1-е место в Европе и СНГ, по числу абортов на тысячу жителей – 1-е место в Европе и СНГ. По числу детей, от которых отказываются матери – на 1-м месте в мире.

Вэтой связи снова не могу не обратить внимания и на то, что поклонник коммунистической идеи Г. Малинецкий, убежденный, что до оттепели Н. Хрущева, т.е. при И. Сталине, страна была здорова

идушой и помыслами, ставит России тот же диагноз, что и либерал

иантисталинист Л. Радзиховский. «Российский диагноз – шизофрения и рак», – настаивает Г. Малинецкий. И при расшифровке почти дословно повторяет, казалось бы, идейного противника. «Значительная часть населения верила, – пишет он, – что можно воровать, не работать, брать кредиты на много лет в стране, которая ничего не производит»4. Эти факты, настаивает Г. Малинецкий, свидетельствуют не просто о кажущейся «наивности» современного российского населения, а о том, что российское общество серьезно болеет аутизмом. Он, по его мнению, «характеризуется отторжением, неадекватной реакцией на все неприятное и волнующее, склонностью к стереотипным реакциям и неспособностью к обучению, к тому, чтобы

4 Малинецкий Г. Г. Указ. соч. С. 9.

132

Правда прошлого и ложь славянофильского левачества

извлекать опыт и уроки из своих ошибок. Происхождение российского аутизма понятно, это ожидаемая реакция людей, своими руками разрушивших свою страну»5.

Лично я согласен с тем, что современная Россия больна, прежде всего, в духовном отношении, что истоки всех наших социальных болезней, экономической и социальной деградации находятся в наших головах. Более того, убежден, что пока мы не излечимся от пустых иллюзий, пока не научимся мужеству мысли, никогда не сумеем преодолеть и болезни «национального тела», подрывающие нашу жизнеспособность.

О причинах и последствиях забвения национальной истории

Все те симптомы болезни, которые описывают и либералы и сталинисты, и левые и правые, включая неспособность к обучению и извлечению уроков из своих ошибок, дефицит чувства реальности, отсутствие отвращения к своим слабостям и порокам, подмену мужества мысли культом ненависти и т.д., следовало бы назвать утратой инстинкта национального самосохранения. Налицо дефицит самого главного условия жизни – способности распознавать угрозы собственному существованию. Но очередной русский абсурд состоит в том, что у нас никто всерьез не хочет изучать подлинные, реальные причины углубляющегося на всех уровнях российского аутизма, изучать

впервую очередь реальные и ментальные последствия коммунистического эксперимента в России. Сегодня как никогда мы страдаем от традиционной лености ума, от нежелания ставить трудные вопросы и отвечать на них, проявлять интерес ко всей совокупности социокультурных причин, порождающих наше отставание от Европы.

Если ситуация так опасна и так серьезна, то давайте начнем выяснять причины этого распада сознания и морали, деградации значительной части населения, в том числе молодежи. Давайте выясним, что на самом деле идет от наших обычных реформ, а что – от нас самих, от наших традиционных российских слабостей. Кстати, разговор о взаимодействии морали и экономики лишен смысла, если не принимать во внимание свободу выбора, не учитывать, что поступки,

втом числе и преступления, заданы не только и не столько средой, сколько личным выбором.

Обращает на себя внимание, что и новые российские славянофилы, и новые российские западники продолжают использовать

марксистскую методологию сведения сложных духовных явлений к общественным отношениям, сложного к простому, примитивный экономический детерминизм. Новые славянофилы как левые, есте-

5 Малинецкий Г. Г. Указ. соч. С. 10.

133

А. Ципко

ственно, стоят на позициях экономического детерминизма и свято верят, что именно рыночные отношения, культ денег и наживы лишил святости русского человека. Современные западники исповедуют и экономический, и политический детерминизм, полагая, что наши беды оттого, что государство так и не стало «ночным сторожем». Нигде так ярко не проявились негативные, под углом зрения задач научного исследования, последствия институционального детерминизма, как в докладе Института современного развития (ИНСОР) «Образ России XXI века»

Понятны причины, из-за которых наши новые славянофилы не учитывают свободу выбора личности, не учитывают тот факт, что человек как духовное существо, наделенное свободой воли, может поразному реагировать на те или иные политические институты. Для них, бывших ортодоксальных ленинцев, превратившихся в одночасье в консерваторов от православия, сама идея свободы выбора якобы чужда для нас как западная ценность. Но парадокс состоит в том, что наши либералы, называющие себя западниками, такие же жесткие детерминисты, игнорирующие субъективный, личностный, а вместе с тем и культурный фактор. Они не учитывают, что одни и те же политические институты могут вести как к созданию гражданского общества, так и к хаосу, к разгулу политического популизма.

Надо понимать, что ментальные особенности и интеллигенции,

инарода российского, особенности русской субъектности, которые привели к катастрофе 1917 г., скорее всего не были изжиты в ХХ в. За безумием начала 90-х, как и, к примеру, военного коммунизма 1918– 1920 гг., лежат российский максимализм, вера в радикальный путь решения проблем, привычка действовать «на авось» вместо продуманных рациональных действий. Для того чтобы объективно оценить то, что происходит сегодня, необходимо знать, что было с Россией 50, 100 лет назад, выяснить, что в нашем моральном упадке от российского дореволюционного прошлого, что следствие семидесятилетнего коммунистического эксперимента, а что – ускоренной приватизации, которая действительно превратила в нищих миллионы людей.

Не надо особой трезвости, чтобы понимать, на здорового в моральном и в психическом отношении человека, имеющего внутренний стержень, не могут так сильно повлиять никакие политические

иэкономические потрясения, за год или два превратить его из добродетельной личности в преступника. Тот факт, что бывшие советские спортсмены и чемпионы в начале 90-х годов пачками повалили в киллеры, дает основание полагать, что не было в прошлом в их душе ка- ких-либо серьезных нравственных чувств. Очевидно, что рыночные реформы, например в Чехии, не так сильно ударили по общественной морали не только потому, что там были более умные реформаторы, но и потому, что правовое моральное сознание чехов оказалось

134

Правда прошлого и ложь славянофильского левачества

выше внутренней дисциплины бывшего советского человека. Проблема в том и состоит, что мы сейчас увидели в себе то, что раньше не замечали или не придавали этому серьезного значения. Не забывайте. Еще в начале 70-х годов И. Бестужев-Лада в своих исследованиях обращал внимание на те же запредельные 14 литров тяжелого алкоголя на душу населения в РСФСР. Теми же цифрами оперировал М. Горбачев в 1985 г., объявляя начало антиалкогольной кампании.

Философ Н. Лосский писал, что Ф. Достоевский называл «жестокостью народа» избиение пьяными отцами и своих детей, и своих жен. Случаи таких избиений описывал М. Горький в автобиографии, а также В. Короленко, находясь в ссылке в Березовских Починках в Вятской губернии, где ему доводилось наблюдать тяжелую жизнь женщин и жестокие избиения жены мужем6. Говоря о том, что и сегодня женщины в России погибают от побоев мужей, надо помнить – это не что-то новое, родившееся из-за «праздника свободы», а следствие медленного, растянувшегося на век процесса преодоления жестокости патриархального, крестьянского быта.

Русский коллективизм: миф или реальность?

Наверное, не было в истории Европы такого случая, чтобы, как в России, общественная мысль на протяжении целых эпох рассматривала не реальный, а вымышленный народ. И самое поразительное, что славянофильские и народнические мифы, которые, казалось бы, навсегда умерли вместе с породившим их XIX в., спустя 100 лет все же ожили и овладели значительной частью постсоветской интеллигенции. Ситуация осложняется в духовном отношении тем, что сейчас сторонниками славянофильского мифа об особом народе-коллективи- сте становятся и коммунисты. Суть этого мифа одна – русский народ особый, он – народ-коллективист, предпочитающий коллективный труд и соборность, общинность в организации повседневной жизни.

В нынешней публицистике, и левой, и консервативной, стало общим утверждение, что если западный человек – индивидуалист, живущий умом и жаждой обогащения, то русский живет сердцем и чувством справедливости, ставя духовное выше материального. Интересно, чем глубже нынешний моральный кризис в России, тем активнее не только в публицистике, но и в трудах, претендующих на научный анализ проблем и перспектив развития современной России, пропагандируется идея особой экономики, основанной на особых «русских ментальных основаниях».

Наши новые славянофилы, отстаивающие русскую идею, русскую духовность, забыли даже о марксистской школе, которую они прохо-

6 См.: Русский индивидуализм. М.: Алгоритм, 2007. С. 75.

135

А. Ципко

дили в юности. Современному поколению советских гуманитариев, воспитанных на трудах К. Маркса, В. Ленина, Г. Плеханова, очевидно, что сам термин «крестьянское «мы» или «крестьянский коллективизм» – абракадабра. Для марксиста понятно, что крестьянский труд по природе, по происхождению индивидуальный, тем более в условиях севера России, и что на самом деле как индивидуалистический, обособленный от других, труд служит не предпосылкой социализма как коллективистского общества, а – камнем на его шее.

И Г. Плеханов, и В. Ленин в оценке российского крестьянства исходили из исторической правды, к примеру, из наблюдений автора привлекших внимание российской общественности 70-х и 80-х годов XIX в. писем «Из деревни» А. Энгельгардта. Он тоже болезненно расставался со своими народническими иллюзиями и был вынужден признать, что на самом деле все обстоит прямо противоположным образом, т.е. что в труде, в вопросах собственности «крестьяне… самые крайние собственники, и ни один крестьянин не поступится ни одной копейкой, ни одним клочком сена». Да, для народников второй половины XIX в., как и для лидера КПРФ и нынешних глашатаев особого русского производства, русского этического уклада хозяйствования, русский крестьянин якобы по природе коллективист, враг частной собственности, индивидуализма, носитель духа общинной взаимопомощи и артельного сотрудничества. Но на самом деле, и это знал к началу ХХ в. любой образованный русский человек, интересующийся и историей своего народа, и особенно его экономической историей, что русский крестьянин на дух не выносил «огульный труд», т.е. систематическую работу сообща.

Мы имеем дело «с сильным развитием индивидуализма в крестьянах», с их «обособленностью в действиях, неумением, нежеланием, лучше сказать, соединяться в хозяйстве для общего дела… Действительно, делать что-нибудь сообща, огульно, как говорят крестьяне, делать так, что работу каждого нельзя учесть в отдельности, противно крестьянам», – отмечал А. Энгельгардт7.

Ведь если все было бы по-иному, если существовал бы особый, от природы заданный «русский коллективистский уклад производства», то не было бы насильственной сталинской коллективизации, политического насилия, которым сопровождался процесс коллективизации труда в национальном масштабе в 30-е годы. Кто, как я, прошел в молодости через цеха советских заводов, тот знает, что рабочие повременную, опять-таки «огульную», оплату не любили, а всегда предпочитали сдельщину, что на самом деле «передовиков» рабочие не любили. Как известно, крестьянин-индивидуалист легко мог объеди-

7 Энгельгардт А. Н. Из деревни (12 писем. 1672 – 1887). М.: Мысль, 1998. С. 22 – 23.

136

Правда прошлого и ложь славянофильского левачества

ниться с другими, когда «дело коснулось общего врага: помещика, купца, чиновника». Тут «все стоят как один». Индивидуалист в труде на своем клочке земли мог принимать участие в строительстве общиной дома для погорельцев и т.д. Мог быть набожным, просто добрым человеком. Но никто никогда в России не отождествлял моральные добродетели с любовью к «огульному труду».

Все нынешние любители порассуждать о русском первородном коллективизме не осознают, что стимулы к труду имеют особенность, что они по своей природе не совпадают со стимулами спасения души

ит.д. Этого не понимали и русские марксисты, большевики, питающие надежды, что все же можно создать экономику, основанную на энтузиазме. Кстати, сегодня при рассмотрении взаимодействия морали и экономики также не надо забывать, что природа стимулов к труду завязана на глубинных инстинктах сохранения человеческого рода. В этой ситуации тем более абсурдно стремление тех, кто хочет спасти коллективистские идеалы своей молодости при помощи мифа, строя стратегию национального развития на якобы существующей тяге русского человека к коллективному, безвозмездному труду.

Быть может, А. Энгельгардт был пристрастен, утверждая, что «поклонение богатству – все это сильно развито в крестьянской среде», что «кулацкие идеалы царят в ней, каждый гордится быть щукой

истремится пожрать карасей»8. Однако поклонникам Н. Данилевского и «Конфликта цивилизаций» Э. Тоффлера я посоветовал бы почитать пословицы из сборника В. Даля. В нем нет ни одной русской пословицы, которая славила бы коллективный, «огульный» труд. Но есть множество пословиц, отражающих ироническое отношение русского народа к коллективному труду, к действиям сообща. «На мир (т.е. на общину. – А.Ц.) не наработаешься». В советское время, как известно, пропагандировали ленинский коммунистический субботник, где семеро вместе с В. Лениным подставляют плечо под одно бревно. Русская пословица называет всю эту огульную работу всем миром глупостью. «Семеро одну соломинку подымают». «Один рубит, семеро в кулаки трубят». «Двое пашут, а семеро руками машут».

Ореставраторах «монастырского» уклада производства

Ирония истории состоит не только в том, что марксистский проект коллективистского общества был реализован в стране, где преобладало крестьянское население с его индивидуализмом и частнособственническими настроениями, но и в том, что социализм пришлось строить русским, которые больше всех других южных славян не любили коллективный труд.

8 Энгельгардт А. Н. Указ. соч. С. 23.

137