4.1.3. Оценки и ценности

Слова повседневного языка в состоянии не только описывать некоторое положение дел, но и оценивать его. При этом они направляют поведение к норме, к должному: «добродетель» обозначает то, как следует себя вести, «преступление» - как себя вести не следует. Направленность на норму делает семантическую структуру этих слов очень простой. Она формируется из понятийной оппозиции положительного и отрицательного, соблюдения и нарушения нормы. Как правило, это выражается в наличии пары противоположных понятий: добро-зло, красота-уродство, порядок-беспорядок, истина-ложь и т.п. Именно простота этих понятий и играет решающее значение при их употреблении; их функция состоит в том, что они упрощают сложные отношения. Вот примеры двух типов подобных упрощений.

1. Выраженное в языке нормативное противопоставление «деловой-неделовой» (как характеристика человека) ориентирует нас в повседневной жизни, не предоставляя вместе с тем простого и проверяемого критерия. «Деловой» содержит в себе моральный аспект, характеризующий поведение («прилежный», «работящий», «пунктуальный»), и описание человеческих качеств («способный», «сообразительный», «активный»). То же относится и к его парному понятию «неделовой». Данная понятий пара редуцирует к некоторому одному измерению многообразие критериев, которые сливаются в семьи и отчасти противоречат друг другу. Способность к такой редукции мы назовем «одноразмерностью» ценностных понятий.

2. Между полюсами, образуемыми парными ценностными понятиями, на практике располагается континуум средних оценок. Разве можно поделить всех учеников класса на «хороших» и «плохих»? Или всех знакомых женщин на «красивых» и «некрасивых»? Такое деление приводит к весьма упрощенному способу поведения, который игнорирует богатство реальной жизни. И даже если повседневный язык предоставляет лексику для обозначения в том числе и нейтральной области (отличник, хорошист, середняк, двоечник, бездельник; красивая, привлекательная, симпатичная, «серая мышка», невзрачная, некрасивая), то данная область все равно семантически стремится к полюсам. При этом семантически нейтральные обозначения («середняк», «серая мышка») логически неоправданно оказываются ближе к негативному полюсу. Одновременно из континуума выделяются экстремальные оценки, суперлативы («великолепный», «безобразный»), которые выходят за границы нормы, хотя в принципе предназначены просто для фиксации высокого совпадения с нормой (под ней, как мы говорили, подразумевается не социологическая усредненность, но модальная ориентация).

Таким образом, ценностные понятия побуждают человека к позитивному или негативному языковому акту и содержат информацию о нормативном содержании повседневного знания. Характер упрощений, которые они с собой несут, требуют от участника коммуникации субъективной и контекстуальной интерпретации языковой ситуации²⁷⁹.

4.1.4. Центр и периферия. Понятие коннотации

Специальное лингвистическое понятие коннотации стало в последние годы благодаря «лингвистическому повороту» чуть ли не термином обыденного языка. Тем не менее его точное понимание оставляет желать лучшего. Уточним, что имеется в виду под «коннотацией». Это понятийные ассоциации, лишь частично конвенциализированные. Им приписывается порой слишком узкое лингвистическое значение, что порождает ряд конкурирующих теорий.

1. Наиболее распространенная точка зрения гласит: коннотация представляет собой смысловое дополнение. Так, если денотат рассматривается в качестве той части значения, которая ответственная за референтную функцию и выражает свойства объекта, то коннотация, напротив, является дополнительным значением, обеспечивающим лишь стилистические варианты (умереть - успокоиться, почить, покинуть мир и пр.). Отметим, что данная теория относится лишь к определенной части коннотаций. Одновременно с этим множество коннотаций несут самостоятельные референции.

2. Это обстоятельство схватывается в теории, согласно которой денотат - когнитивное значение, информация, в то время как коннотат - эмоциональное значение, выражение отношения говорящего. Однако и здесь налицо упрощение реальной ситуации. В обыденном языке нередки чисто когнитивные коннотации (вклады – проценты, елка - Новый год, день рождения – подарки) и одновременно несущие определенные эмоции денотаты (убийство, болезнь, красота, подвиг).

3. Еще одна известная концепция различает денотат как социально принятое значение от коннотата как индивидуального значения. Однако человек, знающий язык, в состоянии понять подавляюшее большинство коннотаций. Последние выражают собой, тем самым, интерсубъективное, понятное определенному кругу (но не всем вообще) значение, распространенную ассоциацию.

Таким образом, концепция языка, исходящая из противопоставления денотата и коннотата как центра и периферии значения в целом несостоятельна. Ее неявной предпосылкой является убеждение в несовершенстве, принципиальной ущербности естественного, разговорного, повседневного языка, которому не может быть сопоставлена исчерпывающая система четких правил, некая формальная логика. Это взгляд на повседневный язык с точки зрения искусственных языков. Коннотация – важнейший и нередуцируемый аспект естественного языка. Точнее было бы говорить об относительности различия и взаимодополнения коннотата и денотата.

Эвфемизм и дисфемизм

Проблема коннотации выводит нас на тему, принципиальнам образом отличающую естественный, обыденный язык от всех иных языков, тему полисемии.

Еще один пример полисемии повседневной лексики представляет языковая практика повсеместного употребления эвфемизмов. В этом проявляется изначальная - табуирующая - функция языка, с одной стороны, запрещающая применение определенных слов и выражений, а с другой - побуждающая к языковой изобретательности. Немецкая лингвистка Николь Цольнер²⁸⁰ разбирает как общий вопрос о соотношении языка и табу, так и конкретные примеры бытования эвфемизмов в разговоре о смерти, болезни, сексе, в политике (в известном феномене политкорректности, избегании таких феноменов как сексизм, расизм, национализм, евроцентризм), в сфере труда, в прессе и искусстве.

Известно, что термин «табу» (tapu, tabu, taboo - отмеченный, священный, неприкасаемый) ведет свое начало из полинезийского языка тонга и пришел в английский благодаря третьему путешествию Дж. Кука (1776-1779). Универсализм табу впервые обнаруживается как феномен и становится специальным предметом исследования у Дж. Фрэзера. Он указывает, что: «табу есть всего лишь один из ряда аналогичных систем предрассудков, которые под разными именами и в различных конкретных вариациях в большой степени способствовали во многих, если не во всех человеческих расах созданию сложной фабрики общественной жизни во всех ее областях и элементах, которые мы описываем как религиозные, социальные, политические, моральные и экономические»²⁸¹.

В современном западном обществе мотивировка табу и санкций за их нарушение приобрели в основном моральный характер, и в особенности это касается языковых табу. Последние продолжают выполняют компенсаторную функцию, связанную с необходимостью соблюдения определенных социальных норм и с проявлением экзистенциальных страхов. В середине 17 в. английский пуританизм потребовал «утонченного» языка, в котором определенные слова заменялись бы эвфемизмами. В 19 в. викторианство усилило эту тенденцию, в особенности коснувшуюся сексуальной сферы и расцветшую в огромных масштабах в Америке. Даже такие слова, как «нога» или «грудь» не могут быть использованы публично; заказывая в ресторане часть курицы или индейки, их именуют соответственно «темное» или «белое» мясо²⁸². Здесь эвфемизмы функционируют как символические индикаторы принадлежности к определенному социальному кругу - они устанавливают социальные границы, уподобляясь специализированным языкам. Как мы помним, в пьесе Б. Шоу «Пигмалион» профессор Хиггинс именно с этих позиций критикует говорящую на кокни Элизу Дулитл.

Этимологически слово «эвфемизм» происходит от греческого eu - хорошо, добро; pheme - выражение, умение; euphemizein - «употреблять хорошее слово для обозначения скверной вещи». Впервые как термин «эвфемизм» употреблен в английском языке²⁸³. Цольнер предлагает развернутую дефиницию эвфемизма, которая примечательна как характеристика обыденного языка в целом.

1. Эвфемизм является специфической формой языкового поведения: взамен слов, которые, обозначая предмет непосредственно, вызывают нежелательные ассоциации и коннотации, используются слова-заменители, не связанные с негативными представлениями. В этом смысле эвфемизм - форма языкового табу.

2. В языковом сообществе эвфемизм выступает в качестве формы подавления ценностно-моральных содержаний, имеющих сильный эмоциональный характер; он предстает как социальный цензор, блюститель нравов.

3. Эвфемизм служит обеспечению социального единства, социальных границ и личностной идентичности. Коннотации, которые связаны с понятием эвфемизма, – это сотрудничество, такт, лицо.

4. Камуфлирующая функция эвфемизма проявляется в его риторическом употреблении, где он уподобляется тропу, иносказанию и ряду других языковых феноменов.

5. В качестве социально-психологического феномена эвфемизм приобретает две формы. Он выступает как выражение социальных норм и как идеологический метод затемнения содержания термина.

6. Эвфемизм - языковый феномен, говорящий о языковом поведении, использовании языка и изменении значений в рамках языкового сообщества. Это творческий фермент развития языка.

Цольнер приводит любопытные примеры реализации эвфемизма в языке, уделяя особое внимание политическому способу выражения. Уже упомянутый феномен «политкорректности», рожденный современной демократией и американским языковым сообществом, является ее специальным предметом исследования. Мы не будем уделять ему особого внимания, потому что это имеет второстепенно значение для нашей темы и фактически сводится к влиянию идеологии на обыденный язык. Вместе с тем ее примеры допускают известную систематизацию.

1. К первому типу относятся эвфемизмы, образованные с помощью замены части целым, так называемая генерализирующая синекдоха. Типичный пример этого имеет место тогда, когда половые (специфические, отдельные) органы и члены организма обозначаются общим словом «орган», «член».

2. Во-вторых, это замена целого частью, так называемая партикулизирующая синекдоха. Слово «краски» (указывающее только на цвет выделений при менструации) используется как обозначение целостного процесса. Вместо выражения «дебильный ребенок» употребляются эпитеты «заторможенный, несосредоточенный, простой, невинный, менее одаренный» (указывается на частные проявления умственной отсталости).

3. Наконец, такую же функцию выполняет замена нежелательного слова метафорой, гиперболой, гипоболой, литотой, иностранными и специальными терминами, сокращениями, парафразом, оксимороном, иронической инверсией и пр.²⁸⁴.

Оригинальным вкладом автора в обсуждение проблемы является введение в оборот понятия «дисфемизм» в качестве альтернативы эвфемизму. Использование дисфемизмов представляет собой стратегию открытого унижения и оскорбления²⁸⁵. Очень характерен пример с английским словом «girl», которое обозначает девочку до 18, незамужнюю женщину или прислугу женского пола. Однако, как выясняется, до середины 15 в. данное слово относилось к детям обоего пола (knave girl, gay girl - мальчик). С 18 в. оно уже употребляется в основном для обозначения проститутки (fancy girl, call girl, girl in the streets). И сегодня оно содержит преимущественно унизительное значение, если не относится непосредственно к девочке. Заметим, что отчасти ситуация повторяется и в немецком со словом «Mädchen», и в русском, правда, в значительно меньшей мере, со словом «девушка», видимо, в силу слабости феминистской идеологии.

Не имея возможности подробно анализировать это весьма информативное исследование, ограничимся указанием на общий вывод автора: эвфемизм представляет собой лексическую замену. Продолжая и обобщая эту мысль, вспомним нашу концепцию происхождения языка из практики обмена²⁸⁶. Иносказание, троп, подмена термина выступают основным средством развития языка. В полисемии результируется, тем самым, языковая динамика, а изначальная полисемия, обязанная историческому многообразию культур, является условием развития языка. Денотат и коннотат, эвфемизм и дисфемизм как формы этой полисемии присущи именно обыденному, повседневному языку.