Рефлексия и деятельность

Остаётся ещё показать, что проблема рефлексии тесно связана с двумя уже выделенными подходами к описанию науки. Мы можем описывать её как традицию, или, точнее, как множество традиций, а можем – как деятельность. Но последнее описание есть не что иное, как вербализация образцов, т. е. рефлексия. Действительно, мы можем без особого труда обнаружить, что формы поведения людей постоянно повторяются, напоминая в этом плане распорядок дня на Самоа, о котором шла речь в третьей главе. Это даст нам основания предположить, что существуют какие-то механизмы стандартизации поведения типа социальных эстафет. Мы тут же обнаружим, что участники этих эстафет сами описывают то, что они делают, создавая тем самым ещё один механизм социальной памяти. Но они описывают не устройство памяти, а её содержание, ибо устройство, вообще говоря, их не очень интересует. Описание механизма эстафет и описание деятельности очень отличаются друг от друга. В первом случае, сегодняшние действия участников выводятся и объясняются из прошлого, во втором, – они обосновываются спецификой ситуации и поставленной целью.

Деятельность всегда целенаправлена, но это целеполагание в наши действия как раз и вносит рефлексия. Описывая образцы поведения, она представляет их как деятельность. При этом легко видеть, что одну и ту же наблюдаемую картину можно в рефлексии представить различным образом. Вот что пишут по этому поводу известные социологи науки Гилберт и Малкей: «Наблюдаемые физические действия, производимые при выполнении эксперимента, не дают ответа на вопрос, выполняется ли этот эксперимент с целью опровержения некой гипотезы, или в поисках нового способа измерения известной переменной, или для обычной проверки экспериментального прибора и т. д. Установить, какое из этих или других действий мы наблюдаем, в любом конкретном случае можно, лишь обратившись к письменным или устным свидетельствам участников». Но буквально на следующей странице авторы признают, что «действующие лица постоянно заново интерпретируют одни и те же действия». Иными словами, рефлексия не столько описывает деятельность, сколько её конструирует.

Мы сталкиваемся здесь с крайне принципиальным положением. Эстафеты, в которых работает учёный, – это некоторая объективная реальность, в определённых пределах не зависящая от его сознания. А вот деятельность – это артефакт, это порождение рефлексии. Именно поэтому посторонний наблюдатель, находясь в лаборатории, не может однозначно установить, что именно вокруг него делается. И вовсе не потому, что он не является специалистом.

Рассмотрим возникающие здесь трудности на более простом примере. Представьте себе этнографа, который, наблюдая за действиями аборигена в каком-нибудь ещё не затронутом цивилизацией уголке Земли, пытается понять, что именно тот делает. Непосредственно можно зафиксировать, что абориген бьёт камень о камень. Это, однако, ничего не говорит о его целевых установках. Может быть, он хочет получить острый осколок камня; может, – искру для разжигания костра; не исключено, что он подаёт звуковой сигнал... Каким должен быть ход мысли этнографа?

Первое, что напрашивается, – проследить дальнейшие действия аборигена. Если, к примеру, он начинает раздувать затлевшийся мох, то есть основания предполагать, что именно этого он и хотел. Другое дело, если он собирает затем разлетевшиеся осколки камня. Не исключено, однако, что в обоих случаях абориген воспользовался побочными результатами своих действий, которые не были им заранее предусмотрены. В нашем распоряжении, однако, есть ещё один способ рассуждения. Мы можем опираться в своей интерпретации на характер не последующих, а предшествующих действий, на характер тех образцов, которые наличествуют в культуре аборигена. И если, согласно нашим предыдущим наблюдениям, его соплеменники в аналогичных ситуациях всегда собирают острые осколки, а огонь добывают трением, то это следует приписать и нашему персонажу.

Может показаться, что этнограф решил теперь задачу однозначной интерпретации наблюдаемых действий. Но как быть, если действия полифункциональны и на уровне образцов, т. е. если в практике постоянно бытует и обработка камня и получение искры? Как определить, на какой именно из возможных вариантов ориентируется абориген в этом случае?

Кстати, наличие образцов усложняет картину ещё в одном отношении. Не исключено ведь, что абориген вовсе не стремится достигнуть конкретного практического результата, а только показывает, как это можно сделать. Тот факт, что он на наших глазах разжёг костёр или сделал каменный нож, вовсе не опровергает это предположение. Иначе говоря, мы должны выделять у каждого акта, с одной стороны, его непосредственные практические результаты, а с другой, – его нормативную функцию, функцию образца. Что является главным, а что побочным? Наш этнограф и здесь оказывается на развилке дорог.

Пример показывает, что рефлексия ограничена существующим набором эстафет, ограничена некоторой эстафетной структурой, в рамках которой работает абориген. Но в рамках этой структуры, которая, кстати, до поры, до времени остаётся инвариантной относительно изменения рефлексивной позиции, рефлексия может перебирать все возможные варианты. И чем сложнее и разнообразнее наше эстафетное окружение, тем богаче возможности рефлексии.